Восторг Чарли омрачался лишь тем, что Дженни действительно была совсем не похожа на ту женщину, которую называла мамой, и на своего отца Питера. Чарли грезила о том дне, когда на свет появится их собственное дитя, их плоть и кровь, плод их взаимной любви, а не их любви к Марине.

Однажды, холодным осенним утром 1982 года, Чарли медленно прогуливалась с Дженни, держа ее за руку и приноравливаясь к неровным коротеньким детским шажкам. Они гуляли по парку вокруг особняка и, как всегда, зашли на конюшню. «Лошадка» было любимым словом маленькой Дженни.

Из всех времен года Чарли особо выделяла осень, с ее пожелтевшей душистой сухой листвой, напоминающей ей о чудесных днях в колледже, о веселье и трогательной дружбе, которые она делила с Мариной и Тесс. Она погрузилась в воспоминания о подругах, об их долгих беседах и ужинах с холодной пиццей и не заметила, как их догнал Питер.

– Как сегодня поживают мои прекрасные дамы? – спросил он и поцеловал в щеку сначала Чарли, а потом Дженни.

– Лошадка, – немедленно отозвалась Дженни.

Питер рассмеялся и повернулся к Чарли.

– Мне придется уехать на несколько дней, – сказал он.

– Как, опять?

Казалось, Питер больше отсутствовал, чем присутствовал, словно Элизабет намеренно старалась их разлучить и лишить нормальной спокойной жизни, словно ее целью было постоянно держать их в напряжении.

– Что поделаешь, любимая. Работа есть работа.

Чарли поправила бархатную шапочку на голове Дженни.

– Чем больше ты отсутствуешь, тем меньше у меня шансов забеременеть.

– Ты помнишь, что сказал доктор. Тебе следует расслабиться.

– Как я могу расслабиться, если ты оставляешь меня здесь одну.

– Ты здесь не одна.

Чарли не стала напоминать Питеру, что, за исключением Дженни, она здесь все равно что одна. Уже не раз Чарли спрашивала себя, а не допустила ли она ошибку, не уступив Элизабет тогда, два года назад. Взяв Дженни за руку, Чарли двинулась дальше.

– Я вернусь в конце недели! – крикнул ей вслед Питер.

Чарли кивнула, но не могла заставить себя обернуться и посмотреть ему вслед. Как не могла и посмотреть вперед, на череду предстоящих пустых дней без Питера, пустых дней в особняке Хобартов, где она была не больше чем пленницей.

Она услышала, как Питер бегом догоняет их.

– А почему бы тебе не навестить своих в Питсбурге?

– Нет. Отец с матерью сейчас оба работают.

Чарли не посмела сказать Питеру, что она просто не решается ехать домой: ведь в семье О’Брайанов ее, не в пример другим детям, считали хорошо устроенной. Она не могла огорчить родителей и услышать от них: «Мы же тебе говорили». Чарли взяла Дженни на руки.

– Я тебе скажу, что мне нужно, Питер. Мне нужна работа.

– Зачем тебе работа, когда она у тебя есть. Ты воспитываешь Дженни.

Чарли промолчала.

– Так как, продержишься тут без меня?

– Как всегда, Питер.

Он рассмеялся невеселым смехом.

– Иногда я опасаюсь, что вернусь и найду два трупа: вы с матерью задушили друг друга.

– Твоя мать не подходит ко мне настолько близко, чтобы я могла совершить подобное преступление.

– Послушай, Чарли, может, ты еще раз постараешься...

Чарли остановилась у загона, где конюх прогуливал стройную гнедую кобылу. Элизабет держала полдюжины лошадей, хотя сама на конюшне никогда не показывалась. Она не интересовалась лошадьми, но не жалела денег на их содержание и щедро награждала удачливых наездников за выигранные призы на состязаниях, на которых тоже никогда не присутствовала. Чарли считала, что вся эта показуха свидетельствует о холодном и расчетливом уме Элизабет Хобарт.

Молодая женщина следила за бегом кобылы и раздумывала над тем, сколько призов ей надо выиграть, чтобы не очутиться на бойне.

– Почему именно я должна постараться, Питер? Почему всегда виновата я?

– Мать стареет, – ответил Питер, положив ей руку на плечо. – Ей труднее уступать.

Чарли молчала.

– Попробуй еще раз, любимая. Прошу тебя, сделай это для меня.

– Я уже пробовала, Питер. Я пробую уже целых два года.

Питер снова поцеловал Чарли.

– Я все знаю. Я знаю, как нелегко тебе приходится.

– Да, нелегко, – подтвердила Чарли. – Еще как нелегко.


