— Некий граф Аксель де Сторвик, швед, — ответила Жозефина. — Он, кажется, намерен продать тебе какое-то новое ружьё — будто бы лучше всех, которые сейчас у тебя на вооружении.

— А, я о нем слышал, — коротко заметил Наполеон.

— Так купи у него это ружьё и скажи, чтобы он оставил твою сестру в покое! — резонно заметила Жозефина. — Пусть Полина наконец угомонится и живёт со своим мужем, а не бегает за каким-то иностранцем и не порочит ещё больше своё доброе имя.

— Я скажу Фуше, чтобы разузнал об этом человеке, — хмуро бросил Наполеон и направился к двери.

Он вышел — и Жозефина знала, что теперь не увидит его до ужина.

Наполеон ел два раза в день: в одиннадцать часов он завтракал в одиночестве у себя в кабинете, в половине восьмого ужинал с немногочисленными друзьями.

Он ел быстро и предпочитал простую пищу. Из вин пил только недорогое бургундское, разбавленное водой.

Жозефина вздохнула. Ей было грустно, и немного утешало лишь то, что ей наконец-то удалось отомстить ненавистной золовке.

А вот Полина не сомневалась, что её красота легко затмит красоту увядающей императрицы, однако не пожалела времени на выбор наряда.

Полина и Камилло явились в императорский дворец в Сен-Клу в роскошном экипаже, запряжённом шестернёй, с разодетыми в пышные ливреи лакеями на запятках. Полина сверкала бриллиантами, словно рождественская ёлка. Привратник учтиво пригласил гостей в гостиную.

После долгих размышлений Полина выбрала изумрудно-зеленое платье — представьте же себе её чувства, когда она увидела, что гостиная от потолка до пола отделана голубым! В этой обстановке её наряд выглядел нелепо и даже уродливо, из-за диссонанса цветов.

В дальнем углу гостиной сидела Жозефина в простом платье из белого муслина, без всяких украшений, кроме золотого ожерелья на шее.

Домашние шпионы заранее описали ей туалет золовки во всех подробностях, и Жозефина тонко, как умеют только умные женщины, выставила соперницу в смешном и глупом свете.

Полина внутренне пылала от ярости: однако женщины бросились друг другу навстречу и с радостными восклицаниями поцеловались. Сторонний наблюдатель и не догадался бы, каким ядом полны их сердца.

И сейчас, возвращаясь к себе в спальню, Жозефина с удовлетворением думала, что ещё раз уязвила ненавистную принцессу, занимающую такое важное место в сердце Наполеона.

Наполеон поручил дело Фуше — значит, и Полине, и её любовнику несдобровать!

Перед министром полиции трепетал весь Париж. Сам Наполеон не любил его, однако пользовав его услугами, ибо Фуше превосходно исполнял свои обязанности.

«Фуше выяснит все в мельчайших подробностях, — говорила себе Жозефина, — Наполеон разгневается и вышлет Полину снова в Италию».

Сам император, садясь за письменный стол, думал о том же. На часах было две минуты десятого. Обычно он начинал работу ровно в девять.

Как обычно, перед императором лежала огромная стопка бумаг, а в приёмной толпились посетители, дожидавшиеся аудиенции.

Наполеон пододвинул к себе первую бумагу и стал вчитываться в неё. Однако ещё несколько минут мысли его не могли оторваться от Полины очередного любовника.

* * *

Обед закончился лишь полчаса назад, однако Полина уже начала переодеваться к ужину.

Вернита заметила, что принцесса обыкновенно проводит почти весь день в приготовлениях к приёмам, званым вечерам и прочим развлечениям.

Днём, как узнала из разговоров служанок Вернита, принцесса обычно принимала друзей в Большом салоне, отделанном алым бархатом, великолепно оттенявшем её чёрные волосы.

Сейчас, сидя перед зеркалом, Полина критически рассматривала свою белоснежную кожу, а горничная раскладывала перед ней на диване платья, из которых принцессе предстояло выбрать сегодня наряд.

Принцесса Полина уже послала за Вернитой, чтобы та подрубила ей зеленое газовое платье, расшитое тонкими золотыми нитями, с греческим орнаментом вокруг низкого выреза.

— Может быть, надеть это? — задумчиво проговорила принцесса. — А волосы убрать золотыми лентами и украсить янтарной брошью?

Помолчав, она заметила:

— Но так я уже одевалась! Что, если кто-нибудь вспомнит меня в этом платье? Очень неудобно получится!

