Я вкатила кресло на кухню и устроила его у стола. Майкл принялся перебирать здоровой рукой газетные страницы. Он просматривал их, некоторые откладывал, затем опять смотрел. И это повторялось снова и снова. Я устроилась рядом, сложив руки на коленях. Мне было нечего сказать. Через некоторое время, похоже, это занятие ему наскучило, и Майкл повернулся ко мне. В его глазах сверкала такая бешеная ненависть, что я даже отшатнулась.

– Ты – последняя сука, – процедил он сквозь зубы.

– Да, – ответила я. – Это так.

– Прекрасные новости! – услышала я голос Венди в телефонной трубке. – Муж взял напрокат видео, и мы теперь можем заснять для Майкла фильм о нашей здешней жизни.

– Венди, – перебила я ее. – С Майклом все не очень хорошо.

– О..... – повисла пауза. Потом Венди заговорила значительно более серьезным тоном. – Ему становится все хуже, да? Может быть, уже пришло время?

– Да. И врачи считают, что пора поместить его в хоспис... – последнее слово застряло у меня в горле. Я начала рыдать прямо в телефонную трубку. Я открыла свое сердце женщине, которую даже никогда не видела. Почему-то мне было легко изливать свое горе этой незнакомке. И я рассказала ей все. Все, до последней капли.

– Мне кажется, что ничего уже никогда не исправить. Никогда мне не будет легко. И как только люди могут переживать все это и оставаться нормальными?

– Ты не переживешь этого, – серьезно ответила на поток моих жалоб Венди. – Ты просто никогда не забудешь его. Несколько лет назад умерла моя мать. Сначала казалось, я этого не переживу. И сердце до сих пор болит. Но горе постепенно отступает...

Я кивала телефонной трубке, как будто Венди могла меня видеть.

– Ты ездила туда ради Майкла. И он умирает, зная, что ты любишь его. Но когда он будет готов к тому, чтобы уйти, ты должна отпустить его, Фрэнни. Он может ждать твоего разрешения, чтобы умереть.

– Что? – пробормотала я.

– И ты должна знать, что сделать.

36

Я совершенно убеждена, что работников хосписов посылает нам Небо.

Они говорят мягко и при этом смотрят вам прямо в глаза. Даже тогда, когда речь идет о том, о чем все остальные предпочитают молчать.

Медсестру, обслуживавшую Майкла, звали Джил. Блондинка Джил. Мягкая, милая Джил. При других обстоятельствах Майкл, конечно же, принялся бы за ней ухаживать.

В хосписе, куда поместили Майкла, было четырнадцать коек, и ему посчастливилось занять одну из них. Теперь его головные боли уже жили собственной жизнью. Теперь он получал облегчение только после укола наркотика.

...Был один из тех солнечных мартовских дней, когда влажная коричневая земля благоухает ароматами свежестоявшего снега. А я проклинала эту прекрасную погоду за то, что Майкл не может порадоваться ей вместе со мной. Хоспис располагался в четырехэтажном доме через дорогу от больницы. Один этаж занимал дом престарелых, два других – диспансер для наркоманов, ну и последний был отведен для умирающих. Вес и Клиффорд коротали время в приемном покое. Один размышлял, покачиваясь на стуле, другой – перелистывал журнал. Я остановилась у стойки дежурной медсестры. Прямо над ее головой располагался плакат с прекрасным библейским текстом, который гласил, что следует изменять только то, что в твоих силах. И не надо пытаться влиять на то, чего тебе не подвластно. Там было написано еще и о том, что следует иметь достаточно разума, чтобы понять разницу между первым и вторым. Женщина с теплыми карими глазами, приглушенным голосом и робкой улыбкой указала мне на палату, которую занимал Майкл. Коридор был выкрашен в веселенький голубой цвет. По стенам его были развешены картонные цветы, плакаты и другие разнообразные украшения, призванные вас подбодрить в трудную минуту. Но на самом же деле они действовали угнетающе. Ведь каждому было ясно, что находятся они здесь только потому, что никакой надежды у присутствующих в хосписе уже нет.

Норма молча сидела в полумраке возле постели сына. Она вязала. Одета она была в белую шерстяную кофту и белую шелковую блузку. Ее воротник украшала камея. Кто-то за моей спиной приблизился к окну, чтобы раздвинуть жалюзи и пустить в комнату солнечный свет. Однако не прошло и пяти минут, как Норма вновь опустила их.

