Кэтрин Андерсон - Талисман

С той стороны, откуда восходит солнце, явится народу команчей великий воин, ростом выше всех своих братьев, глаза его, подобные звездам полуночного неба, будут видеть далеко за горизонт. Этот воин племени команчей будет носить знак волка на своем щите, однако никто никогда не назовет его вождем. Много печалей испытает его народ, и реки станут красными от крови команчей. Горы белых костей вырастут на полях, где когда-то паслись могучие бизоны. С клубами черного дыма в небеса унесутся предсмертные крики беспомощных женщин и детей. Он поведет большой разговор с бледнолицыми и начнет ожесточенную войну с ними, и сражений будет больше, чем деревьев в лесу.

Когда ненависть к бледнолицым станет горячей, как летнее солнце, и холодной, как зимний снег, придет к нему девушка из земель този тиво. Хотя она потеряет дар речи от большого горя, ее глаза будут говорить с его глазами. Она явится золотая, как новый день, ее кожа будет белая, как ночная луна, волосы, словно струящийся мед, а глаза, как летнее небо. Люди назовут ее Маленькой Волшебницей.

Команч замахнется, чтобы убить ее, но благородство остановит его руку. Она войдет в сердце индейца, и чувство, которое обжигает, как солнце, будет воевать с гневом, холодным, как зимний снег, и гнев растает и утечет так далеко, что невозможно будет его отыскать.

Так же, как рассветные полосы рассекают звездное небо и прогоняют мрак ночи, он прогонит тени из сердца девушки, и к ней вернется дар речи.

Когда это свершится, воин и девушка взойдут на вершины холмов в ночь луны команчей. Он будет стоять на земле команчей, и она — на земле този тиво. Между ними проляжет большой каньон, наполненный кровью. Воин протянет руку девушке, и они пройдут длинный путь к западным землям, где дадут рождение новому дню и новому народу, в котором команч и този тиво соединятся в одно целое навечно.

Техас, август 1859 года

Бледная, как свежие сливки, светила полная луна с полуночного неба, разливая серебристое свечение на черном фоне, усеянном звездами. Некоторые называли ее убийственной луной, и в эту ночь такое название, казалось, подходило ей. Предсмертные крики умирающих женщин и детей уже не нарушали тишину ночи; подобно ветру, они возникли внезапно и теперь унеслись в пространство.

В отдалении послышался вой койотов. Он достиг тонов скорбного крещендо и закончился воплем, заставившим Охотника-Волка содрогнуться. Он стоял на коленях на обрывистом утесе, устремив взгляд синих глаз на истоптанную землю внизу. Судя по следам, оставленным копытами лошадей, голубые мундиры удалились на юго-восток после нападения на его деревню этим днем.

Ладони сжались в кулаки. Имя жены звучало набатом в голове, взывая к отмщению. Ива над Рекой носила под сердцем его ребенка. Ему хотелось немедленно устремиться в погоню за убийцами, но он и другие воины нужны были здесь, чтобы помочь раненым и похоронить мертвых. Вскоре, однако, он поведет против убийц такую войну, какой они никогда раньше не видели. Он станет преследовать голубые мундиры, как диких животных, каковыми они и были на самом деле, и причинит им страданий, в сто крат больше причиненных ими.

Чувство горя было знакомо Охотнику. Но никогда прежде не испытывал он такой опустошенности. В детском возрасте он и Ива всегда играли вместе. Их смех звенел в окрестных лугах. Ничья рука так нежно не касалась его руки. Ничья улыбка так не веселила его. Он мечтал, чтобы она всегда была рядом. А теперь ее нет. Она ушла, оставив в душе каньон, такой же широкий, как равнины, простиравшиеся в вечности за горизонтом. Несмотря на все усилия спасти ее, она потеряла ребенка и умерла у него на руках от большой потери крови. Раны, полученные в результате жестоких многократных изнасилований, не могли быть видимыми. До последнего момента его не покидала надежда на ее спасение.

Он почти чувствовал, как ее душа уходит от него, мысленным взором видел ее поднимающейся по звездным ступеням в страну смерти. Все внутри него сжималось от мыслей о том пути, который может выпасть на ее долю. Она всегда терялась в выборе пути, всецело полагаясь на него. Он молился о том, чтобы боги не покинули ее и помогли выбрать правильное направление. В одиночку она наверняка пропадет. Мысль об этом вызвала непрошенные слезы.

