Стефани Блэйк - Тайные грехи

Прежде чем уехать, они подошли к Мэрион попрощаться.

Женщины обнялись и поцеловались.

– Это был чудесный вечер, – сказала Мара. – Особенно приятно было повидать тебя, дорогая.

Мэрион невесело рассмеялась.

– Для тебя сегодня все удачно складывается, моя птичка. Ты чуть не сорвала весь банк за столом для игры в кости. Пожалуй, это самый дорогой обед, который я когда-либо давала. – Она похлопала Мару по плечу. – Не огорчайся, птичка. К утру я заработаю вдвое против того, что потеряла.

Они договорились встретиться на следующий день, и Мара в сопровождении Эрпа покинула «Тадж-Махал». На улице Уайт окликнул кебмена и помог Маре сесть в экипаж.

– «Расс-Хаус», – распорядился он.

– Хорошо бы пройтись пешком. Ночь такая чудесная, – сказала Мара.

– У меня нет особой охоты тащить это ведро со льдом и шампанским.

Глаза Мары блеснули в лунном свете.

– И что же вы собираетесь делать с этим шампанским?

– Собираюсь его выпить, конечно.

– Где?

– Мы выпьем его вместе, в вашей гостиной.

– Я никогда не принимаю у себя малознакомых мужчин.

– Мы найдем выход. Можно оставить дверь открытой. Я слышал, что на востоке это считается вполне приемлемым. Даже в самом изысканном обществе.

– Звучит разумно и убедительно. Ладно, в таком случае можете подняться ко мне, мистер Эрп.

– С величайшим удовольствием, миссис Тэйт.

Он накрыл ладонью ее колено. Она шлепнула его по руке.

– Без глупостей, мистер Эрп, иначе я возьму свое приглашение обратно. Постойте, погодите минуту, что вы…

Она не договорила, потому что он заключил ее в объятия и впился поцелуем в ее губы. Мара пыталась вырваться, но тщетно – сила была на стороне Эрпа. Впрочем, он прекрасно понимал, что Мара и не очень-то старалась освободиться. Наконец Эрп отпустил ее и снова выпрямился на сиденье, предоставив ей возможность любоваться своим профилем. Он извлек из кармана очередную «черуту» и закурил.

– Вы что-то говорили, мэм? – спросил он как ни в чем не бывало.

Мара набрала в грудь побольше воздуха. Она слышала биение своего сердца, гулом отдававшееся в ушах. А щеки ее пылали.

– Мистер Эрп, вы лишили меня возможности говорить.

Когда они прибыли в отель и поднялись на ее этаж, Мара молча передала Эрпу ключ от номера. Переступив порог, она принялась метаться по комнате, зажигая свечи и масляные лампы. Уайт же устанавливал в ванне деревянное ведерко со льдом.

– Лед подтаял, – объяснил он свои действия.

Затем Эрп вытащил из кармана перочинный нож со многими предметами и выбрал нужный – чтобы откупорить бутылку.

– Вот он, штопор. У меня всегда с собой все необходимое.

Мара стояла в дверях, пристально глядя на гостя.

– Я нисколько не сомневалась в этом, мистер Эрп. Я даже надеялась на это.

Все еще стоя на коленях возле ванны, он обернулся. Какое-то время смотрел на Мару, склонив голову набок.

– Вы ведь любите играть в словесные игры, миссис Тэйт. Так какую речь вы мысленно приготовились произнести?

Мара улыбнулась.

– Я всего-навсего собиралась сказать, что предпочитаю пить шампанское из бокалов, а не из жестяных кружек.

– А я всегда готов пить из вашей туфельки, моя дорогая леди.

– Полагаю, было бы лучше, если бы вы спустились вниз и попросили у хозяйки бокалы.

– Как прикажете.

Эрп вышел и через пять минут вернулся с двумя стеклянными пивными кружками.

– Это лучшее, что мне удалось раздобыть.

– Будем думать, что пьем из хрустальных бокалов.

– Сейчас откупорю бутылку. А вы пока растопите камин – сегодня довольно прохладно.

Он передал ей жестянку с серными спичками.

Горничная уже позаботилась о том, чтобы в камине лежали сухие дрова и растопка, и постелила Маре постель, пока та отсутствовала.

Мара подобрала юбку и опустилась на колени у камина. Чиркнув спичкой, поднесла ее к бумаге и щепкам, приготовленным для растопки. Пламя вспыхнуло мгновенно – дерево Аризоны славится своей сухостью. Мара погрела руки перед бушевавшим в камине огнем, уже принявшим форму гриба. Тут подошел Уайт с двумя кружками – каждая была до половины наполнена искрящимся вином.