Майкл был чисто выбрит и почти обрел облик прежнего красавца. Он постоянно то спал, то дремал, то витал мыслями где-то бесконечно далеко отсюда. То ли от морфия, то ли от смирения со своей участью, его нога уже не дрожала. Да, выглядел он весьма симпатично. Мне даже захотелось вползти к нему под одеяло, прижаться так плотно, чтобы ему не удалось ускользнуть. Он был под капельницей. Глянцевая пластиковая табличка на стене над его головой гласила: «Привет! Меня зовут Майкл Ведлан». Два последние слова были приписаны от руки жирным карандашом. Изо всех книг, которые я проглотила прошлым летом, я знала, что последняя стадия, «стадия принятия», должна проходить где-то в особенном месте наедине с миром. Здесь же все просто говорило о том, что человек просто устал от борьбы, понял невозможность выйти победителем из схватки со смертью, опустил руки и приготовился вступить в «реку забвения».

Норма пребывала в горьком опустошенном состоянии. И во всем ощущалось какое-то не очень понятное мне нетерпение. Нет, не в отношении Майкла, упаси Бог. Наверное, в отношении жизни вообще. Я поцеловала ее в щеку, затем обошла кровать и устроилась с другой ее стороны. Наклонилась к Майклу и поцеловала его в губы. Он никак не отреагировал.

– А где отец? – спросила я Норму. – В приемном покое я видела Веса и Клиффорда.

– Да, они все время приходят. Дежурят. А отец – дома. Я прихожу по утрам, его время – после обеда. Я иду домой, мы обедаем, и он идет сюда.

– Что ж, сегодня ему незачем спешить. Я же побуду здесь, – попыталась я дать ей понять, что хочу хоть чем-то помочь. Но она отреагировала так, будто я вторглась в запретную зону.

– Нет, конечно, нет... Хотя твое присутствие нам совсем не мешает, – замешкавшись, произнесла она. – Нас радует, что ты приезжаешь... – Она выглядела смущенно и вернулась к своему вязанию.

Никто не хотел, чтобы Майкл умер, но его смерть была именно тем, чего мы все ожидали.

И я стала нести какую-то чепуху.

– Отличная палата. Майклу повезло, что он попал сюда.

– Тысяча четыреста долларов в неделю, – хмыкнула Норма.

– Но ведь это за счет страховки, – возразила я. – А он ведь неплохо был застрахован.

– Нет, – ответила Норма. – Он получил все причитающееся за свой полис, пока сидел без работы.

Майкл лежал тут, рядом. Умирал. А мы с Нормой решали финансовые проблемы. Невольно наш разговор перерос в дискуссию о том, кто же получит бронзовые напольные светильники и маленькую кипарисовую коробочку, в которой Майкл держал всякие мелочи. Мне очень хотелось получить ее на память!

– Коробочку, которую его отец привез из Европы? – удивилась Норма.

– О... тогда она по праву принадлежит его отцу.

Я снова ощутила себя аутсайдером, плетущимся в хвосте событий. Дискуссия между тем продолжалась. Кто получит телевизор? Кому достанется микроволновая печь? Фотоаппарат? Золотые часы?

– Это же я купила ему их! – невольно воскликнула я.

«Посмотрите, – хотелось закричать мне, – я была добра к нему. И мне совсем не нужны какие-то побрякушки в какой-то коробочке. Я просто любила этого человека!!!»

Неожиданно веки Майкла дрогнули, и он приоткрыл глаза. Норма вскочила со своего стула. Она стояла по одну сторону кровати, я – по другую. Каждая из нас жадно искала хоть какой-то осмысленный признак на лице Майкла, ну что-нибудь вроде признания «ты-для-меня-самый-важный-человек-в-ми-ре». Мне было ужасно интересно узнать – что он расслышал из нашей «беседы», что понял и насколько я ему сейчас отвратительна. Но он просто снова закрыл глаза и опять погрузился в забвение.

Вдруг в дверях палаты появились Вес с Клиффордом. Вытянув головы в направлении кровати, они застыли на пороге.

– Привет. Он спит, – сказала я. Ребята одновременно кивнули. Затем на пару шагов приблизились к нам. Вес прошептал:

– Завтра увидимся.

Норма пожала плечами. И как только они скрылись, ехидно произнесла:

– Может быть, Вес пошел покупать Майклу клюшки для гольфа.

Затем она села и возобновила прерванное вязание. Я заметила, как подрагивают ее веки.

Снова открылась дверь, и в палату вошла медсестра с наполненным оранжевой жидкостью шприцем в руке. Когда я поинтересовалась, что это такое, Джил пояснила, что это «Дилантин».

– Легче ввести его, чем давать таблетки. – Она наклонилась над кроватью и сказала, обращаясь к Майклу властным тоном: – Майкл? Надо просыпаться!