Ночной ветер высушил следы крови на его штанах из оленьей кожи. Ссутулив широкие плечи, он издал пронзительный крик горя, отозвавшийся эхом в пространстве. Вытащив нож, он отрезал прядь волос цвета красного дерева вплотную к коже. Затем, подняв острое, как бритва, лезвие, рассек кожу на лице от внешнего окончания правой брови до подбородка. Это был знак, сообщавший всем людям племени, что Ива над Рекой будет вечно жить в его сердце. Кровь окрасила лезвие в темно-красный цвет. Ему хотелось, чтобы это была кровь табебо, любого табебо.

Движение слева привлекло его внимание, и, повернувшись, он увидел свою мать, которая приближалась к нему. Ее мокасины мягко касались земли, как если бы она ступала по его ранам. Быстрым движением руки он провел по лицу, стыдясь своих слез.

На лице матери появилось виноватое выражение.

— Мой туа, я знаю, что не должна приближаться к тебе сейчас, — прошептала Женщина Многих Одежд, — но я должна поговорить с тобой.

Она подошла и встала на колени рядом. Сильная, удушающая боль перехватила его горло. Исходивший от нее запах был знаком и дорог с детских лет, когда ее нежные руки залечивали все ушибы и обиды. Им овладело страстное желание спрятать лицо на груди матери, заплакать так, как плачут только дети.

— Она доверилась мне, — хрипло прошептал он. — Это было обещано в песне, которую мы пели вместе. Мне не следовало оставлять ее одну.

Женщина Многих Одежд защелкала языком точно так же, как она делала много лет назад, когда он приходил к ней в детстве с глупыми выдумками.

— Ты хочешь повернуть время вспять, туа, а это невозможно. Я знаю, с этим трудно свыкнуться, но твою жену взяли от тебя потому, что песня, которую вы пели вместе, должна быть пропета с другой.

— Кровь моей женщины еще не остыла на моих руках, а ты уже упоминаешь о пророчестве? Ты пела его мне всю мою жизнь, и я внимал тебе с послушанием. Но этой ночью я не желаю слушать тебя.

Она устремила взор вдаль. Облако прошло над поверхностью луны, затенив лицо женщины.

— Через несколько часов ты уедешь. Но до этого я должна сказать тебе что-то. Я хочу напомнить, что ты команч из пророчества. Ты пришел с той стороны, откуда восходит солнце, из чресл голубого мундира, двадцать шесть зим назад.

Воздух с шумом вырвался из груди индейца, словно мать ударила его.

— Нет! Я спрашивал об этом своего отца много раз. Всегда он говорил, что я его сын! Ты не должна произносить такую ложь.

Он сделал движение, собираясь подняться, но она схватила его за руку.

— Это не ложь. У тебя синие глаза, а не черные, и ты выше всех своих братьев. — Другой рукой она взяла медальон, висевший на его груди, поворачивая камень так, чтобы было видно изображение, вырезанное на нем. — Ты носишь знак волка, однако никто не называет тебя вождем.

В течение минуты он смотрел на нее, не произнося ни слова, не издавая ни малейшего звука.

— Ты, мать, которую я люблю, и голубой мундир?

— Я не сделала ничего дурного. Это случилось во время нападения, очень похожего на сегодняшнее. Мужчины были на охоте. Я пыталась убежать, но один голубой мундир увидел меня. — Она продолжала охрипшим голосом: — Он изнасиловал меня и подумал, что я умерла. Когда я обнаружила, что у меня будет ребенок, твой ар объявил, что ребенок его, и пел со мной у большого костра.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? Чтобы я не мстил за свою жену? — В голосе его зазвучал гнев, ион попытался вырвать медальон из ее руки. — Я восстановлю ее честь. Я должен.

— Найди ее убийц, да, но не принимай участия в замышляемом другими кровопролитии. — Ее наполненные слезами глаза умоляюще смотрели на него. — Твоя жизнь не принадлежит тебе. Ты должен найти женщину с волосами цвета меда, лишенную дара речи, привести ее к нам и почитать ее так, как ты никогда не будешь почитать другую женщину.

— Я удостою ее быстрой смерти.

— Не произноси этих слов, ибо тогда ты будешь обязан поступить так, как говоришь. — Она рывком поднялась с колен и вздохнула. Упершись руками в бока, она надолго заслонила ему горизонт. Затем она коснулась его склоненной головы. — Я не прошу тебя выбросить ненависть из сердца, так как это тоже предсказано в пророчестве. Что же касается любви, то она вырывается из тайников души, подобно песне, и не поддается ничьей воле. Но, туа, ради твоего народа ты должен найти женщину с волосами цвета меда и привести ее к нам.

