— То есть ты считаешь, что его убил тот же самый человек, который выстрелил во время охоты в Бориса Ильяновича?

Теперь над верхней губой Ричарда появилась полоска покрасневшей кожи — в том месте, где ранее были приклеены злополучные усы.

— Ты был первым, кто отметил, что Борис стоял на том месте, на котором должен был стоять Николай.

— Да… — Ричард изобразил замысловатую гримасу. — Тут, кстати, есть одна неувязочка.

Я бросил на Ричарда вопросительный взгляд.

— Борис и Николай не очень-то похожи друг на друга по комплекции, — продолжил он. — Их трудно спутать — даже издалека. Кроме того, тот, кто убил Николая, — хороший стрелок. Вспомните, как был произведен выстрел, — хотя и с довольно большого расстояния, но очень точно. Если бы он стрелял во время охоты на поражение, он бы не промахнулся.

На рассуждения Ричарда я ответил лишь вздохом. Этот его криминалистический анализ начинал действовать мне на нервы. Я снова облокотился на балюстраду и стал смотреть цирковое представление, все еще шедшее внизу, почти под нашими ногами. Медведь Николя срывал аплодисменты публики и получал за это от своего дрессировщика кусочки сахара. Он только что забрался на разноцветный пьедестал и, встав на нем на задние лапы, передними схватил мяч. Балкан — извергатель огня — тем временем дыхнул длинной струей пламени в черное небо — как, наверное, дышит китайский дракон, когда у него случается несварение желудка и начинается отрыжка. Воздух наполнился приторным запахом керосина, назойливо проникающим в мой нос. Я, недовольно скривившись, снова повернулся к Ричарду.

— Кстати, а ты говорил моей кузине о том, что Николай и Борис поменялись местами и что тот выстрел мог быть неслучайным?

Этот вопрос, похоже, застал его врасплох.

— Э-э… Вообще-то то, что они поменялись местами, она видела и сама. Потом мы об этом разговаривали, и… Не помню. Я не помню, чтобы я ей что-либо конкретное говорил… Она, впрочем, и сама могла догадаться.

— Да.

— А что, ты ее в чем-то подозреваешь? Не понимаю, почему она вызывает у тебя такую антипатию?

После слов Ричарда я задумался, однако, осознав, что ступаю на зыбкую почву запутанных чувств, анализировать которые мне не хотелось — а особенно в компании Ричарда, — я своевременно отказался от опасного для меня путешествия в мир эмоций.

— Она — очень странная девушка.

Ричарду, похоже, тоже не хотелось углубляться в данную тему.

— И что теперь? Будем действовать так, как и было запланировано? — спросил он.

— Да. Причем этим же вечером. События развиваются слишком быстро, и мы не можем позволить себе терять время.

— А что мы будем делать с ней? Нельзя допустить, чтобы она снова проникла на одно из собраний, не будучи на него приглашенной.

— Не переживай. Уж я позабочусь о том, чтобы больше не происходило подобных… случайностей.

* * *

Я помню, любовь моя, как я зашла в свою комнату, устало шагая. Празднование не только не приподняло мое настроение, а, наоборот, превратилось для меня в своего рода печальный символ. Я не знала, было ли оно для меня символом лицемерия, но, в любом случае, в нем чувствовалось какое-то несоответствие — оно напоминало мне инструмент, который фальшивит и который в оркестре событий начал играть сам по себе какой-то зловещий марш.

Чувствуя сонливость и одновременно испытывая большое беспокойство, я, войдя в свою комнату, заметила брошенный кем-то на пол лист бумаги только тогда, когда, случайно наступив на него, вдавила его в толстый ковер, и он еле слышно хрустнул под моей ступней. Я наклонилась и подняла его.


СОИЗВОЛЬТЕ БОЛЬШЕ НЕ ХОДИТЬ ПО ПОДЗЕМНЫМ КОРИДОРАМ БРУНШТРИХА. НЕ ИГРАЙТЕ В ПОДОБНЫЕ ИГРЫ — ЭТО МОЖЕТ СТОИТЬ ВАМ ЖИЗНИ


Эти два предложения были написаны в хорошем литературном стиле на испанском языке — а точнее, не написаны, а составлены из отдельных буковок, вырезанных из какой-то газеты и приклеенных к листу бумаги. Это был приказ — приказ лаконичный и не терпящий возражений.

Уныло вздохнув, я отвела взгляд от этого послания и, подойдя быстрым шагом к туалетному столику, уселась на стоящую перед ним табуреточку. Аккуратно сложив этот лист бумаги пополам, я сунула его в ящик столика, а затем, упершись локтями в столешницу, закрыла лицо руками.

