– Спасибо, – сказал он, принимая стакан. – Выпьешь со мной?

Ева сомневалась, что спиртное сможет успокоить потрясенные нервы, однако выбрала белое вино и села напротив Гриффа, потихоньку подсунув подушку под ноющее бедро.

Грифф, напротив, выглядел на удивление непринужденно. Она постоянно цеплялась за него взглядом: привлекательный, в белой рубашке с расстегнутым воротом, с закатанными рукавами, обнажающими мускулистые плечи, и густыми волосами, завивающимися на концах.

Подняв стакан в приветственном салюте, он улыбнулся, хотя в улыбке грусть смешалась с нерешительностью.

– Выпьем. Думаю, я должен сказать: «За нашу дочь».

«Нашу дочь». Его слова, как осколки, поразили сердце Евы. Она снова вспомнила малышку Лайне, годы мучительной потери и тоски, и ей пришлось прижать кулак к губам, чтобы сдержать всхлип. Не сейчас.

– Лайне такая красавица, правда? – не выдержала она.

– Да, да. – Грифф глубоко вздохнул. – Ты должна мне кое-что объяснить.

– Знаю. – Она поставила бокал, даже не потрудившись попробовать вино. Ее рука дрожала, и немного вина пролилось на столик. – Полагаю, теперь ты понимаешь, почему я так спешила покинуть бухту.

– Я сложил два и два, да, но понятия не имею, почему ты решила оставить меня в неведении. – Глаза Гриффа были полны гнева. – Я имел право знать, что стану отцом.

– Да, Грифф. Я знаю. Прости. – Трудно мыслить ясно под столь бдительным оком. Ева бросила взгляд на серый ковер. – Я виновата.

– Так почему ты от меня это скрыла?

Ева нервно сглотнула, зная, что оправдание не прозвучит столь же убедительно, как ей когда-то казалось.

– Помнишь дебаты в школе, когда ты выступал за аборт?

Из губ Гриффа вырвался задушенный вздох.

– Не особо. Мы часто занималась дебатами. Но только не говори мне… – Он остановился, явно потрясенный.

– Ты был таким умным и убедительным, Грифф. Четко обосновал свою позицию, подкрепил аргументами, уничтожая все доводы, которые приготовила оппозиция. Даже в школе ты уже казался блестящим адвокатом.

– Но это были просто дебаты, ради бога. – Грифф смотрел на нее в полном недоумении. – Ева, мне дали эту тему. Я не выбирал, чью сторону принять. Ты же знаешь, как работают школьные дебаты.

– Да, но в то время, когда я только что узнала о моей беременности, казалось, ты говоришь со мной, утверждая, что самый правильный выбор, единственный выбор – аборт.

Он сердито покачал головой:

– Я даже не могу вспомнить те проклятые дебаты, хотя, не исключено, этот аргумент чисто теоретический. Возможно, я был убедителен. Хотел, чтобы наша команда выиграла. Но ты должна понимать: это вовсе не означает, что я именно так отреагировал бы в реальной жизненной ситуации.

– Ну да, сейчас знаю, – вздохнула Ева, понимая, как это его расстраивает. – Но ты действительно звучал очень убедительно, Грифф. И я хотела оставить ребенка. По крайней мере, хотела, чтобы он родился. Я испугалась, если скажу, что беременна, ты, возможно, захочешь, чтобы я избавилась от него, и я не смогу отстоять собственное мнение.

Она ожидала, что Грифф возразит, но в его глазах было столько тревоги, что ей стало трудно дышать.

– Я находилась под большим давлением со стороны матери. Она очень хотела, чтобы я прервала беременность. Она была матерью-одиночкой, знала, как это тяжело, и хотела, чтобы у меня жизнь сложилась иначе. Боялась, что я утрачу все шансы стать балериной.

– Я вполне уверен, что такую возможность исключать было нельзя. Разве ты тогда не проходила пробы?

Ева кивнула:

– Да, в Австралийскую балетную школу. Я прошла региональный отбор, и меня выбрали в финале в Мельбурне. Для меня это многое значило. И для мамы. О боже мой, мама была вне себя.

– Значит, ты отправилась в Мельбурн?

Она покачала головой:

– Нет, какой в этом смысл? Я намеревалась родить ребенка.

Грифф сглотнул, нахмурился и задумчиво уставился в стену. Наблюдая за ним, Ева подумала, что, вероятно, так выглядит судья во время слушания дела, взвешивая доказательства, прежде чем вынести приговор.

– Итак, теперь твой выбор оправдан, – обронил он наконец. – У тебя блестящая карьера, и ты смогла увидеть, что твой ребенок превратился в здоровую и умную молодую женщину.