– Хочу предложить тост за самую удачливую леди в Тумстоне. По странному стечению обстоятельств она же – и самая прекрасная леди в этом городе.

– Благодарю вас, сэр.

Они чокнулись и выпили.

– Восхитительно, – сказала Мара. – Восхитительно даже без хрусталя.

Они уселись на диван перед камином. Мара подобрала под себя ноги, накрыв их своей широченной юбкой. Эрп снова задымил сигарой.

– Когда вы собираетесь в обратный путь? – спросил он.

– Я хочу вернуться в Бисби восьмого декабря.

– Вы по-прежнему не против, чтобы я сопровождал вас?

– Конечно, не против.

– Вы отличаетесь редкой для женщины откровенностью. И мне это нравится.

– Вы и сами… довольно прямолинейны, Уайт.

– Верно, так оно и есть.

Он погасил окурок в медной пепельнице, стоявшей на кофейном столике, и склонился над ее ногами.

– Дело в том, что я собираюсь продемонстрировать свою прямолинейность прямо сейчас.

Когда Эрп обнял ее, Мара заметила, что его щека нервно подрагивает. И почувствовала, как сердце ее затрепетало. Она обвила руками его шею; пальцы ворошили волнистые волосы у него на затылке. Он же, сжимая Мару в объятиях, попытался осторожно уложить ее на диван.

Она не противилась, вытянув ноги, улеглась на спину. Руки Уайта скользнули под ее широкую юбку. Он поглаживал бедра Мары, доставляя ей своими прикосновениями мучительное наслаждение. Его руки скользили все выше, наконец легли ей на грудь. Резко выпрямившись, она стащила через голову платье и осталась лишь в нижнем белье, в том самом, что так тщательно выбирала специально для этого вечера. На ней не оказалось даже корсета, который обычно поддерживал ее пышные груди.

Отблески пламени, бушевавшего в камине, играли на полуобнаженном теле Мары, бросали таинственные тени на ее плечи и руки. Жар камина еще более воспламенял ее.

– Быстрее, дорогой, – прошептала она. – Не могу уже терпеть…

Она смотрела, как Эрп раздевается. Он раздевался без всякого смущения, причем не очень-то торопился. Его мускулистое тело, столь похожее на тело Гордона, привело Мару в восторг. Впрочем, Гордон за последнее время немного раздобрел. У Эрпа же не было ни грамма лишнего веса. Кабинетный образ жизни, который Гордон вел в последние несколько лет, сказался на его фигуре не лучшим образом. Богатство и изобилие имеют свои недостатки. Когда Уайт наконец полностью разделся и, обнаженный, опустился подле нее, Мара вся затрепетала в предвкушении наслаждения. Она снова и снова восхищалась его поджарым мускулистым телом, восхищалась его мужским естеством.

Мара принялась снимать последнее, что оставалось на ней, – сорочку, но Уайт остановил ее:

– Позволь это сделать мне, любовь моя.

Он осторожным движением спустил сорочку с ее плеч, обнажив роскошные груди. Соски ее были такими же отвердевшими и напряженными, как и его мужская плоть. Он склонился над ней, покрывая благоуханное тело Мары бесчисленными поцелуями. Она приподняла свои груди ладонями, так что его лицо почти полностью скрылось в ложбинке между чудесными полушариями.

Мара испытывала вожделение, хотя вовсе не любила Уайта Эрпа, не любила так глубоко и нежно, как Гордона.

Гордон… Одна мысль о нем могла все испортить, могла охладить ее страсть. Чувство вины боролось в ней с животной похотью. В ее ушах звучали обрывки фраз, слова, которые она произносила во время венчания с Гордоном: любовь, честь, лелеять… хранить, не допуская и мысли… пока смерть не разлучит…

Но никакие угрызения совести не шли в сравнение с чувствами, которые захватили ее в эту минуту. «Захватили» – слишком уж невыразительное слово, следовало бы сказать, что она была просто не в силах бороться с примитивными инстинктами, во власти которых оказалась. Мара сейчас походила на марионетку, управляемую кукловодом, дергавшим за веревочку.

Одно дело – просто представлять, как занимаешься любовью не с Гордоном, а с другим мужчиной… Мара не сомневалась в том, что многие замужние женщины втайне тешили себя такими запретными мечтами. Теперь же, когда эти запретные мечты стали почти свершившимся фактом, ее охватила столь безудержная страсть, какой она никогда прежде не испытывала.

– Скорее, – торопила она Эрпа, стараясь отстранить его от своей груди, побуждая обнять ее за талию.

