Охотничий домик, конечно же, создавал атмосферу уединенности и интимности, на что в замке Брунштрих в ту пору рассчитывать было нельзя. Однако в то утро, через пару дней после того, как я побывала там наедине с тобой, охотничий домик потерял часть очарования волшебного уединенного местечка, потому что гостившие в замке люди приехали туда всей толпой на целый день, чтобы поохотиться. Произносимые на различных языках фразы и громко позвякивавшие во время завтрака столовые приборы разрушили запечатлевшуюся в моей памяти тишину; повсюду мелькали одежды из зеленого твида и такого же зеленого кашемира; запах кофе и жареного сала, смешавшийся с ароматами разных духов и пахучих масел, заглушил запахи лесной глуши.

«…Эти бюрократы в правительстве не отдают себе отчета в том, что страна представляет собой котел, в котором кипит народное недовольство».

Вдобавок ко всему этому мне опять пришлось изнывать в компании Николая Загоронова.

Пока метали жребий, кому во время охоты на каком месте стоять, вся группа охотников стоически терпела пронизывающий утренний холод, который обрушивался на них, словно ливень острых стрел, врываясь через проем входной двери. Главными спутниками всех охотников в тот день были зачехленные ружья, и по отношению к этим бесстрастным и молчаливым спутникам охотники проявляли гораздо больше внимания, заботы и уважения, чем по отношению к какой-либо из сопровождавших их дам. Собаки обнюхивали обувь всех присутствующих, невзирая на их социальный статус; у уже подготовленных к участию в охоте и стоявших поодаль лошадей изо рта шел пар; прислуга и егеря, одетые с элегантным единообразием, отличались от примерно так же одетых гостей лишь своим скромным и почтительным поведением. Пахло ружейным маслом и животными — как живыми, так и мертвыми (сама не знаю, почему, ведь на тот момент еще никто не убил ни одного зверя). Вся эта сцена подготовки к охоте напоминала мне одну из картин Жана-Баптиста Удри.

Я подумала, что мне, пожалуй, следует сесть за завтраком рядом с Николаем, но мне отнюдь не хотелось терпеть его общество и после завтрака. Он же, наоборот, счел, видимо, своим долгом продолжить разглагольствования на свою любимую тему — с нее он начал разговор и ею теперь мучил меня, говоря мне едва ли не в самое ухо в ожидании того, когда настанет его очередь тянуть жребий, в каком месте ему во время охоты стоять.

— Войны и голод — питательная среда для интеллектуалов и их революционных идей. Но, тем не менее, царь и приближенная к нему верхушка знати, владеющая землями и привыкшая к роскошной жизни, живут как ни в чем ни бывало в своих хрустальных дворцах, даже и не думая о бомбе, которая вот-вот разорвется у них под самым носом. Репрессии, репрессии и еще большие репрессии — вот единственная альтернатива. Реформы проводятся вяло, это говорит о том, с какой нерешительностью и боязнью правящий класс пытается решать существующие проблемы. Позволить охранке расправиться с парочкой революционеров — вот самое решительное действие, на какое они оказались способны. А если они окажутся не в состоянии поставить на место это интеллектуальное отребье с его революционными устремлениями, то нам, капиталистам, придет конец…

Николай, как обычно, разглагольствовал по поводу социальной и политической ситуации в его родной и любимой России, подвергая ее власти ожесточенной — но при этом абсолютно неконструктивной — критике, пронизанной презрением и надменностью, в результате чего слушать его было и скучно и противно. Пропуская большую часть его слов мимо ушей, я наблюдала за тем, как ты ходишь среди собравшихся, держа в руках бархатный мешочек. В мешочке лежал ворох бумажек, на которых ты написал наименование и номер каждого из тех многочисленных мест, где участникам охоты надлежало во время этой охоты стоять. Я с радостью увидела, что ты подходишь и к нам с Николаем, чтобы предложить нам вытянуть из мешочка по бумажке. Мне нравилось думать, что ты идешь ко мне. Моя радость от того, что ты находишься рядом, переросла в восторг, когда ты мне шепнул:

— Я узнал, что ты принимаешь участие в охоте первый раз в жизни. Ты меня очень бы порадовала, если бы согласилась встать там, где буду стоять я.

— Большое спасибо за предложение, но я уже пообещала Ричарду Виндфилду, что составлю компанию ему.

Я знала, что я тебя разочаровала, но я, шепча тебе на ухо, коснулась его краешка своими губами.

