— Кто тебя так озадачил?

— Отец.

Его руки на ее плечах напрягаются.

— Что ему нужно?

— Ничего. Со свадьбой поздравил.

— И все?

— Да.

Он поворачивает ее к себе лицом, заглядывает в глаза.

— Жень, не бери в голову. Не расстраивайся. У тебя есть я.

— Это заменяет все.

— Правда?

— Ты для меня все. Мне никто больше не нужен, если ТЫ меня любишь.

— Обожаю.

* * *

Он смотрит на телефон в своей руке. Как, как получилось именно так? Их разговор… Чужие люди — и те говорят между собой и дольше, и откровеннее. А ведь он разговаривал с родной дочерью. Как, ну как он это допустил?!

Тяжело поднимается, шаркая ногами, совсем по-стариковски, идет на кухню. Надо выпить таблетку. К тупой, ноющей, уже привычной боли в области желудка добавляется боль в сердце. Стискивает грудь тугим горячим обручем. Сердце болит. Господи, как же оно болит! От чувства глубокой, ничем невосполнимой потери.

Он потерял двух самых дорогих людей. Жену и дочь. Жену… он убил, считай, что сам. Если бы обращал на нее больше внимания… На ее маниакальную одержимость идеей родить ему сына. Не то, чтобы он не хотел. Хотел, конечно, как и любой мужчина. Но если бы он знал тогда, какую цену придется за это заплатить… Если бы дал труд себе тогда подумать. Заметить что-либо, кроме своей тогда казавшейся такой архиважной работы. Но нет, он был поглощен другими вещами, казавшимися ему более важными. В итоге — он потерял любимую женщину.

Он сделал выводы? Черта с два! Он начал вымещать свое горе на единственном родном ему человеке. На Жене. А еще — старательно сам отдалялся от нее. Понимая — если он и ее потеряет, эта боль его убьет. А вот если пытаться ее меньше любить, не подпускать к себе ближе, тогда… тогда будет не так больно, когда она все-таки его оставит. А что это неизбежно — он не сомневался. И ведь как накаркал! Ушла, не простив его неверия. Его предательства. Он ведь глубоко внутри знал — это не могло быть правдой, его Женечка не такая. Но когда все это случилось — не мог ей простить глупого девчачьего увлечения этим придурком Поземиным. И долго не мог самому себе признаться в истинных мотивах своего поступка.

Лишь звонок Худякова, который по какой-то неведомой причине решил проинформировать его о свадьбе дочери, словно сломал что-то внутри. Его дочь вышла замуж. Наверное, скоро у нее появятся свои дети. Она, дай Бог, счастлива.

И что он сделал, чтобы его дитя, его единственная, любимая дочь была счастлива? Ничего. Наоборот, делал все, чтобы она была несчастна.

И кто он после этого? Старый больной несчастный дурак. Хоть и доктор наук. Без пяти минут — действительный член-корреспондент. Хотя, судя по тому, как он себя чувствует спустя всего два месяца после последней операции, до членства в Академии наук он не дотянет. Да и ладно. Это уже не важно.

* * *

— Женя, твою мать!

— Что ты так орешь, я еще зайти не успела…

— Да я уже и так вижу. Ну-ка, марш на весы!

— Даш, может, не будем?..

— Рысью!

— Я не умею рысью…

— Ну вот, — мрачный Дашин тон не предвещает ничего хорошего, — еще почти два килограмма за две недели. Ну и кто ты после этого?

— Да все равно — уже скоро…

— Скоро?! Это ты в дверь перестанешь проходить скоро! Ты этого добиваешься?

— Даш, ну перестань уже меня пилить…

— А как по-другому с тобой!? Что, опять кило мороженого в один присест?

Женька виновато вздыхает.

— Ну, а что делать, если хочется…

— Хочется? Перехочется! Тихомирова на тебя нет. Вот у него бы ты ела только то, что положено! А не мороженое пачками. Куда только Олег смотрит?

— Он мне доверяет.

— Совершенно напрасно!

— Дашуль, ну пожалуйстаааа… Не пили меня…

— Разбаловал он тебя. Ты похожа на шар.

— Скажи лучше, как Машка? — пытается сменить тему разговора Женя.

— Сейчас покажу, — Дарья достает телефон, протягивает Жене, — любуйся. Позавчера снято.

— Ой, — Женька начинает хохотать, хватается за живот. — Такое нельзя беременным показывать! Сейчас рожать тут начну у тебя.