Ответом было его напряженное молчание.

— Я знаю, это трудно. Поэтому выбран именно ты, так как ты сильнее других. Недалек тот день, когда люди пойдут по дороге ветра. Боги выбрали тебя, чтобы ты пропел нашу песню и сохранил наши обычаи.

Он взглянул на нее с недоверием.

— Разве я похож на слабую женщину? Я воин, а не сказочник.

Ее улыбка стала печальной.

— Существует много способов ведения больших сражений. Храбрейшим из воинов является тот, у которого нет щита. Ты нужен своему народу, чтобы выиграть последнее сражение, самую трудную битву из всех. И ты должен совершить это в одиночку. Когда настанет время, ты увидишь дорогу, выбранную для тебя богами, и мужественно пойдешь по ней.

— Команч, о котором говорится в пророчестве, должен оставить свой народ. Я никогда не смогу сделать этого, особенное белой женщиной. Боюсь, что ты недооцениваешь мою ненависть.

— Помни одно. У меня тоже есть причины ненавидеть този тиво. Сны, полные кошмаров о голубом мундире, будут вечно преследовать меня. Но я завернула маленького този тиво в свои одежды из бизоньих шкур. Я поднесла его к своей груди и назвала его сыном. И моя любовь к нему светится, как ярчайшая звезда на небесах. Ты этот този тиво. Как бы ты ни старался выкинуть это из своего сердца, отречься от всего, внутри тебя существует место, которое не относится к народу команчей.

Техас, июнь 1864 года

Наклонные лучи послеполуденного солнца просачивались сквозь зеленую листву одинокого пеканового дерева, украсив землю под ним яркими мерцающими золотыми бликами. Для Лоретты Симпсон это дерево было единственным привлекательным объектом на ферме Генри Мастерса. Когда она заперла дверь коптильни и оглянулась через плечо на знакомую картину, все вокруг показалось ей холодным и бесцветным. Приземистый небольшой дом с убогим двориком на фоне холмистых лугов казался таким же уродливым, как зубчатый шрам на красивом женском лице. Жалкие, засохшие розовые кусты, росшие рядом с крыльцом, были почти лишены листьев, их ветви отбрасывали скелетоподобные тени на бревенчатые стены дома. День за днем обжигаемые палящими лучами солнца кусты были обречены на гибель. Им суждено стать жертвой бесконечной и бесполезной войны, которую муж ее тети вел с землей.

Сам выбор Генри Мастерсом этого места, чтобы возвести примитивные здания и заваливающиеся заборы, многое говорил о характере и личности этого человека. Если бы он расположил ферму ближе к протекавшей неподалеку реке Бразос, где падубы, пеканы и ивы создавали теневую защиту, тень и легкий ветерок сделали бы жизнь более сносной. Вместо этого он обосновался на открытом месте, чтобы избежать работ, связанных с корчевкой деревьев.

Стараясь не касаться окровавленными руками своей юбки, Лоретта наблюдала за маленькими облачками пыли, возникавшими перед ее туфлями, в то время как она шла от коптильни к колодцу. Ей не хотелось думать об оленихе, с которой она только что содрала шкуру и тушу которой разделала, но в этом ей мешала ее двенадцатилетняя кузина Эми, которая скакала рядом.

— В ее вымени было столько молока, что уж одного-то олененка она кормила наверняка, — волновалась девочка. — Но разве папа думает об этом? Если кто и думает, то уж во всяком случае неон. Мы должны сделать что-то, Лоретта. Если мы оставим оленей на произвол судьбы, Они погибнут голодной смертью, и мы будем тоже виноваты как и он.

Лоретта ускорила шаги. Как старшая сестра, она должна проявлять практичность и подходить ко всему разумно. Две девушки, бродящие в лесных чащах в поисках оленят, подвергали себя опасности, а, по мнению Лоретты, ей и без того хватало неприятностей. Меньше месяца прошло с тех пор, как соседняя ферма подверглась нападению. Кровавые последствия этого события все еще мучали ее по ночам. Кроме того, эти оленята могли оказаться слишком взрослыми, чтобы их приручить.

Эми огорченно вздохнула.

— Я думаю, они слишком большие, чтобы привести их на ферму, не говоря о том приступе ярости, какой охватит папу. Ты считаешь, они уже достаточно большие, чтобы самим находить пищу? Ведь лето уже началось. Может быть, они уже подросли, не правда ли?