Она повернулась к дивану, чтобы взглянуть на остальные приготовленные горничными платья: одно — белое с розовым, другое — светло-жёлтое, расшитое топазами.

— Они все мне надоели! — капризно проговорила принцесса. — Принесите другие!

Горничные поспешно повиновались. Вернита осталась в комнате: она, стоя на коленях, поспешно подрубала зеленое платье.

Принцесса взглянула на неё так, словно видела в первый раз.

— А вы отлично шьёте, — заметила она. — Вам здесь нравится?

— Я очень благодарна вашему императорскому высочеству, — ответила Вернита.

Оказавшись во дворце, Вернита поначалу робела и стеснялась. Однако слуги были к ней добры, и комната, отведённая Верните на верхнем этаже, под самой крышей дворца, очень ей понравилась.

Окна комнаты выходили в сад, а вдалеке, на горизонте, виднелись Елисейские Поля. Где-то там жил граф: Вернита смотрела в окно и как будто становилась немного ближе к нему.

Всю прошлую ночь Вернита не сомкнула глаз, настолько она чувствовала себя счастливой.

Впервые за долгие годы Вернита не чувствовала себя одинокой и беспомощной. Даже тёмный убогий чердак больше не угнетал её: ей казалось, что свет её любви изгоняет тьму из самых дальних углов.

Только наутро Вернита вспомнила, что сегодня должна переселиться в особняк Шаро и приступить к своим новым обязанностям. Во дворце, на глазах у вездесущих слуг, ей, скорее всего, не удастся даже ещё раз поговорить с графом — не говоря уж о чём-то ином.

Как хотелось Верните снова затрепетать в его объятиях, ощутить тёплое прикосновение его губ, вновь испытать волшебное чувство полёта, даровать которое может только любовь!

Не удивительно ли, что Вернита полюбила человека, которого знает всего два дня? И он тоже признался ей в любви! Неужели любовь с первого взгляда действительно существует на свете?

— Спасибо тебе, Господи, спасибо! — шептала Вернита, глядя в темноту.

Ближе к рассвету в голову девушки пришла странная мысль: что, если это мама, оказавшись на небесах, послала к ней этого человека, чтобы охранить её от тоски и одиночества?

— Пожалуйста, мама, — шептала Вернита, — позаботься о нем и сделай так, чтобы он остался со мной! Не позволяй ему уезжать! Что я буду делать без него?

При мысли о предстоящей разлуке на глаза Верниты навернулись слезы — но сейчас она была слишком счастлива, чтобы плакать.

Она нашла любовь, о которой даже мечтать не могла. Сейчас граф был для неё лучшим человеком на свете, самым сильным, нежным и великодушным.

* * *

На рассвете Вернита вскочила с постели, оделась, собрала вещи, попрощалась с Луизой и мадам Данжу и попросила месье Данжу снести её сундуки вниз по крутой лестнице.

Сундуки оказались тяжёлыми, и месье долго ворчал. Однако Вернита его не слышала: она стояла в дверях, ожидая, когда из-за поворота покажется фаэтон графа.

Однако вместо этого к дому подъехал роскошный экипаж, украшенный гербом принцессы. На запятках стоял лакей; внутри никого не было.

Вернита едва не разрыдалась, словно ребёнок, лишившийся обещанного подарка.

— Казначей её императорского высочества прислал экипаж за вами, мадемуазель Бернье, — сообщил лакей. — Мне поручено передать, что, если вы захотите по дороге зайти в магазин и купить материалы для неглиже её высочества, мы подождём вас.

Вернита была уверена, что это распоряжение отдал граф: он не хочет, чтобы она ходила по магазинам одна!

Но почему он не приехал сам? Что, если он уже уехал из Парижа и она никогда больше его не увидит?

Однако, приехав во дворец, Вернита узнала, что граф и принцесса уехали вместе в Буа, и у неё немного отлегло от сердца.

Вернита от природы обладала большим тактом и умела приспосабливаться к обстоятельствам; поэтому ей было нетрудно расположить к себе пожилых горничных.

Ещё живя в Англии, Вернита заметила, что старые слуги недоброжелательно смотрят на новичков, и сейчас постаралась держаться как можно более робко и почтительно.

— Мне не хотелось бы беспокоить её императорское высочество, — говорила она. — Я была бы очень вам благодарна, если бы вы объяснили мне, как здесь и что. Я очень боюсь допустить какую-нибудь ошибку!

Насторожённость женщин растаяла как дым, и за завтраком Вернита была уже посвящена во все местные сплетни — это означало, что она стала здесь своей.