Питер представления не имел, как ей было нелегко. Чарли по опыту знала, что, когда он был в отъезде, ей лучше всего есть в своей комнате. Но Питер просил ее попробовать еще раз, и она надела новое шелковое платье цвета ржавчины и замшевые лодочки под цвет платья, а на шею несколько длинных ниток жемчуга. Наложила заново косметику и, подкрепив свою решимость бокалом шерри, в восемь часов присоединилась к свекрови в столовой.

Чарли сидела за длинным столом из вишневого дерева и ужинала в одиноком молчании, хотя их с Элизабет разделяли всего четыре пустых стула. Каждый вечер эта представительница матриархата занимала место во главе стола, даже если она ужинала одна, даже если ей некому было демонстрировать свою власть. Наверное, слуги находили это забавным.

– Сегодня мы с Дженни дошли до самой конюшни, – сказала Чарли, сделав над собой усилие. – Она обожает лошадей. Наверное, очень скоро захочет учиться верховой езде.

Чарли принялась за суп из тыквы, делая вид, что ее не беспокоит молчание Элизабет. «Попробуй еще раз, – повторила она про себя совет Питера. – Интересно, сколько раз можно пробовать?»

Чарли отпила воды из хрустального бокала и задумалась над тем, как ей расшевелить эту гадюку. Она сжала в руке бокал, движением головы отбросила назад волосы и улыбнулась.

– Сколько лет было Питеру, когда он впервые сел на лошадь? – спросила она у свекрови.

Элизабет молчала.

– Я вас спрашиваю, – повторила Чарли, – сколько лет было Питеру, когда он впервые сел на лошадь?

Элизабет с ненавистью посмотрела на нее.

– Не имею ни малейшего представления, – сказала она, оттолкнула тарелку и позвонила в хрустальный колокольчик рядом с прибором, вызывая из кухни Арлин.

Чарли молча наблюдала, как Арлин, полная, средних лет женщина, убрала со стола суповые тарелки.

– Я буду рыбу, – объявила Элизабет.

– И я тоже, – подхватила Чарли. Если свекровь решила играть в игры, Чарли с удовольствием сразится с ней.

Арлин, кивнув, вышла из комнаты.

– Элизабет, нам надо поговорить, – сказала Чарли, впервые называя ее по имени.

– Нам не о чем говорить.

– Нет, есть о чем. Нам надо поговорить о нас с вами. О наших отношениях.

– Мне нечего сказать по этому вопросу.

– Прошу вас, Элизабет. Почему мы не можем быть друзьями?

– Зачем?

Вошла Арлин с двумя тарелками. Чарли молчала, пока Арлин ставила тарелку перед Элизабет, потом подошла к ней. Чарли посмотрела на тарелку: палтус со шпинатом. Она терпеть не могла шпинат, просто его ненавидела, но сегодня она его безропотно съест. Сегодня она будет делать все возможное. Она докажет Питеру и себе, что способна добиться успеха. Чарли взяла вилку и подождала, пока уйдет Арлин.

– Мы должны быть друзьями, потому что вы мать моего мужа, – снова начала Чарли. – Вы моя свекровь, а мы живем под одной крышей, как совершенно чужие люди.

– Это крыша моего дома, Чарлин. Это я разрешаю вам жить под ней, поскольку мой сын вообразил, что хочет именно этого.

– Но теперь это мой дом тоже. Мой и Дженни.

Чарли положила в рот кусок рыбы со шпинатом.

– Ваш дом? Ваш и вашего незаконного ребенка?

Чарли с трудом сдержала крик. Ей хотелось выплюнуть в лицо Элизабет тошнотворный шпинат. Она схватила бокал и запила рыбу со шпинатом глотком воды. Она смотрела, как Элизабет медленно пережевывает пищу, и от души желала ей подавиться. Элизабет положила вилку и улыбнулась.

– Возможно, вы хотите вернуться к своим родным, где они там живут, кажется, в Пенсильвании?

– В Питсбурге, Элизабет. В Питсбурге, и вы это знаете. Это не так уж далеко от того места, где вы сами выросли.

Элизабет чуть заметно вздрогнула.

– Вы окончили Смитовский колледж, но я не вижу, чтобы он улучшил ваше воспитание.

– Почему вы меня ненавидите? – выкрикнула Чарли. – В чем я провинилась, что вы меня так сильно ненавидите?

– Вы босячка, – сказала Элизабет, сложив вместе кончики пальцев. – Ваша мать тоже, наверное, босячка. Она родила, сколько там, чуть ли не шестерых детей?

Чарли онемела. Она не могла сделать ни одного движения.

– Почему бы вам не вернуться туда, где ваше место, Чарлин? К своей босячке матери и распухшему от пива отцу. – Злобная гримаса вдруг исказила лицо Элизабет. – Да, мне как-то это не приходило в голову, но, очень возможно, ваш отец также приходится отцом вашему ребенку. Насколько мне известно, это частый случай в нищих ирландских семьях. Отцы напиваются и спят с собственными дочерьми.

