Он покачал головой.

— Господь пожелал, чтобы новый король был рожден в Виндзоре, — сказал он. — Потому все так и произошло. По Его воле.

— Хорошо. Теперь помолимся вместе…


Минуло Рождество, самое горькое Рождество в моей жизни. Я вспоминала те, счастливые, праздники. Ярко горели камины в Хатфилде и Хэдеме, и Оуэн рассказывал детям занимательные истории об Уэльсе, о своих предках. И мы все так любили друг друга, так преисполнились веры в завтрашний день. Всей семьей, все вместе. В это Рождество мне трудно дышалось от неизбывной тяжести на сердце. И я ощущала постоянную слабость. Слезы струились по моим щекам. Мне было все равно.

Слабость не прошла и после Рождества. Настоятельница аббатства Бермондсей встревожилась и снова пригласила врача…

Как мне кажется, люди подчас обладают ясным предчувствием своего близкого конца. Такое ощущение не покидало и меня, и скажу совершенно честно, оно приносило мне успокоение. Я свыклась с мыслью, что в моей скромной обители мне осталось жить совсем недолго. Я понимала уже — и не скажу, что примирилась с этой мыслью, но принимала ее как должное, — что ни Оуэна, ни детей я больше никогда не увижу. И, признаюсь откровенно, странное чувство облегчения охватило меня. Я как бы со стороны смотрела на ускользающий мир и не испытывала при этом желания вновь очутиться в его жестоком круговороте…


Наступает новый, 1437 год, и я знаю, что не доживу до его конца.

Может быть, иногда думала я без всякой надежды и обиды, мой сын Генрих еще успеет навестить меня. Я знала, он продолжает любить меня, но ему не сообщают правду о моем состоянии, и, конечно же, Глостер делает все, чтобы отдалить его от матери, усилить свое влияние. Он, видимо, так и не узнает о своих трех братьях и сестре. Господи, облегчи им жизнь.

Снова ко мне допустили Джонаса Бойерса: видно, не я одна понимала, что дни мои сочтены.

Когда мы остались вдвоем, он тихо сказал:

— Оуэн на свободе.

— Свободен!

— Ему удалось бежать из тюрьмы.

— Они поймают его.

— О нет. Только не его. Уверен, он уже на пути в Уэльс. Мне передали его подлинные слова, предназначенные для вас. Вот они: «Скажите королеве, что мы снова будем вместе, что это главная цель всей моей жизни…»

Я молчала. Я не знала, что плачу, пока не ощутила на губах солоноватый привкус слез.


Никогда я не увижу Оэуна. Если он и вернется, будет уже поздно.

Все окружавшие меня тоже знали это. И все проявляли ко мне самые добрые чувства.

Я слабела с каждым днем. Я понимала, что мне так и не удалось оправиться после преждевременных родов и скоро я последую за своей не прожившей и нескольких часов дочуркой Маргарет.

Итак… я умираю. Но еще могу держать в руке перо, которым пишу эти последние строки. И мне хорошо… Да, хорошо. Я могу больше не думать о предстоящих невыносимо долгих годах без Оуэна, без детей… Когда-то мы все воссоединимся… Я знаю это.


Сегодня первый день нового года.

К нему я получила подарок. Самый прекрасный подарок — от моего сына Генриха. Он не забыл меня — теперь я знаю наверняка. Он прислал мне записную книжечку в золотом переплете, на которой изображено распятие, обрамленное жемчугом и сапфирами.

Бедный мой мальчик! Мой сирота. Ему только исполнилось пятнадцать… И ему еще предстоит пройти тяжкий путь власти. Его подарок говорит мне, что он бы помог своей матери… если бы только имел такую возможность. Но он не волен… Мой маленький король приговорил свою мать к смерти.

Я горячо помолилась за него… за моего мальчика. Пускай жизнь у него будет легкой. Пусть бремя короны не согнет его молодое тело, не загубит душу. Пусть его решения станут самостоятельными.

Заканчиваю. Больше я не могу писать. Я слишком устала, и мне отпущено так мало времени.

Я молюсь за спасение Оуэна, за счастливую жизнь моих детей и всех, кто любил меня и был мне бескорыстно предан в течение моей жизни, которая угаснет так скоро…