Да. Ева проглотила ком в горле. Итог оказался не столь замечательным. Она принимала решение с самыми лучшими намерениями, но, скрыв от Гриффа существование Лайне, а потом и передав ее на удочерение, она навсегда изменила три жизни.

– Сожалею, что не сказала тебе. – С языка едва не сорвалось, что отказаться от него было так же сложно, как и от ребенка. Ее сердце разбилось дважды. Но теперь слишком поздно рассуждать о романтических чувствах двадцатилетней давности. Она могла представить недоверчивый смех Гриффа. – Я всегда чувствовала себя виноватой в том, что утаила от тебя беременность.

Он прямо встретил ее взгляд:

– Что случилось после того, как ты уехала отсюда? А если не поехала в Мельбурн, то куда?

– В Боуэн.

Боуэн? Грифф выглядел потрясенным. Боуэн – маленький городок далеко-далеко отсюда, в Северном Квинсленде.

– Там было тихо. Никто нас не знал. Мама устроилась на работу в закусочную. Я несколько месяцев помогала в местной балетной школе, пока живот не стал слишком большим.

– Итак, Лайне родилась в Боуэне?

– Нет, мы уехали в Брисбен на последний месяц беременности. К тому времени мы уже договорились об удочерении.

Ева отвернулась, пристально глядя в стену, чтобы не заплакать. Она не добавила, что тем не менее пыталась найти Гриффа в Брисбене перед самым рождением ребенка. Не было никакого смысла рассказывать ему сейчас, что она едва не отправилась к нему в университет.

Последний, отчаянный шанс.

В то время она все еще лелеяла детские мечты о том, что будет воспитывать ребенка вместе с Гриффом. Он учился бы в университете днем, она по вечерам работала в балетной школе. Ей казалось, что вдвоем, возможно, они бы и справились. Но, в конце концов, несмотря на очарование этих грез, она не пошла к Гриффу.

Не хватило смелости. В итоге он не поехал за ней, когда она исчезла. Хотя мог бы последовать, найти ее. Если бы ему было не все равно, он бы поехал за ней. И не важно, что она бросила его. Он все равно мог бы попытаться ее разыскать. Глупо, но тогда ее согревала лишь эта мысль.

Грифф нахмурился:

– Тебе, должно быть, пришлось невероятно тяжело работать, чтобы прийти в форму после родов. Балетная сцена очень конкурентоспособна. Ты ведь все еще могла отправиться в Мельбурн, да?

– Нет, я упустила этот шанс. Мы с мамой переехали в Сидней, и я поступила в пригородную балетную школу, просто чтобы вернуться в форму. Но, пока училась, я ходила на мастер-классы профессиональных трупп и однажды познакомилась с хореографом из Нидерландов. Он дал мне совет попробовать себя в Европе и был уверен, что я найду там дом.

Грифф поднял бровь:

– Полагаю, это был хороший совет. У тебя, конечно, получилось, но ведь ты была слишком молода, чтобы отправляться в одиночное плавание?

– Мне было почти двадцать лет, я родила ребенка и чувствовала себя очень взрослой.

Он признал ее правоту печальной улыбкой.

– Я гастролировала с четырьмя или пятью разными труппами в Европе. – Ева стремилась закончить свою историю. – Последние десять лет работаю в Париже с одной командой.

– Как их звезда, прима-балерина?

– Не сначала, но да, в конце концов, я ею стала.

Высказавшись, Ева отпила немного вина. Грифф молчал, будто переваривал все, что она поведала. Она спросила себя, станет ли он и дальше выпытывать, почему она держала ребенка в секрете. Или уйдет? Они не какие-нибудь старые друзья, чтобы болтать всю ночь напролет.

– Ты так и не вышла замуж?

Это прозвучало почти как обвинение. Ева чувствовала себя так, будто получила пощечину. Она сразу выпрямилась в кресле, заводя за ухо прядь темных волос.

– Нет.

– Вероятно, не из-за отсутствия предложений. Она почувствовала, как обожгло румянцем щеки, но гордость не позволила рассказать Гриффу о восьми годах с Василием и его последующем уходе. Ева придержала язык.

– Полагаю, у тебя не было времени, – сухо заметил Грифф. – Ты слишком занята гастролями.

– Ну да, этакая цыганская жизнь. Постоянно на сцене.

Его глаза задорно засверкали.

– Цыганская? Какой же у тебя караван?

– Квартира в Париже. В седьмом округе. Мне она очень нравится.

Грифф, явно впечатленный, кивнул.

