Она знала только, что сердце её бьётся как сумасшедшее, все вокруг расплывается в каком-то тумане, а граф почему-то вдруг стал от неё страшно далёк.

Вернита хотела прильнуть к нему, взять за руку, умолять, чтобы он не оставлял её одну. Никогда ещё целую жизнь её не обуревало такое до боли сильное желание!

Граф уплатил по счёту, и мадам с поклоном проводила гостей на улицу, где их ждал экипаж.

Они сели: Вернита заметила, что граф отодвинулся от неё как можно дальше.

Экипаж тронулся с места. Взглянув на графа, Вернита заметила, что губы его изогнуты в горькой, циничной улыбке.

Он упрямо смотрел прямо перед собой, и Вернита с тоской подумала, что не только огорчила, но и осердила его.

Тихим, едва слышным голосом она заговорила:

— Если я вас расстроила… пожалуйста, простите, я совсем этого не хотела… Это был чудесный вечер, мне было так хорошо с вами, пока… пока я вас не осердила.

— На вас я не сержусь, — ответил граф.

И вдруг он порывисто повернулся к ней и сжал в объятиях.

Без слов, без всяких объяснений Аксель притянул Верниту к себе и впился губами в её губы.

Девушка была так потрясена, что не сразу поняла, что происходит.

Ей стало трудно дышать: она ощущала движение настойчивых, ищущих губ графа; и вдруг по всему её телу разлилась волна обжигающего тепла.

Первый раз в жизни Вернита целовалась с мужчиной, и это оказалось совсем не так, как она себе представляла.

Гораздо, гораздо лучше!

Ей казалось, что граф поднял её в небеса и она плывёт по облакам на невидимых крыльях.

Все её тело содрогалось в вихре неведомых прежде чувств, отвечая на его жаркий поцелуй.

Граф крепче сжал её в объятиях.

Вернита чуть приоткрыла губы, и поцелуй графа стал более требовательным и страстным. Тела влюблённых, казалось, объединял единый ритм музыки, звучащей в их сердцах.

Когда наконец граф оторвался от её губ, Вернита задрожала — не от страха, а от никогда прежде не испытанного желания.

— Что ты делаешь со мной, Вернита? — тихо спросил он. — Любовь моя, я пытался бороться с собой, но ты слишком прекрасна… я не мог удержаться…

В его голосе звучало глубокое чувство, заставившее её сердце учащённо забиться.

Вернита хотела спрятать лицо у него на плече, но граф поднял её голову за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.

— Я не спал всю ночь, — заговорил он снова, — и убеждал себя, что должен оставить тебя в покое. Но не смог!

— Почему? — прошептала Вернита.

— Потому что я жажду тебя, — ответил он. — Потому что ты влечёшь меня, как ни одна другая женщина на свете. Потому что твоё нежное личико и фиалковые глаза взяли меня в плен!

И он снова прильнул к её губам — прильнул со всей страстью, пылающей в его сердце.

Он целовал девушку с восторгом отчаяния, словно понимал, что теряет её навеки, и хотел удержать поцелуем.

Верните казалось, что тело её охвачено пламенем: всю её от макушки до пят опалили огненные языки страсти.

Девушке казалось, что всё это сон: такого волшебного наслаждения не бывает в жизни.

Однако горячие губы графа, его сильные руки, мускулистое тело, биение его сердца — все было слишком реально.

Аксель с силой, почти грубо прижал её к себе — и неожиданно отпустил. Руки его бессильно упали на колени.

— Я негодяй! — прошептал он. — Этого не должно было случиться! Я стыжусь себя, но, любимая, ты сводишь меня с ума!

— Почему ты… за что ты ругаешь себя? — прошептала Вернита.

— Я должен думать о тебе, — с отчаянием ответил граф.

— Я люблю тебя!

Вернита пыталась удержать эти слова — однако они вырвались из уст вместе с дыханием.

Теперь она знала, что за огонь наполняет её сердце. Это любовь!

Живая, прекрасная, чистая любовь, спустившаяся в её душу прямо с небес!

Граф протянул руки и снова нежно привлёк её к себе.

— Ты не должна меня любить, — произнёс он. — Забудь обо мне! Меня скоро здесь не будет. Я могу покиинуть Париж в любой момент.

— Пожалуйста, пожалуйста, не уезжай! Я этого не переживу! — вскрикнула Вернита. — Я люблю тебя… люблю так, как никогда и не надеялась любить! Я даже не подозревала, что любовь такая…

— Какая? — спросил граф.