— Рано тебе еще, — Дарья забирает свой смарт. На экране — катающиеся на детской карусельке папа и дочь. С улыбкой до ушей, вся из себя довольная Манька верхом на фиолетовом драконе. И предельно серьезный, при костюме, галстуке и пальто папенька верхом на лошадке. Феерическое зрелище.

— Он ее по-прежнему балует?

— Если б только он, — вздыхает Дарья. — Тихомировы всем табором мне ребенка портят. Причем больше всех — Иван Михайлович. Постоянно охает, что ему нужен внук. И при этом — Маруся из него веревки вьет.

— Надо им второго внука родить.

— Уже.

— Правда?

Дарья слегка улыбается и кивает.

— Ой, Даш, я так рада. Так, стоп! А как же я?

— А при чем тут ты?

— Я у тебя хочу рожать!

— Женя… — Дашка вздыхает, — налицо разжижение мозгов. У меня срок восемь недель. А у тебя — тридцать шесть! Или ты намерена, как слониха — два года ходить беременная?

— Ну, хорош издеваться. Димка знает?

— Еще чего! Нет уж, я два раза на одни и те же грабли не наступаю. Чем позже он узнает, тем больше у меня будет спокойной жизни. Пока сам не заметит — ничего не скажу.

— Что, крепко он тебя в первый раз?

— Истеричный изверг! Никакого мороженого и булочек. Всякую дрянь полезную заставлял есть, витамины — пригоршнями. И фиг от него отделаешься — он же настырный. Все всегда лучше меня знает. В том числе — и как детей вынашивать. Нет, в этот раз я хочу максимально оттянуть наступления этого «чудесного» момента.

— Кого ждете в этот раз?

— Жень, восемь недель! Рано еще.

— Ну, а хочешь кого?

— Знаешь, мне все равно. Тихомиров жаждет еще одну дочь — блондинку. Манька-то у нас брюнетка, вся в папеньку уродилась. Анна Николаевна, тоже, разумеется, хочет вторую внучку. Один Иван Михайлович ждет внука. Может, присоединюсь к нему, для равновесия. Хотя, — она машет рукой, — какая, к черту, разница?! От наших желаний мало что зависит. Слушай, все спросить хочу: а как Олег отреагировал на то, что у вас будет девочка?

— Ты знаешь, ему тоже все равно, похоже. Сказал только, что надеется, что дочь будет похожа на него. Ибо еще одну рыжую бестию он не выдержит.

* * *

— Ну, поздравляю!

— Все? — пересохшими губами спрашивает он.

— Да.

— Как Женя?

— Да нормально, молодцом. Орала так, что я чуть не оглохла… Эй, эй, Олег, ты что?

Он пытается что-то сказать и не может.

— Даш, — укоризненно хмурит брови Димка, — обязательно было так?..

— Вот дураки! — возмущенно пожимает плечами Дарья. — Женщина ДОЛЖНА кричать, когда рожает. Существует прямая связь между растяжением губ, когда произносятся гласные вроде «аааааа» или «ооооо», и растяжением шейки и влага…

— Даша! — уже рычит Дмитрий. — Прекрати над ним издеваться! Он же сейчас в обморок грохнется!

— Любишь кататься… — назидательно произносит Дарья. — А, ладно, что с вас взять. Сейчас, минуту подождите.

Уходит, оставив Димку и Олега одних.

— Так, Олег! Ну-ка, соберись. Не позорь меня!

— Сейчас, — шелестит тот одними губами. Выдыхает. — Сейчас, Дим.

К ним снова присоединяется Даша. И не одна.

Две пары глаз смотрят на сверток на ее руках.

— Ну, знакомься, Олег. Это твой сын.

— Как сын? — оба, хором.

— Ко мне какие претензии? Кого Женька родила…

— Но… по УЗИ же было… девочка.

Дарья пожимает плечами.

— Ну, видимо, мальчик похож на тебя и такой хорошенький, что доктор ошибся. Держи.

Олег не успевает испугаться, как у него на руках уже маленький теплый сверток. А потом он все-таки пугается. До дрожи в коленях. Но руки, кажется, сами знают, как держать это невозможное хрупкое. Невероятно дорогое. Беспомощный взгляд на Дашу.

— Да не бойся ты так! Он не сломается.

— Точно, — кивает Тихомиров, — не сломается. Я проверял.

— Можешь зайти, — Дарья кивает на дверь, — если хочешь.

— «Если хочешь», — передразнивает жену Тихомиров. — Как будто мы бы его смогли остановить, — открывает перед Олегом дверь

И с сыном на руках тот заходит внутрь.

Женя бледная. Очень бледная. Вокруг закрытых глаз — синюшные круги. Лишь волосы — по-прежнему ослепительно-яркие на белой подушке.