Но Майкл противился ее усилиям.

– Я не виню его, – прошептала Норма вибрирующим от печали голосом. – Какой смысл просыпаться, если просыпаться уже не для чего.

Майкл никак не мог проснуться, и Джил тихонько впрыснула ему лекарство в рот.

– Майкл, ты должен его проглотить, – убеждала она пациента. – Глотай, Майкл, ну же! – Она принялась массировать его горло.

Я почувствовала, что невольно делаю глотательные движения, стараясь помочь Майклу принять лекарство. Но он выглядел таким отрешенным. Казалось, ничто уже не может вернуть его к жизни.

– Ну вот, готово, – удовлетворенно улыбнулась вдруг Джил. Затем обошла кровать и поправила капельницу.

– Как вы думаете, он еще долго будет реагировать на окружающее? – спросила я.

– Трудно сказать, – ответила она и принялась раздвигать жалюзи. – Только помните, что слух уходит последним.

Джил удалилась, а я беззвучно возносила просьбу небесам, чтобы Майкл как можно быстрее забыл наш недавний с Нормой разговор.

Свекровь посмотрела на часы, засунула вязание в сумку, встала, взглянула на сына, опустила жалюзи и объявила, что она уходит. Вскоре придет ее муж, он будет дежурить после обеда.

– Но мы оба будем здесь после ужина, – продолжала она.

Я все поняла. Как больно было это видеть. Двое стариков: один просто с достоинством сидит, другая – с достоинством вяжет. И оба ждут, просто ждут – и наблюдают, как умирает их сын.

– Я еще увижу тебя сегодня? – осведомилась Норма.

– Вероятно, я уже уеду домой, – ответила я. – Но я вернусь.

Норма устало пожала плечами. А затем сделала то, что было бы немыслимо для прежней моей свекрови. Она крепко обняла меня. Так, что ее сумка сильно шлепнула меня по спине.

– Ты очень помогла нам, – только и сказала она, разжимая объятья, и быстро покинула палату.

А мы с Майклом остались, наконец, одни. Вернее сказать, я осталась одна. Трудно сказать, где был тогда Майкл.

Мы держались за руки. Вернее, мне приходилось держать его руку в своей. Спустя некоторое время он начал нежно гладить мою ладонь большим пальцем.

– Можно мне поцеловать тебя?

Он слегка кивнул. Только чуть-чуть подвинул голову. Дыхание его было несвежим и горьким, но рот все еще хранил мягкость и тепло, знакомое мне до боли. И губы, все еще были губы моего Майкла.

Теперь его глаза открылись. Казалось, он ничего не видит. Я еще раз осторожно сжала его руку. Его палец начал двигаться быстрее. И я заговорила...

– Милый, я знаю, что ты не можешь сейчас говорить со мной, и мне не следовало бы сейчас тревожить тебя словами о том... о том, что тебе надо уходить. Пришло время нам разлучиться, я знаю. Мне очень тяжело, – я уже почти давилась слезами, – тяжело, потому что я люблю тебя. И снова тебя теряю. Я не хочу, чтобы это выглядело как мое последнее напутствие тебе, но, милый, пожалуйста, не бойся, не бойся, пожалуйста... – ничтожные слова застревали у меня в горле. – Ох, Майкл, только потому, что ты не веришь, совсем нельзя судить, насколько ты прав...

Глаза его были закрыты. Я видела, как он слаб. Но он все-таки нашел в себе силы поднести к своим губам мою руку, словно для поцелуя.

Я упала ему на грудь и прошептала:

– Я люблю тебя.


Я была так уверена, что мгновенно почувствую, когда он умрет, даже если меня не будет рядом.

Я сушила волосы, когда раздался телефонный звонок.

Алло, это мистер Ведлан, – услышала я голос Гордона.

И пока я стояла в своей спальне, недоумевая, почему это он говорит о себе мистер, этот знакомый и чужой голос произнес:

– Сегодня мы потеряли нашего мальчика.

37

Я бы сделала это по-другому.

Я бы взяла прах Майкла в Орегон, поговорила бы с ним как с живым, а затем развеяла бы на вершине какой-нибудь горы. Но со мной никто не советовался.

И его похоронили рядом с его дедушкой и бабушкой, на кладбище, теперь уже вошедшем в городскую черту Чикаго. Пепел его покоился в белой картонной коробке. Пока священник заунывно рассказывал об Иисусе и о том, что всех нас ждет, я неотрывно смотрела на эту коробку. Майкл был таким крупным мужчиной. И вот теперь – такая маленькая коробка!