- Куда ты собираешься?

- В город.

Он поморщился.

- Тань.

- Я уже однажды совершила эту ошибку. Осталась. Надо было уехать, а я осталась. Больше не могу.

- Чего не можешь? - чрезвычайно заинтересовался он.

- Жить с тобой не могу!

- А-а.

Это его "а-а" меня не на шутку взбесило. Я даже огляделась, желая чем-нибудь в него швырнуть, но потом решила, что это неправильно. Да, я расстроена, да, я не в себе, возможно, у меня нервный срыв или истерика, но это не значит, что нужно превращаться в законченную истеричку. Поэтому я сунула ноги в туфли без каблука, покидала в сумку документы и личные вещи, и вот тут замешкалась, не зная, как Емельянова обойти так, чтобы его не коснуться. Руки опустились, слёзы снова потекли, и в груди стало невероятно больно. Словно, меня насквозь стрелой пронзили. Сашка смотрел на меня, внимательно и задумчиво, потом рискнул ко мне руку протянуть.

- Тань, прости.

У меня вырвался судорожный вдох, и я отшатнулась от его руки.

- Ты это уже говорил. Сколько ещё раз скажешь?

Он молчал, и я осторожно, бочком, его обогнула. А как только поняла, что он меня останавливать не собирается, кинулась вниз по лестнице. Сама уже не понимала, от кого так бегу - от себя или от него. Но был ещё третий вариант, от глубокой обиды.



14.




Еще в такси, по дороге в город, я успела покаяться в том, что так поступила. Явно погорячилась. Мне было жаль - и себя, и Сашку, и свои чувства, они ведь не исчезли в ту минуту, когда я вышла за порог дома Емельянова. Они не исчезли, и теперь терзали меня, накрывая всё новой и новой волной сомнений. Права ли? Стоило ли так реагировать? Обижаться так сильно? Может, и не стоило. Но можно сколько угодно говорить себе, что погорячилась, но обида из души не уходила. Уже давно не уходила, я просто пыталась её не замечать. И дело было совсем не в том, что я до одури хотела замуж, а Сашка артачился. И он не делал мне это назло, нет, у него была причина, которую он мне объяснить не желал. От него можно было услышать лишь одно: тебе мало, что я тебя люблю? Мне не было мало, но я чувствовала, что это лишь часть правды, а от того, что он скрывает, Емельянов меня старательно отталкивает. От своей души, от сердца, от мыслей. И сам собой напрашивался вопрос: так какой частью своего "я", он меня любит? Физической и всё? Вот этого мне точно мало. И я не могу ничего с этим поделать, отделаться от сомнений и тягостного ожидания окончания нашей пьесы. Тем более, с такими унизительно-трагическими сценами, когда мы, между собой не разобравшись, готовы развлекать посторонних людей.

В общем, может, и к лучшему, что уехала. Нам обоим пойдёт на пользу обдумать всё наедине с собой, а не притворяться завтра утром, что ничего особенного не случилось. Это начинает входить в привычку, и меня это беспокоит.

Дашки дома не оказалось, что не могло меня не порадовать. Сестра точно принялась бы задавать вопросы, а то и злорадствовать, а отражать её атаки у меня не было ни настроения, ни сил. Я прошла по тёмной квартире, даже не подумав включить свет. В гостиной неожиданно натолкнулась на кресло, и едва не разревелась из-за этого. Я от собственной квартиры успела отвыкнуть, какой-то частью души успев прикипеть к новому дому. А теперь вот вспомнила, что он вовсе и не мой. На всякий случай проверила телефон: Сашка не звонил. Ещё один гвоздь в ящик моих надежд. Хотя, я допускала, что он тоже зол и растерян. Но позвонить мог бы.

Но не позвонил.

- Сама себе кажусь дурой мнительной, - призналась я Ленке следующим утром. Спала этой ночью плохо, проснулась ни свет ни заря, и решила, что можно позвонить сестрице в Москву. Ей на работу к девяти, так что в половине восьмого, она точно на ногах.

- Знаешь, вообще-то, имеешь право. А Сашка - гад.

- Гад, - согласилась я, правда, без всякого воодушевления.

- После такого все порядочные люди женятся.

- После какого "такого"? - не поняла я.

- Совместного проживания, Таня! Ты ведь с ним жила?

- Жила. Но не скажу, что долго.

