Ольга Озерцова - Талисман Шлимана

Будь же правдиво,

как удар ножа в собственное сердце.

Спаси нас, слово.

А Евлампий поднялся по деревянным ступеням в церковь и долго молился перед образом. Ступени заскрипели под шагами мужа в коричневом корзно.

– О чем твоя молитва, Евлампий?

– Ты же сам ведаешь, о чем.

– Пойдем к тебе в келью. – И там, оглядев маленькую избу, он спросил. – Где твой пергамент? Пиши:

О светло светлая

– Как ты сказал? Ты сказал – светлая?

– Светло светлая. Ты помнишь, как все это было?

О светло светлая и украсно украшенная земля русская, и многими красотами удивлена еси, озерами многими удивлена еси, реками и кладязьми местночестными, горами крутыми, холмы высокими…3

Как все это было?

Была ли великая Троя или это сон, приснившийся в темном тумане? Всходила ль Кассандра на берег ахейский или и это сон? Ответь.

Дочь рыбака слушала волны и его песни.

– Ты так дивно поешь, что люди иногда говорят – это слишком красиво, чтобы быть правдой. Но мы верим в тех богов и героев. Где они жили?

– Если людям красивой кажется песня,

если они ее не забудут,

разве может она не быть правдой?

Мои слова не будут лгать, как удар ножа в собственное сердце.

Песни те шептала мне дивная муза в одеянье нездешнем, когда ты нашла меня у моря. Загадала она мне и загадку: я должен звать тех, кто будет после.

Петь так, чтоб услышали те, кто будет после.

Была ли великая Троя, или это сон, приснившийся в темном тумане? Всходила ль Кассандра на берег ахейский или и это сон?

Ответь.

– Только, пожалуйста, не сомневайтесь в подлинности фактов, приводимых в поэмах Гомера при господине Шлимане. Это его особенная странность, он начинает гневаться, как будто вы наносите ему личное оскорбление. Лучше поговорите с ним о продаже индиго, это гораздо безопаснее.

– Может быть, я поеду в дальнюю Трою, есть такой чудный город. Хотя беспокойство зовет меня домой, в ахейские земли, – говорил купец жрецу, сидя на камне у входа в пещеру. – Поверишь ли, я так привязался к вам: к этой малышке, к тебе, мудрый старец, и к подруге Игруньи, Гелии, хотя, я ее не всегда понимаю, но знаю, так и должно быть.

– Что говорят о Гелии во дворце?

– Все, кажется, считают ее любимой наложницей царя, но так ли это? Я иногда спрашиваю себя – к царю ли она ходит? Ее часто видят на ступенях дороги процессий. Но никто не смеет к ней подходить, очевидно, таков приказ царя.

Ответь мне, жрец. В нашей стране есть пророчицы и пророки, люди ждут их предсказаний. Таков и дар Гелии?

Жрец покачал головой.

– Я знаю только то, что знаю. Еще давно мы прочли тайные знаки: она совершит что-то необычное, важное. Ваш мудрец-ахеец Нестор, и он проник в тайный смысл этих знаков. И мы отослали ее в Египет. Она не была похожа на пророчицу, красивая и беспечная девушка. Она что-то чувствовала, но ничего нам не предрекала. Только перед нашей гибелью ее охватило желание вернуться на Крит. А сейчас? С ней что-то происходит. Но кому ее слышать? Она не предсказывает нам нашу судьбу, не гадает по звездам и птицам. Она что-то видит, но это так далеко, это не то, что у нас на пороге. Люди любят пророков за простые советы о том, что нам делать завтра. А знает ли она даже о своем завтрашнем дне? Ей видится иное.

– О том я и хотел с тобой говорить. Я отправил свои корабли с товаром к себе на родину, а один оставил, но не в гавани Амнисоса, а там, за скалой. Та, ради которой я сюда приехал – уже со мной не поедет. От нашего мудреца давно нет известий. Он бы мог мне многое объяснить, дать совет и сказать, что делать. И я беспокоюсь.

– Но царь тебя любит.

– Не в царе дело. Я хочу уехать домой. И хочу позвать вас.

– Я стар и не поеду.