– Ты там бывал?

– В районе Эйфелевой башни? Да, конечно.

Еще один небольшой шок. Грифф бывал в Париже. Должно быть, находился совсем рядом с ее домом. Может, даже прошел мимо нее по улице.

Они так далеки друг от друга, однако она хранит столько воспоминаний. Как плавала и занималась дайвингом с Гриффом, как бегали на тайные свидания за дюнами.

Помнит ли о них Грифф?

Воспользовавшись паузой, Ева задала ему вопрос:

– У тебя ведь есть подруга?

Темные брови Гриффа высоко взметнулись.

– Кто тебе сказал?

– Джейн Симпсон.

– Ах да, Джейн. Ну, знаешь, она ненадежный источник информации.

– Потому что сказала, будто я не собираюсь на встречу?

Грифф сделал последний глоток.

– И это тоже, а кроме того, мы с Амандой расстались.

Ева сглотнула, глядя на него, и почти обрадовалась этому, но вовремя вспомнила, что не в том положении. Но не могла не спросить, что случилось. Неужели возможно такое, чтобы кто-то бросил Гриффа по собственной воле.

– Вы, должно быть, разошлись недавно?

– Да. – Он на мгновение запнулся, будто собирался добавить что-то еще, но, должно быть, передумал.

– Но не потому, что… – Она прикусила губу.

– Да не переживай ты так. Мы с Амандой уже находились на грани разрыва, и это воссоединение стало последней каплей.

Его откровенность удивила Еву.

– Мне жаль.

– Не надо. Я уже поднаторел в прекращении отношений.

Последнее откровение ее потрясло. В нем не было никакого смысла. Грифф, которого она знала, был хорош собой, умен, легок в общении. Идеальная пара для любой женщины. Ева вспоминала сильную мучительную любовь, которую когда-то испытывала к нему. Детская влюбленность, которая за одно лето переросла во что-то огромное.

Грифф Флетчер был звездой в учебе и на спортивном поле и тем не менее выбрал ее, Еву Хеннесси, хотя единственное, в чем она была хороша, – это танцы.

Она вспомнила, как он когда-то смотрел на нее, как его умные серые глаза светились сильным чувством. Никто другой, даже мать или Василий никогда не смотрели на нее с такой трогательно искренней любовью.

Должно быть, другие женщины тоже млели под этим страстным взглядом. На протяжении многих лет Ева представляла их множество, и все бросаются на шею Гриффу. Временами ей становилось плохо от мыслей о Гриффе и всем том, что она упустила.

– Ты, должно быть, устала? – Его глубокий голос проник ей в мысли, и Ева встрепенулась.

– Да, наверное. День выдался насыщенный.

– Столько событий, – согласился Грифф. Его лицо было напряженным, несчастным.

Еве показалось, что они стали немного ближе. – Что мы будем решать насчет Лайне?

Грифф нахмурился:

– Сейчас я не чувствую себя в состоянии принимать какие-либо решения. Мне нужно подумать. Обо всем.

– Да, конечно.

Он поднялся. Она тоже встала. Теперь, когда она была босиком, он возвышался над ней, но она сопротивлялась искушению приподняться на цыпочки.

И он смотрел на нее печально. Или нежно. Или печально и нежно.

Все промелькнуло на его лице.

– Я не покривил душой, говоря, что ты не изменилась, Ева.

Она посмотрела на него, отметив складки в уголках его губ, паутинку морщинок у печальных глаз и несколько серебристых нитей в густых непослушных волосах. Но во всем, что имело значение, он по-прежнему оставался красивым парнем, которого она когда-то любила.

– Я тоже была честна, когда сказала о том же самом.

Он улыбнулся и промолчал. Подошел ближе, положил руки ей на плечи. Сердце Евы дрогнуло в груди. Неужели он ее поцелует? Она затаила дыхание. Грифф стоял совсем рядом, удерживая ее в плену своих серебристых глаз.

Ее горло настолько пересохло, что она сглотнула, хотя и знала, что не остановит его, если он попытается ее поцеловать. В конце концов, ведь это Грифф.

Он коснулся ее щеки кончиками пальцев.

– Я просто хочу сказать, что понимаю, как сильно ты любила танцы, насколько они были для тебя важны, и думаю, сделала очень смелый выбор.

Ева была так рада и благодарна, что едва не обняла его, но прежде, чем успела что-либо сделать, Грифф поцеловал ее в лоб, быстро отошел и повернулся к двери.

– Спокойной ночи, – бросил он через плечо, но теперь в его голос закралась нотка сарказма. Сегодня никто из них не сможет уснуть спокойно.