— Во всем Париже — да что там, во всем мире нет женщины красивей нашей хозяйки! — в восторге восклицала одна горничная.

— Что и говорить, она красавица, — отвечала другая, — да только с ней трудно иметь дело. Вот вчера вечером, например, она была зла, как черт!

— А что такое стряслось? — спросил кто-то.

— Не знаю, но думаю, какая-нибудь из этих старорежимных ведьм опять запустила в принцессу коготки. Бонапарты очень чувствительны к чужому мнению — говорят, все корсиканцы такие.

Верниту удивило, что горничные без стеснения сплетничают о своей хозяйке. Впрочем, она знала: ничто из происходящего в доме невозможно укрыть от слуг.

Отец не раз говорил ей с улыбкой:

— Ни один мужчина — не герой для своего лакея, и, думается мне, ни одна женщина — не идеал для своей горничной.

Задолго до конца обеда услышала Вернита и историю о единственном дефекте во внешности общепризнанной красавицы.

— Даже когда принцесса Полина в Риме позировала знаменитому скульптору Канове, — рассказывала служанка, — она и тогда прикрывала ухо рукой.

— Да что уши! — возразила другая. — Зато все остальное в ней — совершенство! Неудивительно, что мужчины от неё без ума!

— А она от них! — добавила первая.

И обе расхохотались.

Пока хозяйки не было, горничные вызвались показать Верните дворец. Великолепие и роскошь придворных покоев потрясли девушку.

Покойный герцог Шаро — прежний обладатель особняка — был наставником Людовика XVI; за этот дворец Полина заплатила его вдове четыреста тысяч франков.

Элегантную мебель конца восемнадцатого столетия Полина приказала вынести вон, заменив её новомодными поделками, безвкусными, но роскошными и дорогими. Стены она приказала расписать яркими красками, которые так любили все Бонапарты.

Ионический салон был задрапирован красным бархатом с золотым шитьём. Парадная комната отделана небесно-голубым, библиотека — оранжевым.

Водя Верниту по дворцу, горничные беспрерывно болтали о своей хозяйке.

Одна рассказывала, как недавно принцесса приказала пожилой кухарке немедленно выйти замуж за негра Поля — бедную женщину едва удар не хватил!

«Это ещё что!» — немедленно прерывала другая и рассказывала свою историю — как однажды прошлой зимой, когда у принцессы замёрзли ноги, она велела одной из своих фрейлин лечь на пол и поставила ноги ей на грудь, чтобы их согреть!

Вернита не знала, что ей делать: ужасаться или смеяться над таким самодурством капризной красавицы.

Вслед за тем она узнала, что принцесса превратила бывшую часовню дворца в бильярдную, покрасила стены в жёлтый цвет, а религиозные гравюры, украшавшие комнату, распорядилась отнести в лакейскую.

Как жалела Вернита, что рядом нет графа, которому она могла бы рассказать обо всём услышанном, поахать и посмеяться вволю!

Не удивительно, думала Вернита, что старые аристократические семьи смотрят на Бонапартов свысока.

День тянулся мучительно долго. Вернита страстно желала увидеть графа; в то же время её пугало собственное нетерпение.

Что, если вечером она узнает, что он покинул Париж?

Но нет, он ведь обещал ей, что обязательно попрощается! И Вернита знала: если это в человеческих силах, то граф сдержит слово.

Однако почему же он так упорно настаивал, что их любовь ничего не значит, и они должны забыть друг друга?

Конечно, кто она для него? Безвестная юная француженка без гроша в кармане.

Но даже если он не готов на ней жениться, не хочет, чтобы их видели вместе, почему бы им не встречаться тайком?

Все это очень странно, думала Вернита. Мучила её и другая мысль: достанет ли ей храбрости, чтобы рассказать графу правду о себе?

Теперь-то Вернита была уверена, что он не пойдёт доносить на неё в полицию!

Но в то же время, если тайна её происхождения когда-нибудь раскроется, не повредит ли это любимому человеку?

Нет, ни за что Вернита не поставит его в такое положение, когда ему придётся держать ответ за то, что он помогал врагу Наполеона и Франции!

«Он ничего не должен знать», — решила наконец Вернита.

Однако ей хотелось разговаривать с графом свободно и откровенно. Если бы он только знал, что ему нечего её стыдиться, что у себя на родине она принадлежала к высшему обществу — и к такому, которое не сравнится со скороспелым «светом» выскочек-Бонапартов!