— Сияющая… удивительная… я никогда не думала, что любовь может так сближать двух людей…

Глаза Верниты сияли восторгом, тихий голос её стал глубоким и звучным, заполняя весь экипаж. Граф вновь привлёк девушку к себе и зарылся лицом в её волосы.

— Милая, драгоценная моя! — шептал он. — Этого не должно было случиться!

— Но это случилось! — воскликнула Вернита. — В первый же миг, как только я тебя увидела, мне подумалось, что ты совсем не похож на других. А потом… ты был так добр ко мне… добр именно в ту минуту, когда мне было так трудно и так одиноко…

— Быть может, мы предназначены друг другу судьбой, — ответил граф, — и где-нибудь в нашей карме записано, что мы должны встретиться и узнать друг друга с первого взгляда. Но только не сегодня, не сейчас!

— Но почему? — спросила Вернита. — Я не понимаю!

— Я не могу тебе объяснить, — ответил граф. — Дорогая, не заставляй меня говорить больше, чем я могу сказать. Все, что я знаю, — мне нельзя было смотреть на тебя, нельзя было говорить с тобой! Но тогда я не мог предугадать… А теперь я должен уехать, и мы оба — забыть друг о друге.

— Как я могу забыть тебя? — воскликнула Вернита.

При одной мысли о разлуке она испытала ужас и крепче прижалась к нему, вцепившись в лацкан сюртука.

— Не покидай меня! Пожалуйста, не покидай меня! — умоляла она. — Меня покинули родители, почему теперь я должна терять тебя? Это несправедливо… Пусть даже ты говоришь, что мы должны расстаться, я знаю, что нас соединил сам Бог на небесах!

Всхлипнув, она продолжала:

— Я была так одинока… так несчастна… но теперь у меня появилась надежда! Ты как будто вывел меня из ада и тьмы и вознёс на небеса. Я люблю тебя! Люблю всем сердцем, и ничто никогда не изменит моей любви!

— Любимая моя, бесценная! — прошептал граф. — Я не стою твоей любви! Я никак не ожидал встретить такое светлое чувство, и где же — в Париже!

— Но это случилось с нами, — настаивала Вернита, — и, хорошо это или плохо, мы уже ничего не можем сделать.

Граф снова сжал её в объятиях и покрыл поцелуями чистый девичий лоб с такой нежностью, что на глаза Верниты навернулись слезы.

— Пожалуйста, не уходи! — просила она. — Если ты уйдёшь, мне останется только желать смерти! Зачем мне жить, если тебя нет рядом?

— Не говори так! — резко сказал граф.

— Но это правда! — настаивала Вернита. — Раньше мне казалось, что любовь — это что-то тихое, мягкое, романтическое, вроде лунного света или аромата роз. Но моя любовь к тебе совсем иная. Она так сильна, что я не могу подобрать слов… Это боль, разрывающая меня изнутри, и в то же время неописуемое наслаждение.

— А как ты думаешь, что чувствую я?

И он снова прильнул к её губам. Весь мир растаял; Вернита не могла думать, не могла чувствовать, она знала только одно: что бы ни случилось, она уже никогда не будет прежней.

Кучер остановил лошадей у дома Верниты, и влюблённые с сожалением вернулись в привычный повседневный мир. Девушка мягко высвободилась из объятий графа.

— Уходи, любовь моя, — прошептал Аксель, — уходи, а то я больше не выдержу!

— А завтра… мы увидимся? — спросила Вернита, и в её голосе граф услышал страх.

— Увидимся, — ответил Аксель. — Я заеду за тобой утром и отвезу в особняк Шаро.

— И ты не уедешь из Парижа, не попрощавшись со мной?

— Клянусь тебе, этого я не сделаю. Ты узнаешь, как только я соберусь уехать — хотя этого я не должен был бы сообщать никому на свете!

— Пожалуйста… останься!

Граф хотел что-то ответить, но тут лакей распахнул дверцу.

Медленно, чувствуя, что навсегда теряет что-то драгоценное и невосполнимое, Вернита вышла из экипажа.

Граф последовал за ней и отворил входную дверь. Она была не заперта — как всегда, когда кто-то из жильцов дома отсутствовал.

Верните казалось, что с той минуты, как она покинула грязную прихожую с неистребимым запахом кухни, прошла целая вечность.

Она остановилась в дверях и протянула руку.

Граф сжал её обеими руками, но не поцеловал, как несколько часов назад. Вместо этого он взглянул Верните в глаза и произнёс тихим голосом, прозвучавшим как беззвучный вопль отчаяния:

— Прощай, любовь моя — единственная моя любовь!