- Это неважно, - сказала, как отрезала Ленка. - Постель ему стелила? Супы варила? А он неблагодарный! Хочешь, позвоню ему и это скажу?

Я за долю секунды смогла представить себе этот разговор, и в ужасе выпалила:

- Не хочу!

- Я за тебя заступлюсь, - настаивала развоевавшаяся сестрица.

- Спасибо, Леночка, но не надо. Я хочу сама...

- Что?

- Доказать ему, что всё могу сама. Дашка ведь права: все в городе считают, что мне достался проект только потому, что я с Емельяновым сплю. - Я подумала и исправилась: - Спала.

- Кто так думает?

- Да все! И Вовка, и Дашка, и мои бывшие сокурсники.

- Таня, они дураки, - убеждённо заявила Ленка. Но мне пришлось возразить:

- У дураков тоже есть мнение, Лена.

- Правда?

Но надо сказать, что я улыбнулась, сестра смогла этого добиться. И поэтому, когда из комнаты вышла, чувствовала себя увереннее и спокойнее. Дашка была дома, но дверь в её спальню была закрыта, зато в прихожей валялись туфли и сумочка, прямо на полу. Сумку я подняла и положила на тумбочку, а туфли ногой сдвинула к стене. Если честно, когда нам с сестрой приходилось жить под одной крышей, то у меня быстро появлялось ощущение, что я живу рядом с пятнадцатилетним подростком. Который не обременён никакими обязанностями и правилами распорядка. Дашке точно нужно замуж за олигарха, чтобы тот оплачивал наёмную прислугу, которая ходила бы за моей сестрой по пятам, и за ней прибирала.

Правда, в некоторый ступор меня привело наличие мужской обуви, брошенной прямо у порога. Я пару секунд разглядывала мокасины шоколадного цвета, явно новые, дорогие, после чего негромко хмыкнула, но решила, что это совершенно не моё дело. Прошла на кухню и включила чайник. Следующие минуты мой взгляд метался от телефона к мокасинам и обратно. Я раздумывала, не позвонить ли Емельянову, и отвлекалась на то, кого в родительскую квартиру этой ночью занесло. Точнее, кого Дашка привела. Что с перспективами?

Но спрашивать я об этом не стала, даже когда сестра на кухне появилась. Я только успела сделать себе бутерброд и присесть за стол, как она появилась. Остановилась в дверях, хмуро меня разглядывая, после чего зевнула.

- Ты.

- Я.

- Ты ночевала, что ли?

Мне отвечать не хотелось, поэтому попробовала от прямого ответа уйти. Дула на горячий чай, а сама украдкой погладывала на Дашку. Та стояла передо мной в шёлковой пижамке и потягивалась. А мне вдруг припомнилось наше с ней детство. Дашка вот также появлялась по утрам на кухне, в красивых ночнушках, в простецких футболках она никогда не спала, и принималась потягиваться и зевать. А если родители были дома, то её тут же обцеловывали и гладили по волосам. И со мной так было, и это казалось обычным и привычным, просто я очень давно об этом не вспоминала. Давно не жила с родителями, с сестрой, давно не была ребёнком. А когда вспоминалось, на душе становилось тяжело.

И хотелось продолжения. Но в детство не вернёшься, и поэтому я хотела ребёнка. Хотела семью, свой дом и любимого мужа.

Стало грустно, и от Дашки я отвернулась. Не сдержала вздоха, а сестра заметила и спросила:

- Что случилось?

- Ничего.

- Как ничего? Ты сидишь у меня на кухне и ноешь.

Я на стуле развернулась.

- Я не ною. Это, во-первых. А во-вторых, с каких это пор эта кухня твоя?

Дашка налила себе сок из графина, а на меня рукой махнула.

- Ладно, не начинай. Я не могу сейчас с тобой спорить, у меня голова ещё плохо работает.

- Даша, кто у тебя в спальне?

Сестра глаза на меня вытаращила.

- А ты почему меня об этом спрашиваешь?

- Потому что у нас в доме чужой человек!

- Помнится, когда я Саню в трусах в нашем доме застукала, ты не горела желанием мне объяснять кто это.

Я обиделась и отвернулась от неё. Откусила от бутерброда, хотя аппетита совершенно не было. А Дашка меня рассматривала, потом спросила:

- Вы поругались?

Я заставила себя разжать зубы.

- Немного.

