– Что это?

– Старуха ткачиха проклинает тех воинов, что увели ее дочь.

– Их смех и наши проклятья, не знаю, что страшнее.

Жрец кивнул:

– Проклятье может убить человека, его детей, внуков, разрушить города.

– Но не спасти. Торгуются и проклинают – другого теперь не услышишь. Но странно. Спасибо тебе. Я вдруг вспомнила. И еще, я видела ее и дитя.

– Кого?

– Я не знаю. В ее глазах другая любовь, не такая, как у нас и в Египте. Этот странный взгляд. Я бы могла ему научиться, если б мир не погиб.

Она протянула руку туда, где за деревьями раздавались крики.

– Слышишь. Велика сила проклятия! Накопившись в людской крови и в гневе богов, разве может оно остановить разрушенье?

Жрец горько прошептал:

– Люди верят в силу проклятья. Черное слово разрывает воздух, его чистоту и прозрачность, таится, а когда придет его время, взрывается.

– Жрец, я хочу послать благословенье.

Она заглянула ему в глаза.

– Я, неудавшаяся пророчица после гибели мира. Как ты думаешь, они когда-нибудь услышат, те, кто будут жить после?

Он покачал головой.

– Мне неведомо. Но тебе пора узнать то, что нам давно рассказали звезды еще перед твоим отъездом в Египет – тебе откроется тайна. Но как? Ты одна на этом пути.

– Одна…

Я звала кого-то, но кого, я не знаю, так далеко и так долго… Может ли слабый голос прорваться сквозь тьму? Кто меня слышит? Люди стали бояться речей. Мы таимся в горах и даже ко дворцу приходим украдкой. Тебе сюда тоже лучше не спускаться. Ты ведь сам учил меня быть осторожней. Остерегайся их воинов. Я видела их глаза, я чувствую: кто-то из них молится неизвестному мне богу разрушенья, и он нам враг.

На изможденном лице жреца появилась слабая улыбка, дрожавшая в уголках губ.

– Может быть, есть где-то у нас и друзья.

– Среди пепла и тьмы? Где найти их

– Нас кто-то помнит в дальнем краю. И даже ищет. Недавно приплыл на корабле купец, у него еще покупала бусы Игрунья. Ты его, думаю, забыла, но помнишь, наверное, советника царя, их жреца, он мудр, хоть и варвар. Тебе нравилось разговаривать с ним еще перед отъездом в Египет, когда их царь был лишь храбрым юношей, победившим быка.

– То было давно.

– Так вот, тот мудрец по имени Нестор8 прислал мне с купцом перстень, и перстень мне помогает, когда я его показываю, ахейские воины не мешают мне проходить, куда хочу. А купец долго искал нас, даже ездил в разрушенный Фестос.

– Видишь, лишь перстень прислал, но сам не приехал. Все это так далеко. К нам только купцы приезжают. Чтобы грабить или скупать награбленное другими. Разве ты веришь им?

– Купец много рассказывал про мудреца Нестора. Тот помнит тебя, твое голубое платье.

– Он далеко.

– Но он видел тебя и во сне. И высокие храмы.

– Высокие храмы?

– Да, чудеснее храмов Египта. Я ухожу. Ты остаешься одна. Остерегайся их воинов. Ведь ты не старый жрец, тебе не поможет и перстень, – и он пошел по дороге, ведущей к роще.

Глядя на гору Гюхту, она прошептала:

– О боги. То великое созидание, что возложено на меня, так тяжело мне. Кто меня услышит? Друг мой, далекий друг мой, как мне тебя найти?

Мне холодно на земле без тебя.

Что у меня под ногами?

Не пугайся, тропой спускаясь к мраку,

бездонна бездна.

Где ты… я руку протяну,

будущий друг мой,

сквозь тьму обид и столетий,

Ты слышишь?

Я ощупью ищу тебя по темным тихим городам.

Она встала на ступень дороги процессий.

Как холодно, друг мой,

Где же рука твоя?

Ветер перехватил дыхание. Куда идти? Где огонь?

Поднялась еще на ступень.

И вдруг увидела:

Темный город как замер.

Я ощупью ищу тебя,

Я ощупью ищу…


Ты знаешь, когда я иду по темному городу и вдруг в окне огонь, мне кажется, что это ты ждешь меня, мои шаги звучат одиноко и гулко.

Я ищу тебя.

Ты истина моя и боль.

Все, что спрятано за моими ошибками, делами (профессор вдруг во сне сбросил все ненужное, как бумаги со стола) – может это тоска по тебе.

Ты истина моя и боль.

Я ощупью ищу тебя

по темным тихим городам.