— Жаль, потому что с ним тебе будет намного скучнее, чем со мной.

— Я в этом не сомневаюсь. Однако я уверена в том, что ему со мной будет в два раза интереснее, чем одному…

Ты пошел дальше с лукавой улыбкой, которая стала единственным твоим ответом на мою дерзкую реплику.


Путь к тому месту, на котором мы с Ричардом должны были стоять во время охоты и которое находилось на самом высоком участке охотничьих угодий, пролегал по просеке, тянущейся через весь лес, причем все время в гору. Подъем — и сам по себе длинный и утомительный — затруднялся еще и труднопрохо-димостью местности: повсюду лежали большие камни с острыми выступами. Если добавить к этому вес ружей и разных принадлежностей, то это восхождение оказалось настолько изматывающим, что было под силу только физически хорошо развитым людям.

Ричард и мы с тобой шли вместе в гору в составе разношерстной группы, в которую входили тяжело дышавший и обливающийся потом Борис Ильянович, Николай Загоронов, капитан венгерской армии, шотландская дама (которая раньше уже проявила охотничий пыл не где-нибудь, а в африканской саванне) и егерь, а также беспокойный и все время к чему-то принюхивающийся пес. Ты всю дорогу терзал Ричарда Виндфилда своей заботой обо мне и — любезничанием со мной: ты вызвался нести мое ружье, все время шел рядом со мной — то слева, то справа, словно бы защищая меня своим телом от опасностей, что-то шептал мне на ухо, смешил меня различными шуточками — в общем, ты изолировал меня от остального мира стеной из своих ухаживаний.

Это продолжалось до тех пор, пока Ильянович невольно не прервал затеянную тобой игру: этот бедняга, выбившись из сил, был вынужден остановиться и прислониться своим дородным телом к стволу дерева.

— Вы себя хорошо чувствуете? — спросила его я. Ильянович, тяжело дыша, сумел выдавить мне в ответ лишь несколько коротких фраз между глубокими вдохами — он пытался восстановить дыхание.

— Да… Просто… Просто это… это тело уж слишком… грузное для таких подъемов.

Вся наша группа собралась вокруг Бориса, мы смотрели на него, не зная толком, чем ему можно помочь, а он, чтобы утолить мучающую его жажду, принялся пить большими глотками воду из фляжки.

И тут Николай сделал весьма великодушное предложение (меня очень удивило не столько то, что это предложил Николай, сколько то, что оно было необычайно великодушным):

— Господин Ильянович, место, где мне по жребию выпало стоять, находится уже рядом. Идти до него осталось всего лишь пару десятков метров. (Егерь, подтверждая слова Николая, кивнул.) Предлагаю вам поменяться со мной местами.

— О-о, нет, молодой человек, нет! Я вам очень благодарен, но в таком обмене нет необходимости. Я постою здесь несколько минут, отдохну и пойду потихоньку дальше. Вы все можете идти вперед.

— По правде говоря, мне кажется, что для вас было бы благоразумнее принять любезное предложение этого молодого человека, — сказала шотландская дама, и мы все в знак согласия дружно закивали.

— Я настаиваю, господин Ильянович, — подхватил Николай.

— Соглашайтесь, Борис. Лучше и не придумаешь, — ласковым голосом попыталась я уговорить Ильяновича.

— Ну, хорошо, — наконец согласился он. — Большое вам спасибо, молодой человек. Мое дряхлое сердце будет вам вечно благодарно.

Капитан венгерской армии взял ружье Бориса, и мы снова побрели вверх по склону. С нами больше уже не происходило никаких инцидентов, если, конечно, не считать резкой перемены в твоем настроении: ты уже ничего не шептал мне на ухо и не смешил меня. Ты не делал этого, возможно, потому, что Ричард Виндфилд, воспользовавшись возникшей из-за Ильяновича заминкой, взял меня под руку и тем самым оттеснил тебя от меня. Это тебе, конечно же, очень даже не понравилось.


Каждое из тех мест, на которых следовало стоять охотникам, было обозначено небольшой металлической табличкой. Наше с Ричардом место было последним в цепи и находилось на самой вершине горы, где дул ледяной ветер, хотя вокруг и возвышались тесной стеной деревья. Придя туда, я почувствовала себя немного уставшей после нелегкого подъема и, положив на землю все то, что несла с собой, с глубоким вздохом облегчения присела на большой камень. Прислушиваясь к тишине заваленного снегом леса, я постепенно начала различать раздающиеся вокруг меня тихие звуки: шепот ветра, теребящего верхушки деревьев; какие-то неясные шорохи в кустарнике; звуки движений Ричарда, готовящегося к встрече загоняемого зверя; доносящийся откуда-то издалека лай гончих… Я понимала, что должна вести себя как можно тише, чтобы ненароком не вспугнуть потенциальную добычу.

