Линда Йеллин - Такая милая пара

– Ну, как ты сегодня, Майкл?

– Хорошо, спасибо, – голосом, лишенным эмоций, ответил он.

– А вы как? – обратилась она к Гордону и, не дождавшись ответа, улыбнулась мне и сообщила, что ее зовут Гейл.

Гордон запинаясь попытался представить меня.

– Да...а это...э... Майкла...э... это Фрэнни!

– Привет, Фрэнни, – еще раз улыбнулась Гейл.

«Как им это удается? – подумала я. – Как этим девушкам удается, работая в таких ужасных условиях, сохранять доброжелательность и привлекательность? Может быть, это от того, что все они имеют призвание помогать безнадежно больным людям?..»

Она ловко помогла Майклу встать с кресла, взяла его под руку и, обернувшись к нам, сказала, что он освободится через тридцать минут. Гордон тут же удалился, напомнив, что встречаемся мы в радиологическом отделении.

От нечего делать я присела, принялась проглядывать один из журналов и не заметила, как отключилась...

...Вздрогнув, я увидела, как Майкл в сопровождении Гейл и еще одной симпатичной девушки приближается ко мне. На нем был нацеплен какой-то нелепый белый ремень, и Гейл придерживала за его конец. Я улыбнулась им. Майкл ответил жалкой и вымученной улыбкой. Через миг они снова скрылись из виду, и я переключилась на другой журнал. Прошло еще какое-то время, и Майкл, опять в сопровождении Гейл, появился в приемной. На этот раз никаких ремней на нем не было.

– До завтра! – ласковая Гейл опять усадила его в кресло.

А мне до боли захотелось встряхнуть ее за плечи, посмотреть ей в глаза и крикнуть:

– Послушай, ты! Ты должна кое-что знать! Майкл – это не какой-то там тебе умирающий доходяга в нелепой одежонке! Он – обаятельный, добрый и сексуальный... И тебе не понять этого. Что с того, что сейчас он болен? Давно ли он стал таким! Еще два месяца назад ты бы писала в трусики от счастья, если бы он на тебя положил глаз! Не смей водить его на поводке!

Но вместо этого я смиренно произнесла:

– Благодарю тебя, Гейл. До завтра! – И выкатилась вместе с Майклом из этого затхлого отделения.

– Держу пари, – обратилась я к нему, когда мы въехали в лифт, – ты ненавидишь все это!

– Не думаю, что это сможет помочь, – спокойно ответил он.

...И вот мы уже на первом этаже перед дверью с надписью «Радиологическое отделение». Я сделала все так, как объяснил Гордон. Затем подкатила кресло к стене и села на стоявший рядом стул. Рядом находился стол, который весь был завален брошюрами типа «Учиться жить с раком» или «Миг твоей жизни». Напротив меня сидел мужчина в лыжной шапочке и сморкался. Бледная женщина средних лет, устроившаяся рядом с ним, обкусывала ногти. Стену над ними украшал безыскусный рисунок, на котором нетвердой детской рукой были изображены маргаритки, круглое желтое солнце и большое кривое дерево. Надпись на рисунке гласила: «Спасибо доктору Каллахам за то, что мне стало лучше. С любовью. Бенни Брикмен». Счастливый Бенни!

Из репродуктора невнятно произнесли чье-то имя, и мужчина в шапочке ушел.

– Это больно? – спросила я Майкла.

– Нет, совсем ничего не чувствуешь. – Мы сидели рядышком, и я крепко держала его руку.

– Просто очень нудно. И, похоже, сжигает мне последние мозги. После этих сеансов я стал все напрочь забывать. Наверное, тебе слышно, как скрипят мои бедные шарики!

...Вот уже и женщина ушла, услышав свое имя. На какой-то миг мне показалось, что мы в парикмахерской и ждем своей очереди...

– И сколько же это занимает времени?

– Не так уж и долго. Всего несколько минут.

Сегодня он был еще более безразличен ко всему, чем вчера. Более тихий и погруженный в себя.

В это мгновенье в дверях появился симпатичный молодой человек, улыбнулся и укатил коляску с Майклом. И почти сразу же в приемной появился запыхавшийся Гордон.

– Он там?

«Конечно, там, – подумала я, – нам еще рано выходить из игры», – но вместо этого ответила:

– Да. Они только что забрали его. – Гордон устроился в соседнем кресле. Я вдруг с ужасом подумала, что сейчас начнется разборка, что-нибудь вроде «ты-оставила-нашего-сына...» Но вместо этого он только пристально посмотрел на меня. Я заглянула ему в глаза... И в тот же миг оказалась в его объятьях. Что-то вроде неловкого дружеского объятья. Он заплакал. Спустя несколько минут он выпрямился и сказал, вновь обретая привычную сдержанность:

– Кажется, он рад, что ты приехала.

