Дарья Волкова - Такса

Все, надо уходить. Пока он еще может. Олег разворачивает и выходит из кухни. Он убьет Тихомирова! А Руслан поможет ему спрятать труп.

Женька стоит, низко опустив голову, и разглядывает пальцы на ногах. Лак облупился. Надо перекрасить.

Нервная система, с достоинством выдержав последний раунд, предъявляет ультиматум: если ей сейчас, немедленно, не дадут передышку, за последствия она, нервная система то есть, не ручается. Иными словами, Женька чувствует — ее неудержимо клонит в сон. Окружающая реальность уже совершенно задолбала ее своими сюрпризами. Хочется закрыть глаза и провалиться в милосердное ничто. Только сначала надо сделать последнее усилие и сходить быстренько в душ. И белье сменить.

После душа, натянув на себя из одежды лишь одни только трусики, Женя ныряет под одеяло, взбивает под головой подушку. Господи, хорошо-то как. Зябко обнимает себя за плечи руками. И вдруг совершенно некстати представляет, что это руки Олега. Что он здесь, рядом с ней, под мягким одеялом. Без одежды, так же как и она. Женька стонет. Да что же это! Спать ведь хотела! Теперь можно спорить на что угодно — она знает, что ей приснится! Она зажмуривается сильнее. И все-таки засыпает. Точнее, проваливается в сон. Милосердный, без сновидений. Но короткий. Через час ее вырывает из матрицы сна звонок телефона.

* * *

Попытавшегося приставать с ненужными вопросами Тихомирова Олег отшил так, что тот, похоже, обиделся. Зато со злости придумал изящное решение проблемы, над которой они с Димкой уже несколько дней безуспешно ломали голову. Димон даже дуться перестал, но периодически бросал на Олега, пока тот бойко лупил по клавишам, задумчиво-удивленные взгляды.

Все с той же злости переделал огромную кучу рутинных дел, до которых у него все никак не доходили руки. Разгреб завалы на столе. Выпил две чашки Нюркиного фирменного пойла. В общем, развил такую бурную деятельность, что Тихомиров счел за благо предусмотрительно отсидеться у себя в кабинете, пока Олег метался по офису, не давая покоя никому в правовом управлении.

За те десять минут, когда финансовый директор Женька Тымченко локализовал Олега в кабинете, выясняя у того со свойственной финансисту педантичностью какие-то детали договоров, офисы правового управления опустели молниеносно. Впрочем, Олег тоже задерживаться не стал. У него было одно очень важное неоконченное дело. Сев в машину, он предусмотрительно выключил телефон. На всякий случай.

* * *

На этот раз он звонил долго. За дверью была тишина. И лишь когда он уже начал паниковать, дверь открылась. Он облегченно выдохнул. И тут же выругался сквозь зубы. Ну что еще, разрази все гром, могло случиться за те несколько часов, пока его не было?!

Она плакала, это было совершенно очевидно. Причем недавно. И много. Опухшее лицо, покрасневшие глаза и нос.

Ему опять стало страшно, в который раз за день. Американские горки какие-то!

— Женя, что случилось? — осторожно прикрыл за собой дверь.

Она помолчала. А потом ответила. Тоскливо. С надрывом.

— Откуда ты взялся на мою голову?

Всхлипнула.

— Кто тебя просил лезть в мою жизнь? Какой рожна ты полез, куда тебя не просили? Зачем?! Все же было нормально. Я жила! Спокойно! Никому не мешала… Пока не появился… ты! Ты! Все ты!

И она закрыла лицо ладонями, всхлипывая.

Олег много повидал женских слез, даже истерик. Так уж сложилась его жизнь. Так что, можно сказать, он обладал в некотором роде иммунитетом. Но не сейчас. Потому что не ожидал этого от нее. Был уверен: истерика и Женя — вещи несовместимые. И уж если она плачет… И сам он пережил сегодня немало. Поэтому держался Олег уже на остатках самообладания. Как выражаются автолюбители, «на парах» самоконтроля.

— Женя, что случилось? — как можно мягче и спокойнее повторил вопрос.

Странно, но на Женю его тон подействовал успокаивающе. Всхлипнув пару раз, отнимает руки от лица. Оттирает слезы со щек.

— Отец звонил.

И, развернувшись, уходит в комнату.

Понятнее не становится, дьявол все раздери! Олег разувается и проходит следом за ней.

Женя сидит на краешке разложенного дивана. За ее спиной сбитое в кучу одеяло, на подушке валяется мобильник. Она обнимает себя руками, глядя в одну точку на противоположной стене.

Олег присаживается рядом. Очень хочется ее обнять, но он пока не рискует.

— Отец звонил? И что? Что сказал?

Отвечает. Ровно. Бесцветно.