Он садится рядом, стараясь не смотреть на иглу, торчащую из тонкой руки, на змеи капельницы. Кажется, она спит. Пусть отдыхает. Он готов бесконечно долго сидеть и смотреть так на нее, прижимая к себе теплое маленькое тело их сына. Смотреть на свое рыжее сокровище. На одно. И на второе.

Ее ресницы дрожат, вздох, и глаза открываются.

— Привет.

— Привет.

— Как ты?

— Нормально.

— Больно было?

— Уже… все прошло.

Он осторожно меняет положение рук, и касается пальцами ее ладони.

— Теперь все хорошо?

— Да, ты же со мной.

— Не только я. Со мной еще кое-кто.

Женька слабо улыбается.

— С девочкой промашка вышла.

— Да это не важно. Главное — нас теперь трое.

Вздох.

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя.

Они молчат, просто глядя в глаза друг другу. Долго. Нежно. Пока завозившийся на руках Олега малыш не напоминает им, что их действительно теперь — трое.

* * *

— Дим, пойду я. Олега дождешься? Не заблудитесь, я думаю?

— Куда так торопишься?

— Женька у меня не одна. Работы куча.

— Не увлекайся очень-то!

— С какой радости раскомандовался?

— С такой. Тебе вредно много работать.

— Чего это?

— В твоем положении…

— Ой…

Смотрит на него смущенно.

— Ты знаешь?

— Знаю.

— Давно?

— Давно.

— Хм… Прости меня, Дим.

Порывисто притягивает ее к себе.

— Это ты меня прости, — шепчет ей в волосы. — Я сам виноват. Достал тебя тогда. Я исправлюсь, обещаю.

На пару минут она позволяет себе замереть в его руках, прижав голову к плечу. Потом смущенно:

— Дим, ну отпусти меня. Люди смотрят.

— Плевать.

— Давай дома…

Со вздохом разжимает руки.

— Ладно, иди уже…

И дождавшись, когда она отойдет метров на десять, кричит ей, нимало не смущаясь тем, что их слышат другие:

— И чтобы дома вовремя была, слышишь? Мы с Машкой будем ждать.

* * *

Яркий солнечный, первый по-настоящему жаркий день. Цветы, много цветов. Радостные улыбающиеся лица — Дашка и Димка, Тихомировы-старшие, Борислава со своими ангелом Милой и демоном Вовкой, Светлана Владимировна, мать Олега. И, конечно, сам Олег с их сыном на руках. Почти — как в том ее сне. Яркие голубые глаза, радостная искренняя улыбка. Ее родные, ее друзья. Ее семья.

Женя впитывала каждую черточку этого светлого дня. Ее восприятие было необыкновенно полным, острым. Казалось, она в состоянии заметить каждую деталь. И, наверное, именно поэтому…

Она заметила его, несмотря на то, что во дворе роддома толклась куча людей — перед выходными старались выписать как можно больше женщин домой. Возможно, заметила потому, что, невзирая на жару, он был одет в темно-серый, застегнутый на все пуговицы костюм. Или потому, что стоял в стороне, отдельно от всех. Или потому, что он — ее отец.

— Подождите меня, — шепнула Олегу и двинулась вниз по ступенькам.

Пробираясь сквозь толпу, думала: «А вдруг мне показалось?».

Нет, не показалось.

— Папа? Ты что здесь делаешь?

Его руки мнут в руках шляпу. Только ее отец способен надеть шляпу в плюс двадцать пять!

— Да я… Ты прости меня, Женечка. Я не хотел мешать… Так, посмотреть… издалека…

— Откуда ты узнал вообще?

— Худяков сказал… Не ругай его только.

Она молча смотрит на него. Даже не смотрит — рассматривает. Очень сильно сдал. Постарел, посерел. Выгладит старше своих… Женька хмурится, сообразив, что не может сразу вспомнить — сколько отцу лет. А он ее нахмуренные брови понимает иначе.

— Не сердись, Женя. Я мешать не буду. Посмотрел на тебя, на мужа твоего, на сыночка вашего — и пойду.

Резко поворачивается, чтобы она не успела увидеть слезы в его глазах. И едва успевает ухватиться за спинку кстати оказавшейся неподалеку скамейки — так кружится голова. И черные мельтешащие точки перед глазами, и стоять трудно, даже опираясь.

— Эй, ты чего?! — она рядом, ныряет под его плечо, а ему уже не до гордости — буквально падает на нее, ноги ни черта не держат. Эта жара его доконала!