— Вы знаете, как собирать ружье? — прошептал мне Ричард, указывая взглядом на мое все еще зачехленное ружье, которое стояло прикладом на земле, прислоненное к стволу дерева.

— А… а оно что, не собрано?

Ричарда, похоже, очень позабавила моя наивность, и он с трудом удержался от того, чтобы не расхохотаться.

— Конечно же, нет. Смотрите, я покажу вам, как это делается.

Он снял с ружья чехол, а затем из чехла — осторожно, чтобы не стукались один о другой, — вытащил три каких-то предмета, изготовленных из металла и древесины.

— Итак, ствол соединяем вот так вот с прикладом и двигаем его рывком назад. Должен раздаться щелчок. Снизу скользящим движением накладываем вот эту деревянную штуковину. Все, готово.

Быстрыми и решительными движениями — клик-клак — Ричард собрал мое ружье и затем кивнул на него с горделивым видом, как будто только что успешно сдал экзамен.

— Великолепно, Ричард! Вам удалось произвести на меня впечатление! — прошептала я шутливым тоном.

Ричард, поддерживая мою шутку, с театральным видом поклонился.

— А теперь, если позволите, я научу вас стрелять.

— С удовольствием, — кивнула я, поднимаясь с камня. Ричард стал у меня за спиной, обхватив меня руками, чтобы помогать мне держать ружье.

— Сначала его нужно зарядить: отводим ствол вот так и вставляем пару патронов… Теперь крепко упираем приклад в плечо… Вот так… чтобы при выстреле отдача не отбросила вас назад.

— Я чувствую себя ужасно смешной, — призналась я. Ричард в ответ на эти мои слова лишь улыбнулся.

— Правую ладонь — вот сюда, где спусковой крючок, — продолжал он, — а левой поддерживаете ствол. Теперь вы можете водить им из стороны в сторону и прицеливаться. Непосредственно перед выстрелом отведите назад предохранитель…

Без какой-либо видимой причины Ричард вдруг резко прервал свой инструктаж. Когда я, повернув голову, бросила на него вопросительный взгляд, требующий объяснений по поводу его внезапного молчания, я увидела его пристально смотрящие на меня глаза очень близко от своих глаз. И только в этот момент я почувствовала сквозь одежду, как он крепко сжимает меня руками.

— Что происходит?

— Вы снова оказались в моих руках, — стал говорить он совсем уже не таким бесстрастным голосом, как раньше, — и… и я вспомнил, что тем вечером я был вынужден остановиться на полпути.

Я выпустила из рук ружье и повернулась вокруг своей оси — так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. Его руки спустились на мою талию.

— Ох уж мне эти ваши школярские штучки! Детские, но опасные.

Не успела я произнести эти слова, как Ричард закрыл мне рот, прижавшись своими губами к моим, и в течение нескольких секунд как следует мне продемонстрировал, что он умеет целоваться намного лучше того, как он целовался со мной в предыдущий раз: его поцелуй был особенным благодаря его рассеченной губе, потому что меня взволновало прикосновение моего языка к кончику его шрама…

И вдруг донесшийся из зарослей кустарника сухой треск заставил Ричарда вздрогнуть. Он отпрянул от меня, повернулся на сто восемьдесят градусов и, схватив свое ружье, направил его ствол туда, откуда донесся треск. Все это он проделал молниеносно.

Кусты зашевелись, и послышалось хрипловатое хрюканье. Ричард жестом показал мне, чтобы я не двигалась… Мы с ним оба стали напряженно всматриваться в кусты и прислушиваться…

Вдруг из зарослей кустарника выскочила бесформенная масса темного цвета. Издавая жуткое хрюканье, она стремительно помчалась по просеке. Собаки, учуяв запах добычи, разразились неистовым лаем. Ричард нажал на спусковой крючок, однако, должно быть, промазал: я увидела, как животное, перепугавшись, еще быстрее ринулось прочь. Звук выстрела еще отдавался эхом от вершин гор, а воздух уже разорвал следующий выстрел. Сразу же после него толстенный черный волосатый кабан в два центнера весом рухнул замертво на покрывающий землю снег.