– И, слава Богу!

– Пока он лежал в больнице, мы много говорили о тебе... Это было так грустно. Он считает, что был жесток по отношению к тебе.

– Жесток? Но Майкл никогда не обходился жестоко со мной...

– Да, но он именно так говорил... Даже, когда бредил...

– Глупости! – я не могла найти слов. Гордон пожал устало плечами.

– Пять недель ему предстоит проходить облучение. Затем еще раз возьмут биопсию. Посмотрим, поможет ли лечение.

– А если поможет, они будут продолжать? – мой голос наполнился надеждой.

– Нет, – грустно ответил Гордон. – Если продолжать, то может начаться омертвение здоровых тканей.

– А...

– Он хочет вернуться в Портленд. Увидеться с друзьями. И если состояние позволит, я обещал отвезти его в октябре. Посмотрим. Тебе же следует знать, что все, что происходит с Майклом, очень серьезно.

– Я знаю, что это очень серьезно.

– И тебе не следует надеяться.

– Что-о-о?!

– Доктор, лечивший его в Портленде, сказал, что ему осталось жить не более месяца...

–...?

– Ему осталось не больше месяца, – повторил он, не глядя на меня. – Но облучение поможет протянуть три, возможно, четыре месяца. Несколько месяцев жизни, которая стоила бы этого. Возможно, даже год. Почти год. Но вряд ли больше. И Майкл знает об этом. Он понимает. Принимает это. И тебе следует оставить надежды.

– Кто может знать? Прошло уже больше месяца! – Они были неправы. Меньше года? Да что они понимают? Нет, это не может быть правдой.

– Но они ведь – врачи, – теперь Гордон уже в упор посмотрел на меня.

– Но они – не Боги.

– Поверь, Фрэнни, как это ни тяжело, они знают, что говорят. И напрасно было бы стараться обманывать себя или Майкла.

– Значит, вы хотите лишить его последней надежды? – всхлипывая спросила я.

– Надежда есть всегда, – сурово ответил Гордон. – Всегда можно молиться и надеяться на чудо. Но в нашем случае – чуда не будет. Он безнадежен. И состояние его все время ухудшается. Он все больше и больше забывает... Но у каждого это происходит по-разному, – он говорил спокойным, ровным голосом, а я никак не могла понять, что это – равнодушие или стоицизм. – Вот теперь он уже путает, каким прибором следует пользоваться за столом... И еще это двойное изображение... Никто из специалистов не может сказать ничего путного отчего это? И поможет ли тут облучение? Кто знает от чего это – от опухоли или от биопсии? Или это облучение так действует?

– Постойте... Что могла вызвать биопсия?

– Они не могли удалить такую опухоль. А когда пытались добраться до нее, невольно задели здоровую ткань... Может быть, это и обусловило проблемы со зрением?

– Значит, до этого ему было лучше? Да как они могли?..

– Доктор, лечивший его в Портленде, – один из лучших специалистов, – отрезал Гордон, не желая продолжать бессмысленное обсуждение профессиональных качеств лечившего Майкла врача. – И ты должна знать, что скоро Майкл совсем ослепнет. И потеряет способность ходить, есть... В общем, он не будет в состоянии себя контролировать.

– Нет, – только и могла вымолвить я. – Нет!

Я слушала Гордона, но в действительности как бы и не слышала его. Слова доносились как бы издалека. Ведь то, о чем он говорил, никак не могло относиться к моему Майклу.

– К сожалению, – продолжал между тем Гордон, – в остальном он в прекрасной форме... И его сильное сердце могло бы поддерживать жизнедеятельность организма еще долго, после того как его мозг... умрет... перестанет функционировать.

Все мое тело налилось свинцовой тяжестью.

– Как Майкл умрет? – спросила я, мысленно моля его далее не продолжать.

Голос Гордона, когда он снова начал говорить, был, тих и милосерден:

– Опухоль все растет. И в какой-то день она может перекрыть основную артерию. Или что-то еще, не дай Бог, может случиться с ним, возможно, сердечный приступ... Он даже не успеет ощутить боли... Это не то, что рак кости... рак желудка... В ткани мозга нет нервных окончаний. Конечно, головная боль будет нарастать, но к тому времени, Бог даст, он уже не будет никак реагировать на происходящее.