Чарли взяла в руки тарелку и швырнула ее через стол. Она пролетела по воздуху рядом со свекровью и ударилась в оконное стекло, запачкав рыбой и скользкой зеленью шпината бежевые парчовые гардины.

Чарли вскочила и бросилась вон из столовой.


Наверху, у себя в комнате, Чарли поняла, что все кончено. Она потеряла волю к сопротивлению. Элизабет сломила ее, лишила ее твердости духа. Не имело значения, что Чарли обещала мужу и то, как сильно они с Питером любят друг друга. Элизабет никогда и ни за что на свете не изменится, и пока эта женщина жива, жизнь Чарли будет похожа на ад.

Если только она не убежит из этого дома.

Чарли быстро собрала сумку и направилась в соседнюю комнату, где спала Дженни. Она знала, что не может ехать домой. Она не способна пересказать родителям те ужасные вещи, которые бросила ей в лицо Элизабет. Она не способна нанести им такую обиду. Они слишком приличные люди, они слишком хороши. Они куда выше Элизабет Хобарт во всех отношениях.

– Мерзкая сука, – бормотала Чарли, надевая на Дженни бархатные пальто и шапочку.

– Сука? – повторила Дженни, протирая глаза.

Чарли завязала ленты шапочки под подбородком Дженни.

– Мы едем кататься, девочка, – сказала Чарли, стараясь успокоиться. – Мы едем в гости к тем, кто нас любит. Мы едем навестить тетю Тесс.

Они быстро спустились по лестнице в холл, и Чарли остановилась.

Элизабет стояла, сложив руки на груди, в монашески строгом черном платье, с понимающей усмешкой на губах.

– Убегаете? – спросила она.

Ища поддержку, Чарли ухватилась за маленькую ручку Дженни.

– Я не убегаю. Я уезжаю туда, где нас с Дженни любят.

– Развод – неприятная вещь, – вздохнула Элизабет, – но иногда это наилучший выход.

Чарли направилась к дверям.

– Вы, конечно, понимаете, – продолжала Элизабет, – что не получите ни цента.

– Мне не нужны ваши деньги.

Элизабет кивнула.

– Я это запомню, – сказала она.

Ее слова дышали зимним холодом.


Было уже за полночь, когда автобус приехал в Нортгемптон. Чарли взяла на руки сонную Дженни, подхватила тяжелую сумку и поплелась вверх по дороге к Раунд-Хилл-роуд. Она молила судьбу, чтобы Тесс оказалась дома.


– Боже мой, неужели это вы! – удивилась Тесс, открыв дверь и увидев их. Она схватила Дженни в объятия и прижала к груди. – Чарли, да она красавица.

Чарли вошла в гостиную.

– Не только красавица, но и очень хорошая девочка. Она такое доброе, милое существо. – Чарли прислонилась к каминной полке и заплакала. – Ничего не вышло, Тесс. Ничего не вышло.

– Перестань, Чарли, ты только взгляни на себя. Садись, я сейчас приготовлю чай.

Плача, Чарли села и продолжала плакать.

– Мама, – сказала Дженни и потянулась к Чарли из объятий Тесс.

– Не беспокойся, детка, – шепнула ей на ухо Тесс. – С вами тетя Тесс, значит, все будет в порядке.

Маленький пушистый щенок, повизгивая и махая хвостом, вперевалочку вбежал в комнату

– Собачка! – восхитилась Дженни.

– Это Гровер, – объяснила Тесс и наклонилась, чтобы Дженни могла его погладить. – Гровер, поздоровайся с Дженни.

Чарли наблюдала, как Дженни смеялась и пищала от удовольствия. Отчего Элизабет так безжалостна? Ладно, пусть она не любит ее, Чарли. Но ненавидеть Дженни?

– Что мне делать, Тесс?

– Не представляю. Ты же мне ничего не рассказала.

Чарли в подробностях изложила события последних двух лет, пока она жила в доме Хобартов.

– Тебе следовало давно ко мне обратиться, – сказала Тесс. – Наверное, я бы помогла.

– Помогла? Как?

– Я бы забрала к себе Дженни. Ей тут было бы хорошо.

– Нет, Тесс, я отвечаю за Дженни.

– А как Питер? Что он обо всем этом думает?

– Он опять уехал. Элизабет только и делает, что куда-нибудь его отсылает.

– Элизабет Хобарт, – повторила Тесс и вздрогнула, – та еще сволочь.

Чарли попыталась влить в себя хотя бы глоток чая, но жидкость не шла ей в горло.