Мара раскинула ноги и привлекла к себе Уайта. Она обхватила его с цепкостью осьминога, и ее руки сомкнулись на его затылке, а пятки с силой надавили ему на поясницу.

Она вскрикнула, когда он проник в нее – и это был крик восторга. Уайт вошел в нее мгновенно; время же, им отпущенное, казалось, не имело конца, словно они очутились в каком-то ином мире, там, где становятся явью любые желания.

Ощущение реальности вернулось к Маре задолго до того, как сладостная дрожь в последний раз пробежала по ее телу. Приподнявшись на локте, она внимательно разглядывала четкий профиль Уайта, темным силуэтом вырисовывавшийся на фоне бликов, отбрасываемых пламенем камина.

В голосе его прозвучала нежность, когда он спросил:

– Тебе было хорошо?

– Было чудесно. Восхитительно. А тебе?

– Лучше, чем когда-либо. Я еще не встречал такую женщину, как ты.

Она рассмеялась:

– Мэрион говорит, ночью все кошки серы.

– Вовсе нет.

Он потянулся к своей разбросанной по полу одежде и нашел сигару. Затем поднялся и подошел к камину, чтобы прикурить от полена. Мара залюбовалась его длинными стройными ногами, узкими бедрами и широкой спиной. В ее лоне снова запылал огонь.

– Иди сюда, пожалуйста, – позвала она.

Уайт повернулся и подошел к дивану.

– В чем дело? – спросил он.

– Я хочу найти кое-что.

Нисколько не стесняясь, Мара принялась поглаживать его, ласкать, возбуждать. Наконец, добившись своего, лукаво улыбнулась – сейчас он снова желал ее, желал так же, как и она его.

– Не хочешь ли сделать еще одну попытку, а, птенчик? – спросила она, подражая Мэрион Мерфи.

– Не возражаю против попытки, моя пташка, – ответил он, игриво шлепнув ее по ягодицам.

И все повторилось: она раскрылась ему навстречу, как раскрывается цветок навстречу яркому солнцу; и его сияние было столь ослепительным, что она, закрыв глаза, всецело отдалась этому светилу, этому яростному вихрю, закружившему ее словно ураган.

День выдался на редкость сырой и прохладный; над землей нависли черные тучи. Однако эмигрантам из Европы такая погода казалась самой подходящей для зимы, ведь они привыкли к тому, что Рождеству предшествуют холодные и сумрачные дни.

Гвен Тэйт, распевавшая рождественские гимны, готовилась отправить в духовку противень с печеньем. Кухарка же Тэйтов, датчанка Ольга, сидела за столом. Сложив на своей пышной груди пухлые руки, она неодобрительно поглядывала на хозяйку. Датчанка была убеждена, что хозяйское место – в гостиной, не на кухне. Однако Гвен не обращала на кухарку ни малейшего внимания, она не уставала повторять:

– Я рождена не для праздной жизни, как некоторые, кого я знаю, но не хочу называть по имени. Я не привыкла пускать пыль в глаза, как другие, кого я тоже не собираюсь клеймить презрением, кто предпочел забыть, как приходилось драить полы, мыть окна и трудиться на кухне.

Гвен так и не привыкла доверять служанке свои обычные обязанности на кухне, а также мыть полы, шить и выполнять всю остальную домашнюю работу.

В разгар приготовлений к рождественскому празднику на кухню заглянул Дилан и ухватил изрядную порцию еще не остывшего печенья.

– Мм… – пробормотал он. – Изумительно! Никто не умеет печь масляное печенье лучше тебя, мама. – Он наклонился и поцеловал мать в щеку, белую от муки.

Гвен просияла и бросила торжествующий взгляд на Ольгу, готовую лопнуть от негодования.

– Сегодня, сынок, ты держишь хвост трубой и глаза у тебя блестят, – сказала она Дилану.

Он ухмыльнулся и провел рукой по своим густым, как щетка, волосам, еще волнистым и влажным после душа.

– Да уж… Только правильнее было бы сказать, что у меня не хвост, а волосы стоят дыбом, – попытался сострить Дилан. – Ну не чудная ли погодка стоит? Так и хочется написать стихи об Уэльсе.

– По правде сказать, едва ли такую погоду можно назвать похожей на валлийскую, но для нас и такая сойдет. Куда собрался?

– В магазин «Голдуотер—Кастенада», сделать кое-какие закупки к Рождеству. У тебя нет для меня поручений?

Мать ответила по-валлийски, чтобы Ольга не поняла, о чем речь.

– Джо сказал, что ждет партию меховых и шерстяных вещей из Шотландии. Он обещал отложить для меня шаль – в подарок Ольге. Справься, получил ли он, что хотел.