– Что значит не больно? Что может быть мучительнее того, чем знать, что ты постепенно теряешь разум?

– Медицина здесь бессильна. Доктора считают, что опухоль росла там лет двадцать...

– Двадцать лет? Значит, все время, пока мы были женаты... Значит, это началось еще в колледже? Нет, это началось, когда он воевал во Вьетнаме! – я в ужасе замерла. – И мы ничего не знали?

– Сейчас ради его же блага нам необходимо держать себя в руках. – Гордон посмотрел мне прямо в глаза. – Ради него мы должны контролировать каждое свое проявление чувств.

И мы притворились, что все – в полном порядке.

А во вторник утром Майкл проснулся другим человеком.

Я ожидала его пробуждения, устроившись на краешке кровати. Он открыл глаза, улыбнулся мне и вдруг обхватил голову руками.

– О?.. – произнес он удивленно. – Что-то не то...

Гордон принес утреннюю порцию таблеток, но Майкл никак не отреагировал на его приход. Он лежал под одеялом и мелко дрожал.

– Не знаю, что случилось... И почему я так напутан? Как маленький, право... Ведь единственное, что со мной не так, – эта дурацкая головная боль.

– Ну, это не совсем так. Это немного более серьезно, чем обычная головная боль, – осторожно начал, было, Гордон, суетясь у кровати сына.

А Майкл продолжал злиться и упрекать себя. Ему казалось, что глупо устраивать весь этот кавардак из-за обычной головной боли.

Как мне было знакомо это его упрямство! Но сейчас, видя этот непроходящий страх, понимая сковывающий его ужас, я не раздражалась. Я догадалась, что все происходящее в мозгу Майкла – слабая защитная реакция страдающего разума на надвигающуюся опасность.

А когда мы приехали на очередные процедуры в больницу, и Гейл спросила его – что это за симпатичная девушка сопровождает его, – он даже не смог вспомнить, как меня зовут.

Когда мы вернулись домой, Гордон принялся разыскивать какого-нибудь врача-терапевта. Но никого из уже ранее осматривавших Майкла он застать на месте не смог – один был за городом, другой в отпуске, третий – слишком занят...

А Майкл сидел в гостиной. Дрожь не оставляла его. И сквозь стиснутые зубы до меня доносился его неразборчивый шепот:

– Должно быть, я совершил что-то ужасное... Какую-то страшную ошибку...

Норма отсиживалась в кухне. Свекор удалился в кабинет, разобраться со счетами. И только я осталась подле больного, устроившись на скамеечке у его ног. Хотела взять его за руку, но он резко отверг эту мою попытку его успокоить.

– Слушай, не казни так себя. Ты никогда не совершал ничего плохого. И ты ни в чем не виноват, – умоляла я. – Может быть, ты просто подвергся воздействию дефолиантов... В чем ты можешь быть виноват?

Майкл насмешливо взглянул на меня.

– Это все Вьетнам. Ты ни в чем не виноват, – продолжала убеждать я, судорожно пытаясь изобрести нечто, что позволит ему хоть на миг избавиться от терзавших его страхов. Конечно, это все проклятый «эйджент орандж»[7], настаивала я. Только этим все и можно объяснить.

Вначале Майкл заинтересовался этой версией, но затем отверг ее. И проблема «почему» вновь стала неотрывно терзать его.

– Нет, все же, должно быть, я действительно дрянь, – бормотал он. – Следует скорее покончить со всем этим. Хочется умереть прямо сейчас... Прямо сейчас...

Я решила переменить тактику.

– Что ж, двигай наверх и помирай!

От этих слов он задрожал еще сильнее – его костлявые плечи заходили ходуном.

– Не могу, – признался он. – Слишком боюсь... Ну, прямо как ребенок.

– Нет, ничего подобного. То, что ты считаешь слабостью, – проявление остатков твоих сил... Твой организм, твой разум борется с болезнью. И именно это не позволяет тебе пойти – и покончить с собой.

Странно, но эта мысль ему понравилась. Он судорожно пытался зацепиться хоть за какую-нибудь надежду. А я продолжала и продолжала говорить. Иногда мне удавалось попасть в цель, чаще мои увещевания оказывались бесплодными. А некоторые слова так и вообще приводили его в ярость. Но некоторые мои доводы явно срабатывали.

– Так что, умрешь сегодня?

– Нет.

– Хорошо. Тогда, может быть, подумаем о том, как жить дальше?

Мне хотелось, чтобы он сам затронул эту тему.

– Что ж, пожалуй, – согласился Майкл.