— Сказал, что я совсем совесть потеряла. Если после всего, что было, я снова взялась ворошить старое. Что я его позорю. Что ему стыдно за меня. И что, если у меня есть хоть капля дочерних чувств к нему, я должна прекратить все это. Немедленно. Видимо, Валерий и ему тоже позвонил. И адрес у отца взял. Иначе откуда он узнал, где меня искать.

Олег молчит. А в голове бьется паническая мысль. Что он ошибся. Он сделал все неправильно. Еще только хуже. Принес Женьке новое горе и переживания.

— Вот скажи мне, Олег, — неожиданно продолжает она. Повернулась к нему лицом. Голос, как и выражение лица, спокойны. Как будто это не она пять минут назад плакала в прихожей. — Объясни. Почему ты, совершенно чужой для меня человек, поверил мне? Хотя я не сказала тебе ни слова об… этой истории. Почему ты считаешь нужным исправить то, что случилось? Ты ведь веришь мне и пытаешься помочь? Хотя тебя об этом никто даже не просил. А родной отец… Знаешь, если хотя бы он… Если бы он мне поверил тогда… Я бы не… Почему? Почему он мне не поверил? А ты, чужой человек, поверил? Скажи, почему?!

Многое задело его в ее словах. Но ответил Олег на то, что посчитал самым важным.

— Я тебе не чужой.

Женя моргнула от удивления. Но спорить не стала.

— Но ведь он — мой родной отец.

* * *

Это было то, что называется «последней каплей». Она был совершенно уверена, что уж отец-то поверит ей. Он-то знает цену ей, ее способностям, ее порядочности.

И как же она горько ошибалась. Он не мог предположить, что зав. кафедрой и кандидат наук врут. Ему оказалось проще поверить в то, что врет его дочь. И поэтому, оказалось, что она опозорила его. Поставила несмываемое пятно на безупречное имя «Миллер». Уронила их родовую честь, практически.

Он не дал ей сказать ни слова в свое оправдание, зато великодушно сообщил, что отказываться от нее все же не собирается, ибо она его дочь. И может жить с ним. Просто, видимо, он слишком много от нее ждал. А она не справилась. Не оправдала оказанного высокого доверия. «Ты совсем как мать» — это была последняя фраза, которую она дослушала до конца. В тот момент она физически почувствовала, как рушится мир вокруг нее. Как буквально давят, падая и погребая ее под собой, стены родительской квартиры. И через час она ушла из дома, собрав, что успела. Отец сказал ей на прощание: «Уйдешь сейчас — можешь не возвращаться!». Она не вернулась.

* * *

— Знаешь, я бы осталась. Нашла бы силы как-то продолжать дальше ту, прежнюю жизнь. Если хотя бы он мне поверил.

— А мама?

— Мама… — Женька вздыхает. — Мама к тому времени уже двенадцать лет как умерла.

Олег дал себе слово: больше никаких игр у нее за спиной. Поэтому спрашивает прямо.

— От чего?

* * *

Тринадцатилетняя Женька тогда многого не понимала. Кроме самого важного, затмевавшего все — мамы больше нет.

И только потом, спустя годы, ее тетка, незамужняя и бездетная старшая сестра матери, любившая Женьку как родную дочь, рассказала то, что сама знала о совместной жизни Жениных родителей. Тетя Шура раскрыла глаза взрослой Жене на то, как жили ее отец и мать. И отчего умерла мама.

* * *

Брак ее родителей был чистейшей воды мезальянсом. Подающий большие надежды блестящий студент из интеллигентной семьи Андрюша Миллер и штукатур-маляр второго разряда Лидочка Кузнецова. Что их объединяло? Ничего.

Она в составе бригады делала ремонт в общежитии, где жил Андрей Миллер. И ему достаточно оказалось один раз взглянуть в ее кошачьи золотистые глаза. Один раз увидеть, как она снимает заляпанную косынку и по плечам рассыпается водопад рыже-золотых кудрей. Один раз услышать, как она своим мелодичным голосом напевает во время работы. Чтобы он пропал.

А ведь у нее был жених, электрик Юра из их же бригады. И он ходил «отбивать» свою Лиду у «этого очкарика». Наставил отцу Жени порядочных фингалов, но Лиду это уже не вернуло. И его родители пришли в ужас и были категорически против. Но его и это не остановило. Потому что она его полюбила, а ему больше не нужно было ничего.

Странная это была свадьба. Жених еще слегка отсвечивал бледно-желтыми синяками. Родни со стороны жениха не было. Со стороны невесты, впрочем, тоже, но по другой причине. Шура и Лида были сиротами, и из родни на свадьбе Лидочки была только сестра. Зато невеста была чудо как хороша. Прекрасна и счастлива, несмотря ни на что.