- И ты уехала среди ночи в город? - Я молчала, что было расценено, как подтверждение. Дашка сок допила, поставила пустой стакан на стол и головой качнула. - Ты дура, Танька.

- Да? - воскликнула я. - Дура? А я, знаешь ли, не могу затоптать свою гордость ради денег!

- То есть, я могу?

Отвечать я не стала, да и не успела бы, потому что из коридора послышалось:

- Дашунчик! - Я глаза закатила и снова подула на чай. Который уже успел остыть.

На пороге кухни возник молодой человек приятной наружности, лет тридцати, тёмненький, с обильной порослью на голой груди. Я на его грудь уставилась, после чего захотелось ещё раз вздохнуть. А гость улыбнулся, разглядывая нас.

- О, девочки, привет.

Я из-за стола поднялась.

- Я еду на работу, - оповестила я сестру.

- А знакомиться не будем?

Я увернулась от руки и улыбки навязчивого молодого человека. Даша его поведение тоже не оценила, и одёрнула:

- Гоша, отстань от моей сестры.

- А это твоя сестра? Круто.

- Чем это? - это я услышала уже из коридора.

- Ну, она блондинка, ты брюнетка... - Голос парня звучал достаточно игриво. А вот Дашка фыркнула.

- У тебя мысли только об одном!

Сашка не звонил. Я приехала в туристический центр, про себя даже порадовалась, что сегодня не встречусь ни с Никой, ни с Васей. Разговаривать по душам, выслушивать советы, да даже если и сочувствие, у меня сегодня желания не было. Я закрылась в маленьком кабинетике, который мне выделили для работы, можно сказать, что с головой зарылась в каталоги, предоставляемые поставщиками, и честно постаралась ни о чём не думать, хотя бы в течение часа. Не думать о Емельянове, не думать о молчащем телефоне и буквально заставляла себя не размышлять всерьёз о том, что же случилось вчера вечером. Это было страшно, и чем больше времени проходило в тишине и молчании, тем страшнее мне становилось.

К тому же, в этот день мне помогло встретиться с Вовкой. Признаться, я уже давно о нём не вспоминала, совершенно оторвалась оттого, что меня же ещё совсем недавно беспокоило и чем я жила, о ком страдала и плакала. И поэтому эта встреча меня не на шутку впечатлила. Мы столкнулись на улице, и удивились этой встрече все. Вовка был не один, с женой, и я, ошарашенная и сбитая с толку, уставилась на неё, именно на неё, беременную, не сразу подумав о том, что веду себя странно.

- Таня, привет. - Вовкин голос прозвучал несколько неуверенно, он покосился на жену, а я опомнилась, и глаза от её заметно округлившегося живота отвела. Выдала бодрую улыбку.

- Привет. - Я, честно, собиралась протиснуться мимо них, бочком, чтобы не доставлять Вовке возможных неприятностей, Олеся довольной встречей со мной совсем не выглядела. Но он сам обернулся мне вслед и полюбопытствовал:

- Как дела? Как работа?

Конечно, его больше интересовало, как работа в центре продвигается, чем моё благополучие, но это всё равно было проявлением интереса, и ответить я постаралась вежливо. Остановилась, снова повернулась к ним и нацепила на лицо улыбку.

- Потихоньку. Но, главное, движемся вперёд. На месте не стоим.

- Придираются сильно?

- Не придираются, Вова, а участвуют в процессе. В конце концов, это детище Филинов. Они всё хотят знать и в принятии всех решений участвовать.

Олеся меня разглядывала, но я заметила, что мужа под руку уцепила покрепче.

- Я бы так работать не смогла, - сказала она в итоге. - Когда за каждым шагом следят. Мне нужна свобода выражения, а не пригляд постоянный.

Я смерила её внимательным взглядом.

- Свобода выражения хороша при оформлении кафе, а здесь слишком многое надо учитывать. Желания заказчика, удобство посетителей, совершенно разноплановых, взаимодействие всех систем и персонала. Здесь уже не до полёта фантазии. - Я на Вовку посмотрела, и совершенно искренне призналась, именно ему: - У меня такое чувство, что я опять диплом пишу.

Он улыбнулся. Вполне искренне, а мне приятно стало. Всё-таки мы с Вовкой люди далеко не чужие, а так давно не говорили, не обменивались мнениями, как привыкли за много лет, да и просто друг другу не улыбались.

- Значит, у тебя всё хорошо? - спросил он.