Фиона Нилл - Тайная жизнь непутевой мамочки

Я скашиваю глаза, чтобы посмотреть на другую его ногу — не прижата ли она аналогичным образом к ноге сидящего по другую сторону от него папаши, и испытываю разочарование: так оно и есть. Возможно, он действует в обоих направлениях! Это резко отрезвляет меня: что за мысль?! Я начинаю усиленно думать о Томе, его работе, как он старается найти выход из бюрократического тупика с плановым отделом в Милане. Я представляю себя стоящей подле его письменного стола и разглаживающей средним пальцем складку между его бровей, в то время как он разговаривает с итальянским коллегой о последнем камне преткновения, мешающем утверждению плана. Однако Том не хотел бы видеть меня в Италии. Я это знаю — когда я звоню ему на работу, он старается побыстрее от меня отделаться. Я сочувствую ему по поводу стресса, но возмущаюсь тем, что эта работа съедает его целиком. Как бы то ни было, размышления о Томе возвращают действительности ее прежний смысл.

Только когда я снова начинаю вести себя как взрослый разумный человек, озабоченный тем, что приготовить на обед и как бы успеть с ребенком в парк по дороге домой. Прирученный Неотразимец принимает исходное положение, сев нога на ногу, в результате чего я теперь соприкасаюсь с ним не только бедром, но и значительной частью ягодиц.

Он наклоняется и шепчет мне в ухо:

— Вы сегодня без пижамы, а тут просто парилка!

«Он что, тоже думает о запретных удовольствиях в отелях Блумсбери?» — проносится у меня в мозгу. По словам Эмми, там полно таких плавящихся в горниле любовных интрижек.

— Это, должно быть, заварочные чайники, — отвечаю я и ищу сексуальный подтекст в слове «чайник», но такового не нахожу. Теперь мои мысли мчатся со скоростью плейеров «ай-под», кроликов «Энерджайзер» и беспроводных зон: именно чего-то такого мне недоставало все минувшие годы! Первоклассники встали, чтобы трогательно спеть о том, что надо быть «маленькими, но крепкими»; потом они исполняют «Я — маленький чайник», после чего я слушаю их песнопение «Дорогой Господь и Отец человечества, прости нам наши безрассудства», и все встрепенувшиеся было фантазии одна за другой неумолимо гаснут.

После гимна директриса приглашает желающих сопровождать класс в поездке в «Аквариум».

— Я еду, — шепчет мне Прирученный Неотразимец.

— Поднимите, пожалуйста, руки и подойдите для получения информации, — просит директриса, размахивая конвертом.

Я вскакиваю — так быстро, как только могу, чтобы не уронить Фреда, и вскидываю руку вверх.

— Приятно видеть такой энтузиазм, — говорит директриса, и все оборачиваются, чтобы поглазеть на меня. В их глазах я читаю вопрос, кто я такая: страдающая от чувства вины, занятая по уши мамаша, пытающаяся таким образом компенсировать свое неприсутствия в жизни класса, или же одна из тех сверх меры радеющих о развитии чад мамаш, пичкающих деток вместо десерта алфавитными макаронами, с тем, чтобы их питомцы упражнялись в чтении и за чаем? Истина лежит на поверхности, я ринулась по одной простой причине: это же собирается сделать мой сосед, и я думаю, он меня понял. Только что в том плохого?

Вставая, я мельком взглядываю вниз, дабы уточнить, какие именно на мне джинсы: обещающие удлинить ноги или же те, что подтягивают задницу? И с ужасом обнаруживаю, что это вовсе не моя нога льнула к бедру Неотразимца, а некая выпуклость, выпирающая из моих штанов. Вчерашние панталоны! Я чувствую, как мое дыхание убыстряется, но нет никакого способа избежать непредвиденного поворота событий. Мысленно я проклинаю возвращение облегающих джинсов — ведь даже с помощью щипцов невозможно было бы быстро вытащить панталоны через штанину.

— Что это? — интересуется Само Совершенство, взгляд на одежду у которой — как у стервятника, готового разорвать добычу. Этим своим взглядом она с подозрением впивается в мою ногу.

— Это такое приспособление, — слышу я свой голос, чувствуя, как бисерины пота скапливаются над моими бровями. Я вжимаюсь в курточку Фреда.

Прирученный Неотразимец смотрит на меня с интересом.

— Оно не взрывается? — конкретизирует он свой интерес.