Николай напоминал мне о себе из мира мертвых. Кто-то, наверное, узнал о том, что между ним и мной произошло…


Я легла в постель — легла не для того, чтобы попытаться уснуть, а просто по привычке. Усталость все же взяла свое: я задремала, и во сне окружающая меня реальная обстановка темной комнаты смешалась с бредовыми видениями из мучительных кошмаров. Мне в эту ночь было то холодно, то так жарко, что я едва не задыхалась от духоты. Я то дрожала от озноба, то обливалась потом. Простыни у меня в ногах спутались и, цепляясь за мои ступни, словно длинные и сильные руки, слегка приподымались в ответ на мои конвульсивные движения. Мне казалось, что я вижу, как группа мужчин в масках врывается в мою комнату и окружает меня, лежащую на кровати. Они своими загробными голосами пели какую-то похоронную песню — пели ее на непонятном языке и с леденящими душу интонациями. Мне казалось, что я вижу почти прозрачные глаза Николая, поблескивающие точно так же, как поблескивали в подземном коридоре глазенки крысы. Я чувствовала, как его холодные руки обхватывают мое тело и как мою кожу начинает жечь раскаленная добела кочерга. В его виске появилось пулевое отверстие — дымящееся, кровоточащее, похожее на бездонный черный колодец. Несмотря на это, Николай улыбался — улыбался злобно, показывая два ряда белых — таких же белых, как и сам труп, — зубов. Громко выкрикивая мое имя, он гнался за мной по подземным коридорам Брунштриха, которые становились все уже и уже, и я в конце концов застряла между их желатиновыми стенами. Под ногами у меня, мешая мне бежать, лежали сотни разрубленных на куски тел. Вот что они делали с чрезмерно любопытными. Они делали это с теми, кто пытался совать свой нос в их дела.

Кто вы? Кто вы такие? Что вы скрываете под своими масками?.. Мне платят за то, чтобы я это узнала. Моя жизнь стоит не больше этой платы… Я играю в смертельно опасную игру. Я это знаю. Я знала это с самого начала. И теперь уже нет пути назад.

Я проснулась в холодном поту. Все еще находясь под впечатлением от увиденных во сне кошмаров, я не смогла оставаться в темноте и, чтобы отогнать мерещащихся мне призраков, зажгла свечу. Однако возвращение к действительности меня ничуть не успокоило. Я поднялась с кровати — с такой поспешностью, как будто это была не кровать, а эшафот, — и направилась в ванную. Когда я стала открывать краны, вентили сердито заскрипели, как бы выражая недовольство тем, что их беспокоят посреди ночи. Сами краны тоже продемонстрировали мне свое недовольство: они сначала издали злобное шипение и лишь потом стали извергать воду. Я заворожено уставилась на водяные струи, не зная, куда мне направить ход своих мыслей. В конце концов я набрала немного воды в сложенные ковшиком ладони и плеснула себе на лицо, чтобы освежиться. Вода была ледяной и обожгла мою кожу холодом, однако благодаря этому мне удалось отвлечься от мрачных мыслей.

Когда я начала вытирать лицо, наслаждаясь прикосновением полотенца к каждому его выступу и к каждой впадинке и массируя свою кожу сантиметр за сантиметром, мне показалось, что я услышала глухой звук удара — как будто кто-то хлопнул дверью. Я вышла из ванной, все еще держа в руках полотенце, и, приблизившись к двери, настороженно прислушалась. Однако ночь мне ответила полной тишиной. Я уже было решила, что мне показалось, но тут отчетливо услышала, как кто-то пробежал по коридору, а затем опять хлопнули дверью — а может, не дверью, а окном, потому что зазвенели стекла. Снова наступила тишина, а затем заскрежетали какие-то задвижки и — несколькими секундами позже — раздались голоса. Я медленно повернула ручку двери и, толкнув и слегка приоткрыв дверь, осторожно выглянула в коридор. Там стояли двое мужчин: они обернулись и посмотрели на меня. Одним из них был маршал Комбель — почти что твой родственник, потому что с вашей семьей его связывала крепкая дружба, начавшаяся еще в его и вашего отца детские годы. Этот старомодный человек выскочил из своей комнаты в необычайно просторной ночной рубашке, вышитом ночном колпаке и… и с охотничьим ружьем в руках. Он щурился, пытаясь разглядеть меня без очков, и, судя по ритмичному подрагиванию его прусских усов, усердно принюхивался. Мне он показался похожим на кролика из сказки, которого чем-то потревожили в его собственной норе… Вторым из этих двоих был ты. Сделав несколько шагов, ты подошел к моей двери.