Я ощупью ищу…

Улицы, улицы… Я хочу вспомнить, где твой дом, хочу хоть во сне проникнуть в твои мысли… Мне надо быть с тобой, ощутить твое дыханье и услышать, что у тебя на душе… Мне надо знать, как сейчас светит в твоей комнате лампа, о чем ты думаешь. Это и есть любовь… или боль? Я хочу увидеть, что ты делаешь, я хочу войти в дом твой, слиться с твоими чувствами. Я ищу тебя, где дом твой… и во сне. Я никак не могу представить, где он, мне надо туда, мне очень надо, слышите… Темные улицы с высокими домами, извилистые, и я куда-то еду… на такси, да, наверное, на такси, мне надо скорей… Туда… а таксист не понимает, где это… Скорее, пожалуйста! Мы завернули – высокие, ночные стены домов, не там, еще поворот, и вот, наконец, где-то здесь, это где-то рядом.

Я вбегаю, это выход из метро или храм. А стены вдруг раздвигаются, поднимаются в колонны, бесконечно высокие своды… А впереди раскрываются двери и… ночной широкий простор, огни, шоссе, машины, и где-то там еле видные дома… Там? Такой раздирающе прекрасный простор… И разрастается в храме музыка. Мне кажется, я умру, так прекрасно и больно. Она бесконечная, высокая, горячая… Это Бетховен или что-то другое. Она в огнях, в храме, который раскрывается в звездное небо. У меня внутри все сжимается и рвется вверх. Это так красиво, что нестерпимо больно.

Огни. Сейчас я войду?

Что это?


И с той страстью, с которой создавалось на земле все великое от храмов до песен, она протянула руки.

Живущие после, вы слышите?

Он выше пирамид, он как стремленье… Храм.

Друг мой, добрый друг мой, будь же ты благословен за то, что ты будешь.

И это казалась такая любовь, которая может оживить камни. И она поднималась по ступеням процессий и встала за колонну. Подобрала свое голубое платье. Она хотела увидеть. Сначала услышала шорох… Шорох тысячелетий. Он шелестел ветром. А потом были люди. Разные. Иногда женщины, одетые в платья, но иногда в чем-то ином. Они шли и смотрели. И высокий собор летел своими арками в небо. Когда же это будет, и век пройдет, и еще тысяча лет, и еще век…


Это просто, как встать на другую ступень.

Я помню, что именно это чувство охватило меня.

Встреча тысячелетия прошла в треске петард и вкусе шампанского.

Вход в третье тысячелетие.

Это рубеж.

Наш поцелуй тоже рубеж. Тот, на мосту над Невой под взглядом сфинкса. И еще один, тоже река и шпили готического собора вдали.

Я сейчас так ясно помню.

Ты подняла запотевший стакан, отпила глоток.

– Что ты так на меня смотришь?

Ветер нес запах вина, готики и солнечной пыли. Как хорошо я его помню. И эту твою улыбку. Столик стоял на площади. Слышалась разноязычная речь: англичане, немцы, японцы. На лицах – веселая беспечность. Компания немцев чему-то шумно радовалась, японцы снимались на видеокамеру. За соседним столиком двое молодых людей и девушка оживленно разговаривали, и солнце заливало тепло-золотистым светом их и шпили готического собора, твое смеющееся лицо, золотые круглые серьги блестели.

– Изольда, что у тебя за серьги?

– Ты только сейчас заметил? Я их специально для тебя надела. Они похожи на твои минойские древности.

– В самом деле. Я так рад тебя видеть. Я уже боялся, что мы опять можем не встретиться. Мне иногда даже снится, будто я ищу тебя по каким-то темным, тихим городам.

– Не надо сейчас об этом. Мы давно не виделись, сегодня мне хочется смеяться. Тосковать будем потом. Лучше, Александр, попробуй темное пиво.

– Надеюсь, оно вам понравится, у него особый вкус, – улыбнулся мне официант, поставив передо мной высокий стакан с пеной.

– У вас интересный акцент. Откуда вы?

– Далеко отсюда. Из Москвы.

– Да, профессор из дальнего города, – сказала и ты с улыбкой.

– Приезжайте еще.

– Веселый человек. Пока я тебя ждал, Изольда, и казалось, так долго, я зашел в собор. И завороженный витражом, не заметил, как прошло время.

– А мне бы хотелось снова увидеть ваши храмы. Услышать это дивное хоровое пение.

– Так приезжай.

– Ты же знаешь, это сложно и далеко.

– Не так уж, если вчера мы чуть не дошли до Рима.

Ты расхохоталась так, что молодые люди за соседним столиком с интересом взглянули на нас.

– Не шокируй молодежь.

– Мы их не шокируем, мы их радуем.

– Как тогда на мосту или в парке?

– Не вгоняй меня в краску. Но, в самом деле, надо же умудриться заблудиться в парке.