Жить молодые начали тяжело. Из дохода — стипендия Андрея да зарплата Лиды. Родители отказались помогать сыну, выбравшему неугодную невесту. Андрей окончил университет, поступил в аспирантуру. На доходе семьи это не слишком сказалось, разве что из студенческой общаги переехали в аспирантскую. Лида работала, прирабатывала, шабашила, чтобы хоть как-то содержать семью. Вот тогда она и надорвала на тяжелой работе здоровье. Потом отец защитился, они получили однокомнатную квартиру, решили завести ребенка. Мать долго не могла выносить. Два выкидыша. Резус-конфликт, проблемы с почками, давление.

Женька родилась семимесячной. И самим фактом своего рождения уже стала самым большим разочарованием отца. Он мечтал о сыне. А вместо здоровенького крепыша в роддоме ему отдали бледного синюшного младенца женского пола с рыжим хохолком. Он назвал дочь именем, которое приготовил для сына.

Однако со временем он смирился с тем фактом, что у него родилась дочь. Тем более, с возрастом Женя превратилась в хорошенькую, послушную и смышленую малышку. А уж вторым-то у него точно родится сын.

Отец готовился к защите докторской. А мать — к рождению сына и наследника. Однако, если у отца все шло гладко и по плану, то у мамы — все хуже и хуже. Еще один выкидыш. Следующую за этим выкидышем беременность мама смогла доносить до двадцати пяти недель. Но закончилось все еще хуже. Зашкаливающее давление и сумасшедшие отеки заставили врачей пойти на искусственное прерывание. Лида ничего успела понять, как ее лишили малыша, которого она уже считала почти родившимся. Ее. Это удар основательно подкосил здоровье матери и в физическом, и в психическом плане. Она долго не мола оправиться, организм все никак не хотел восстанавливаться. Врачи вообще рекомендовали ей больше не иметь детей. Но она больше не верила врачам. Она стала панически бояться людей в белых халатах — считала, что они забрали ее ребенка, и если бы не они, она бы смогла, она бы выносила. Такие слова, как «эклампсия», «поздний токсикоз», «нефропатия», малообразованной Лидии не говорили ничего. Матери, которая могла бы наставить ее на правильной путь, у нее не было. Лида знала одно — она должна родить мужу сына и наследника!

Отец ходил мрачнее тучи. Что не помешало ему успешно, с блеском защитить докторскую диссертацию. А потом мама забеременела в последний раз. В женскую консультацию она не пошла. С работы уволилась. Денег хватало, и она сидела дома, берегла себя, как хрустальную вазу. И все было вроде бы ничего. До поры до времени.

А потом… Она терпела, сколько могла. Не хотела идти к врачам, потому что знала. Ей предложат прервать. А на этот раз она сумела доносить на две недели больше — до двадцати восьми.

И скорая приехала вовремя. И бригада врачей оказалась квалифицированная. Но и они были уже бессильны спасти Женину маму. И ее так и не сумевшего сделать ни одного вдоха младшего брата.

* * *

— Я вот одного не понимаю, — Женя говорит тихо. Она не плачет, и за это Олег ей безмерно благодарен. Как и за то, что она поделилась с ним своей печальной семейной историей. — Если он так хотел сына, чего ж он снова не женился? Он был еще совсем не стар, когда мама умерла. Он всегда за собой следил, хорошо выглядел. Доктор наук, опять же. Выгодная партия. Нашел бы себе молоденькую здоровую девочку, студентку или аспирантку. И родила бы ему сына. Или двух. Да сколько надо! Так нет же…

Женя вздыхает. Закрывает лицо ладоням и продолжает. Из-под ладоней голос ее звучит глухо.

— Он решил, что я теперь у него за всех — и за жену, и за дочь, и за сына. Как же он меня строгал, ты не представляешь! Подруг домой приводить не рекомендовалось, никаких парней — Боже, упаси, учиться я должна только на пятерки, содержать дом в идеальном порядке, готовить ему первое-второе — у него желудок сильно сдал, язва открылась через год после маминой смерти. Я так мечтала о мачехе! Чтобы он хоть на кого-то переключил свое внимание. Но нет. Может и был у него кто-то… Но домой никогда никого не приводил. Так мы и жили вдвоем. Я так хотела завести собаку. Но мне этого не разрешили, конечно. От нее же шум, грязь, шерсть. И в ветеринарный техникум мне тоже не разрешили поступить. Его чуть удар не хватил, когда я сказала, что хочу стать ветеринаром. Вот тогда я единственный раз в жизни рискнула восстать против его воли. Да что толку… Мой жалкий бунт был безжалостно подавлен. Единственное, чего я смогла добиться — эта замены физического факультета на биологический. Теперь вот думаю — а стоило ли? Может, не сидела бы сейчас здесь, если подчинилась бы воле отца и поступила на физический.