Вернита повернулась и, не оборачиваясь, побрела по лестнице на свой чердак. Она не хотела видеть, как он уходит.

* * *

Наполеон брился.

Большинство мужчин поручают эту операцию парикмахеру или лакею, но император предпочитал бриться сам.

Телохранитель-мамелюк по имени Рустам держал перед Наполеоном зеркало, пока государь намыливал щеки мылом с травяным запахом. Затем он взял бритву, лежавшую в тазике с горячей водой, и начал сбривать щетину осторожными движениями верху вниз.

Свои бритвы с перламутровой рукояткой император покупал в Англии, ибо бирмингемская сталь намного превосходила французскую.

Во время перемирия он купил десяток новых бритв и теперь с удовольствием думал о том, как гладко они бреют.

Перед бритьём император провёл час в ванне — в своё время мадам Бонапарт не пожалела сил, приучая детей к чистоте.

Находясь в ванне, император вымыл руки с миндальным маслом и тщательно протёр мыльной губой лицо, шею и уши.

Потом Наполеон тщательно почистил зубы. Зубы у его были великолепные — ровные и белоснежные от природы, и его личный зубной врач, можно сказать, получал свои шесть тысяч франков в год ни за что.

Как только император закончил бритьё, лакей побрызгал ему на голову одеколоном. Наполеон принялся растирать себе грудь и руки мочалкой, в то время как второй лакей делал то же с его спиной и плечами.

— Твоя сестра, как обычно, удивляет Париж безрассудством, — послышался мелодичный голос с другого конца комнаты.

Наполеон повернулся туда, где сидела его жена Жозефина.

«Как она хороша!» — невольно подумалось ему.

Наполеон все ещё любил жену. Для него она оставалась все той же миниатюрной молодой вдовой, в которую он был так безумно влюблён в юности и которая едва не разбила ему сердце своими бесчисленными изменами.

Каштановые волосы Жозефины уже подёрнулись сединой, но белоснежная кожа и звонкий мелодичный голос с лёгким креольским акцентом остались теми же, что много лет назад.

Если что и портило внешность Жозефины — так это зубы; поэтому она научилась смеяться, не раскрывая рта, так, что смех рождался где-то глубоко в груди.

— Ты о Полине? — резко спросил Наполеон.

— Разумеется! О ком же ещё?

С помощью лакея Наполеон натянул тонкую льняную рубашку и заговорил:

— Что неё натворила Полина на этот раз?

Он знал, что его жена и сестра ненавидят друг друга, и тщательно проверял все сплетни, исходящие от Жозефины.

Впрочем, неудивительно, что Жозефина терпеть не могла не только Полину, но и все остальное семейство Бонапартов.

Все они были против брака Наполеона и потратили немало времени и сил, пытаясь вбить клин между мужем и женой.

Жозефина знала: все они надеются, что Наполеон разведётся с ней, едва она родит наследника.

Однако много лет назад, когда Наполеон был в Египте, с Жозефиной произошло несчастье.

Балкон, на котором она стояла, внезапно рухнул, и Жозефина упала с высоты пятнадцати футов. Врачи заявили, что из-за внутренних повреждений она не сможет больше иметь детей.

Теперь, когда Наполеон стал императором, угроза развода висела над Жозефиной, словно дамоклов меч.

Императрица не только боялась позора: она чувствовала, что с каждым днём все больше любит своего мужа, любит гораздо сильнее, чем в первые дни после свадьбы.

Может быть, в этом есть справедливость, грустно думала Жозефина. Она заслужила теперешние страдания, когда в объятиях любовников смеялась над его страстными письмами.

Порой Жозефина перечитывала эти письма, присланные ей в первые месяцы после свадьбы.

«Почему ты не пишешь? Всего одно письмо за четыре дня — а, если бы ты любила меня, писала бы дважды в день! С каждым днём я люблю тебя все сильнее! Расстояние лечит лёгкие увлечения, но истинную любовь только разжигает».

«Как я могла быть такой дурой?» — спрашивала себя Жозефина и брала следующее письмо.

«Мои слезы капают на твой портрет. Тебя здесь нет — он всегда со мной».

Сейчас Жозефина громко заговорила:

— У Полины появился новый любовник. Он днюет и ночует в её доме. О неприличном поведении Полины говорит весь Париж.

— Кто он? — отрывисто спросил Наполеон.

Тем временем лакей подал ему любимый сюртук — простой, без всяких украшений, с красным воротничком и манжетами.

Другой лакей подал императору сбрызнутый одеколоном носовой платок, который император положил в правый карман, и табакерку — в левый.