— Это… для снятия стресса. Если вы чувствуете беспокойство, вы нажимаете вот тут! — Я стойко парирую выпад, остервенело давя на бугор из ткани.

— Антистрессовый мяч? — с сомнением произносит Неотразимец.

— Он самый, — уверенно отвечаю я.

Они оба перегнулись через Фреда, чтобы потрогать дивное изобретение; загипсованная мужская рука тяжело возлегла на мое колено. В любой другой ситуации такое вторжение в мое личное пространство было бы однозначно квалифицировано как акт наивысшей сопричастности.

— Пожалуй, я уже чувствую себя чуть более расслабленным, — говорит Прирученный Неотразимец не без сарказма.

— Не уверена, что ощутила что-либо, — возражает ему Само Совершенство.

— Миссис Суини, не подойдете ли вы сюда? — отчетливо взывает директриса, выворачивая туда-сюда шею, чтобы рассмотреть, что тут у нас происходит. Сотни глаз сверлят меня. Я продолжаю манипулирования, и, наконец, наступает освобождение: мне удается пропихнуть предательские панталоны почти к самой щиколотке, свидетельством чего из-под штанины высовывается ярлык «Эм-энд-эс». Я резко наклоняюсь, чувствуя, как кровь прихлынула к моей голове, и захватываю пальцами край ярлыка. Изловчившись, одним движением срываю его, истаю, непринужденно кладу ярлык в сумку и продвигаюсь по ряду, неся на одной руке спящего Фреда. У меня стучит в висках, я обливаюсь потом, но мысль о целом дне в «Аквариуме» с Неотразимцем наполняет меня оптимизмом.

Возвращаясь с конвертом на свое место, я ловлю на себе его взгляд: так смотрел на меня в первые годы наших с ним отношений Том. Глаза настороженные, рот расплылся в улыбке, скрывающей противоречивые чувства. И сидит он, сжавшись, будто стараясь занять как можно меньше места, вся его поза выражает тихое недоверие. Он ничего не говорит, лишь осторожно пропускает меня, следя, чтобы мы друг друга как-либо не коснулись.

— Это полная дрянь, — шепчет мне в ухо Само Совершенство, едва я опускаюсь на стул, — эти ваши панталоны «Эм-энд-эс». Даже моя мать такие больше не носит. Но не волнуйтесь, я уверена, никто ничего не заметил. Впрочем, если кто и увидел, то «М» может означать «Майла». — Как мило! Она старается меня успокоить, это отрадно. Хотя я понятия не имею, кто такая Майла.

И вот мы встаем, чтобы покинуть зал. Как безупречно она выглядит! Чудесное платье с большим запахом, ботинки до щиколотки на головокружительно высоком каблуке. Прокладывая себе путь вдоль ряда стульев, она делает грациозный шаг в сторону, и я отмечаю про себя, что ее хрупкий облик почти лишен трехмерных измерений. Тонка, как бумажный лист! Однако уверенно продвигается вперед. И нет опасения, что вот-вот опрокинется, даже под внушительным весом длинного коричневого пальто из овчины, которое она не снимала в течение всего мероприятия.

— От Джозефа. Подарок мужа, своего рода извинение за то, что он был так долго без меня летом, — говорит она, когда мы подходим к остановке, уловив, что именно явилось предметом моей зависти. Но на самом деле то, чему я позавидовала по-настоящему, было не само пальто, а его чистота. На нем ни пятнышка! Ничего того, что намекало бы на утреннее меню ее детей — никаких следов от джема, а также клякс от авторучек, оставленных в кармане без колпачка, а еще — распоротых швов, надрывов или иных изъянов. Губная помада и пудра совсем не видны на ее лице, хоть она ими явно воспользовалась. Но лишь чтобы оттенить совершенство. Она даже пахнет безупречно, не тем, что рекламируют модные глянцевые журналы, а чем-то вне времени — элегантная формула, усовершенствованная поколениями. Она недосягаема, законченный идеал, соответствие которому, кажется, не требует от нее никаких усилий. А Прирученный Неотразимец? О, он спешит в противоположном направлении, даже, несмотря на то, что это более длинный маршрут. Последнее, что я успеваю заметить, — это как он едет на велосипеде по Фитцджонс-авеню, так быстро, как только возможно со сломанной рукой.