Это был странный парк, по которому, не замечая дороги, мы бродили накануне: холмы, пруды, запутанные тропки. И именно там возникло это чувство: завороженно летело, падая, сердце, и хотелось опуститься в глубину жизни или подняться, потому что все мы не пешеходы, а пловцы. Мы затерялись и оказались наконец вместе, наедине друг с другом, а в то же время кругом было много народу, на лавочке сидела молодая пара в джинсах. Но нам в тот миг ничто уже не мешало. Ты остановилась под липой.

– Давай перестанем целоваться и постараемся понять, куда идти. Мы же заблудились.

– Какая разница. Все дороги ведут в Рим.

– А ты знаешь, в какой он стороне?

– Знаю, – я показал себе за спину.

– Ну, тогда все в порядке, выйдем.

– Я люблю, когда ты шутишь.

Мы не зря заблудились в том парке. Я всегда находил красивое место, чтобы тебя поцеловать. Нити судьбы, где и как они сплетутся в эту нить Ариадны? Странно вспоминать тот поцелуй – такая неутоленная жажда. Моя любовь издалека…

Опомнились мы только, почувствовав взгляды юноши и девушки, сидевшей у него на коленях. И удивительно, в их глазах было восхищение. А хорошо, что в этом городе нет моих студентов и учеников. Вот даже и в кафе…

– Интересно, они смотрят на нас или на твои серьги?

– Я начинаю чувствовать, что мы с тобой, как Тристан с Изольдой.

– По возрасту я скорее король Марк. Как забавно поменялись мы ролями с твоим мужем. Старик Тристан и молодой король Марк. Ты нарушаешь традицию.

– Вовсе нет. Мне-то лучше знать, раз уж мои родители дали мне такое имя. Они тоже любили средневековые сюжеты, как и ты. Дело тут не в возрасте.

– Ну, тогда в волшебном напитке. И кто же из нас кого им напоил? Наверное, я тебя. Изольда, тайно встречающаяся со старым королем Марком, прячась от Тристана. Это почти смешно, Изольда.

– Это не волшебный напиток. Все совсем просто. Когда ты рядом, я понимаю, почему дождь стучит по асфальту.

Я вопросительно взглянул на тебя, ты сказала:

– Я по-другому чувствую мир.

И благодарность охватывает меня. Я смотрю в ясные глаза красивой молодой женщины, на тебя, пришедшую в мою жизнь, когда я был уже так не молод, и понимаю, что есть миги, в которых соединяется что-то сквозь время. И действительно, все вдруг становится просто. Что я возьму с собой в свой путь – вкус твоих губ, прикосновение ручки моей внучки, глаза моих учеников, голоса друзей, мои книги… не так уж мало.

– Я благодарен тебе.

– За что? Это я тебе благодарна. Теперь-то ты понимаешь, что ты не поил меня ничем, кроме пива и вина. Правда, один раз попробовал водкой.

– Но ведь было очень холодно.

– Да. И этот сфинкс, под снегом у него иной взгляд… Ты помнишь, когда мы возле него поцеловались, было странное ощущение. Сфинкс на севере…

– Египетские обелиски есть и в Париже, и в Риме. Хотя, может быть, это тоже попытка соединения. Люди идут мимо и незаметно, подсознательно впитывают в себя формы и дух другой, древней культуры.

– Да, но в Петербурге, так далеко на севере… Это странно. Север и юг.

– Иногда соединяются самые дальние вещи. Люди, культуры. Почему?

– Спроси у своего сфинкса над Невой.

Да, моя любовь издалека, моя поздняя любовь меня многому научила. Я подумал про неожиданность судьбы. Дальность. Разъединенность. Мы давно договорились. Ты научилась писать мне сдержанные письма. Я знаю, что ты есть, существуешь на другом конце Европы. Редкость встреч. И все было бы ничего, если бы вдруг не начинало грезиться что-то невероятное.


Ты истина моя и боль.

Где найти тебя в Кноссе?

Ты так далеко.

Море, что бьется у ног, омывает и остров несчастный, где любила быка Европа.

Что там сейчас?

Я и в воине видел ее – безумную жажду соединить, в юном воине, победившем быка.

Но теперь, царю, дано ли ему понять?

Ты истина моя и боль.

Зачем так больно мне?

Море билось о камни, как сердце.

Соединиться через дали и волны.

От купца нет вестей.

Что творится на Кноссе?

Сквозь дали и волны…


– Мне иногда кажется, – я поднял стакан и взглянул на тебя сквозь его темнеющий отсвет, – будто мы оказываемся в одном городе и в одной стране. Или я вдруг становлюсь моложе, а ты старше. И еще – нет твоего мужа, или еще что-нибудь такое…