— С тобой все в порядке?

В твоем голосе чувствовалось волнение.

— Да. Я услышала какие-то странные звуки и…

— Ты их тоже слышала? В дом, похоже, проник кто-то посторонний.

— А может, это просто последние отголоски праздника, — предположила я.

Всегда находился кто-нибудь, кто пил больше и дольше других и засыпал в каком-нибудь укромном уголке танцевального зала, а затем просыпался посреди ночи и начинал искать свою комнату.

— Нет. Праздник закончился уже давно. Слуги даже успели навести порядок в танцевальном зале и лечь спать.

— Voleurs! Délinquants![53] — воскликнул маршал Комбель, энергично кивая в знак согласия со всем, что мы с тобой только что сказали, хотя он наверняка не понял смысла ни одной из наших — произнесенных на испанском — фраз.

Я посмотрела сначала в одну, а затем в другую сторону — как будто ожидала, что закрытые двери вот-вот откроются и все обитатели замка — встревожившись, как и я, — повыходят из своих комнат. Однако этого не произошло. Мне подумалось, во-первых, что находящиеся в этих комнатах люди очень крепко спят вследствие чрезмерного употребления шампанского — а может, тут не обошлось и без снотворного, — и, во-вторых, что голова в бигудях и лицо, намазанное кремом, могут стать весьма серьезными основаниями для того, чтобы не решиться выглянуть в коридор.

— Пойду-ка я пройдусь по коридорам. Раз уж возле замка ходили-бродили циркачи, я не могу чувствовать себя спокойно, пока все не осмотрю.

Я поняла, что ты имеешь в виду тех циркачей, которые давали представление во внутреннем дворике замка. Не зная, что по этому поводу сказать, я ограничилась лишь тем, что энергично закивала — так, как только что кивал маршал Комбель. Маршал же понял, что ты собираешься делать, только лишь когда увидел, что ты направляешься к лестнице, и решил составить тебе компанию.

— Oui, oui. Allons. J'emporte monfusila tout hasard…[54] — громко заявил Комбель, направляясь вслед за тобой вниз по лестнице.

Я осталась стоять на пороге своей комнаты, дожидаясь, когда ваш «отряд» из двух человек вернется с «патрулирования». Едва вы ушли, как дверь напротив меня медленно приоткрылась, и из-за нее робко появилась толстая баронесса фон Вахер, упакованная во фланелевый халат, который не придавал ей аристократичности, но, тем не менее, был очень удобным и теплым. Я подумала, что этот фланелевый халат символизирует кое-какие огрехи в происхождении этой «аристократки»: поговаривали, что она была седьмой дочерью в семье фермеров из Клоппенбурга и что барон — ее будущий муж — совратил ее на сеновале, возвращаясь в свое поместье… На голову она нахлобучила шляпку с вуалью, из-под которой свисали две косички, а лицо ее — в полном соответствии с моими недавними предположениями — было намазано толстым слоем белого крема.

— Что здесь за беготня? Что-то произошло?

Я пожала плечами.

— Не знаю. Просто были слышны какие-то странные звуки.

— А, ну да. Я их тоже слышала. Я читала книгу. Когда мне не спится, я обычно что-нибудь читаю — что-нибудь очень скучное, чтобы это навеяло сон… Я стараюсь не прибегать к снотворному. Подобные средства вредны для здоровья, ведь так?

— Конечно, — согласилась я, не зная, что еще можно сказать в ответ на это ее высказывание. — Великий герцог и маршал Комбель пошли осмотреть замок.

— А барон спит, — сообщила моя собеседница, желая, видимо, оправдаться за то, что одна вышла в коридор в такое неподходящее для этого время суток. — Он, знаете ли, всегда спит очень крепко.

Мне вдруг подумалось, каким все-таки нелепым может быть разговор в коридоре в пять часов утра между двумя людьми, которые друг с другом почти не знакомы. И тут — словно бы в ответ на мою немую мольбу о том, чтобы эта ситуация не затягивалась дольше, чем это необходимо, — с первого этажа донесся такой звук, как будто какой-то предмет разлетелся на куски. Секундой позже послышался голос маршала Комбеля, чертыхающегося на своем необычайно старомодном — до вычурности — французском языке. Баронесса фон Вахер, перепугавшись, тут же проворно юркнула в свою комнату и захлопнула за собой дверь, а я бросилась к лестнице и побежала вниз по ступенькам, шлепая босыми ногами и не обращая внимания на то, что мое déshabillé[55] не было должным образом застегнуто.