В пять часов утра следующего дня, распростившись с надеждой поспать еще немного, я перегнулась через Тома, чтобы взглянуть на один из его будильников. Тот, что слева на его прикроватном столике, — электрический, он подает сигнал ровным механическим голосом, повторяя одну и ту же фразу: «Том, встапай!» Будильник справа работает на батарейках, его Том забрал у Сэма, когда тот был еще мал, чтобы что-то понимать в этом. На будильнике кроличья мордочка, и если его вовремя не выключить, то он, звоня, «дотанцует» до края стола и свалится на пол, столь оглушителен его звонок.

Справедливости ради надо сказать, что с тех пор как мы вместе, мы никогда не просыпали. Ни одни из часов нас не подводили, и в тех редких случаях, когда наши дети позволяют нам доспать до семи утра или поспать подольше, нас будит целый хор сигналов. Несколько раз случалось, что я порывалась перевести стрелки на час назад, чтобы убедить Тома, что мир не рухнет, если мы будем начинать все на час позже.

Впрочем, бессонница позволяет не торопясь пересмотреть устаревшие аргументы. Конечно, утром обо всех умозаключениях забываешь, и все, что остается, — это неприятный привкус во рту, а настойчивая, никогда не прекращающаяся внутренняя полемика вновь и вновь повторяется такими вот ночами, как сегодняшняя. Сегодня я возвратилась к «старой фаворитке», одной из главных тем наших споров, которые вертятся вокруг моих опозданий и веры Тома в то, что все в мире хорошо, если делается вовремя. Очень хорошее качество для архитектора и гораздо менее привлекательное — в муже.

Последний раунд имел место в кладовой дома моих родителей в Мендипсе, за несколько недель до злополучной поездки в кемпинг в Норфолк. Если составить диаграмму важных семейных событий, то кладовой на ней отводилась бы чрезвычайно важная роль в качестве фона происходящего. Именно там много лет назад я сообщила маме, что выхожу замуж за Тома, и она поздравила меня со слезами на глазах, прежде чем сказать: «Ты, наверное, понимаешь, что если бы ты была химическим экспериментом, то взорвалась бы?..» И в этот момент вошел мой отец, бормоча о нестабильных элементах и превосходстве эксплозии, силы высвобождающейся во время взрыва и выходящей наружу, над имплозией, взрывом, направленным внутрь, как о способе побуждения к браку. «Каждое действие вызывает противодействие», — сказал он мудро.

Не помню точно, как началась та ссора между мной и Томом, однако в моей памяти прочно запечатлелось воспоминание, что кафель у меня под ногами был холодным, меня знобило, но все же я и сквозь холод чувствовала неприятный запах гниения от старого куска сыра «Стилтон», оставшегося там с предыдущего Рождества. Мы же с Томом искали банку кофе.

— Не могу понять, как твои родители могут обходиться без такой важной вещи, как кофе, — произнес Том, отскакивая в сторону, когда мышеловка щелкнула у самого его ботинка. — Этот продукт должен быть одним из основных в любой кладовой, особенно кладовой такого размера.

— Их больше занимают другие проблемы, — возразила я, пытаясь отвлечь его внимание.

— Например, их неспособность делать что-либо вовремя, даже на нашей свадьбе, — сказал он.

— В жизни есть много гораздо более худших вещей, чем опоздание, — снова возразила я ему, будучи совершенно в этом не уверенной. Должна ли я чувствовать удовлетворение оттого, что дискуссия вышла за пределы темы кофе, или прийти в уныние от ее нового направления? Ведь я знала, что критика в адрес моих родителей, в конечном счете, направлена на меня, а не на них. Затем, поскольку он проигнорировал мой выпад, я добавила: — На самом деле это невежливо — являться раньше времени. Почему бы нам не добавить немного разнообразия в нашу жизнь и в течение следующих четырех недель в качестве эксперимента не приходить на полчаса позже?

— Ты призываешь нас рисковать, Люси. Мы находимся на той стадии жизни, когда это больше неприемлемо. Мы — порождения наших привычек, которые создают нам комфорт и удобства. Как старые диваны.

Должно быть, я посмотрела на него скептически, поскольку он стал более откровенным.

— У дивана в гостиной в правом углу ослабла пружина. В центре на спинке липкое место от конфеты, которую раздавили когда-то давным-давно — думаю, это был лимонный шербет, есть также дыра, которая становится все больше и больше, потому что кто-то из детей использует ее как тайник, чтобы прятать там деньги.

Я не могла поверить, что он все это заметил.

— Даже при том, что это должно несколько раздражать, этого не происходит: привычные дефекты действуют успокоительно. Разве ты не заметила, что я больше ничего не говорю, когда ты в очередной раз теряешь кредитную карту?