– Но Гелия с дочкой? – И он погладил по волосам девочку, игравшую в песок. – Ведь там есть Нестор, человек, мудрейший в наших землях, он думает о Гелии и спрашивал о ней.

– То ей решать, но думаю, она не уедет. Ведь она вернулась сюда, в погибшую землю, из Египта, где были добры к ней многие, там она знала радость. Не бросит она наш остров сейчас, после гибели мира.

– Странные слова передаешь мне ты, гонец. Да, я знаю, мудрый Нестор благоволит к нашему купцу, и я сам разрешил ему отправить много ваз и чаш к нам на родину. Но я воин и темен мне смысл таинственных пророчеств мудреца. И тому, что о нас вспомнят, мы будем обязаны купцу-недоучке, что продавал товары? Вино его, кстати, солдаты мои считают кислым.

– Не недоучке, мне было сказано Нестором только одно – купцу, что поверит слову.

– Хорошо, иди, – и уходя, гонец заметил, что царь с какой-то странной думой смотрит на виднеющуюся вдали гору Гюхту.

И это неуловимое чувство плоти, любовь египтянина, воина и царя, и еще… разгадать тайну губ, тайну великого соединения… не о ней ли поют древние песни.

Она подошла к дворцу.

Что она чувствовала, глядя на тот дворец, где он резвился с наложницами? Боль унижения и странное чувство красоты. От того, что она сама пришла и он больше не позвал ее… Гелии теперь были открыты все двери, как будто он что-то приказал своим воинам, а потом забыл о ней. Встречи их были редкими. Однажды она шла по саду у дворца, удивляясь, что хотя все здесь ей уже чужое, кто-то все же посадил лилии. И вдруг увидела его, идущего, наверное, из покоя веселья от наложниц. Тогда Гелия поняла, что хотела его встретить. Заметив ее, царь направился к ней. Он был весел, в руке держал чашу. Указал ей на скамью. Она ждала со странным чувством, что он позовет ее в покой наслажденья. Даже не наложница, не подруга, конечно, не царица – кто она, бывшая принцесса? Но здесь, у яркого цветущего куста он вдруг стал говорить нечто неожиданное:

– Девы пели в горах, собирая цветы, – их светлые песни он читал хорошо и напевно, как не смогли бы и их жрицы. Поманив ее за собой и продолжая говорить их гимны, он вошел в тронный зал, и она увидела грифонов, заискрившихся новыми красками, а потом, в соседнем покое – их чудные фрески, вновь восстановленные на стенах, и рядом новые, ничуть не хуже. Купец был прав. Это было так непохоже на те простые росписи, что она привыкла видеть в домах воинов-ахейцев. Он продолжал нараспев повторять их песни, иногда только спрашивая ее: «А это ты знаешь?» Перед дверью раздалось бряцанье меча.

– Господин, тебя ждут. Это очень срочно.

Оборвав речь на полуслове, он вышел. Она подождала его, потом тихо вернулась в сад. Вновь он ее не позвал.

Кто она здесь? Минутная прихоть царя? Зачем она приходила? Гелия вспомнила вновь появившиеся фрески на стенах и неожиданно в его устах проскользнувшее «моя хорошая», мудрую улыбку жреца и его слова о ее пути. И свое униженье

Вспомнила, как она когда-то гордо поднималась на пирамиду Джосера.

И тихо пошла по ступеням процессий и стала туда, где виднелась священная гора Гюхта.

И вновь вспомнила то, что было тогда, в Египте…

– Вы были добры ко мне пески пустыни и ты, египтянин.

Мне кажется, и ты улыбаешься мне, – и она поклонилась сфинксу.

– Ты хочешь сказать, тебе открылась тайна его губ? Ты понимаешь его улыбку?

– Я приплыла далеко из-за моря и снова вернусь на Кеифиу. Наверное, потому здесь, в Египте, я странное вижу.

– И потому то, что ты видишь, может быть верно. Мне не остановить тебя, ты уедешь. Но я об ином. В сердце есть желание яда, сладкого яда, что под языком твоим таится.

Чтоб не забыть его вечно.

Я хочу разгадать тайну твоих губ, тайну великого соединения – чтобы в ней остались и солоноватый привкус моря, и горьковатая боль разлуки. Кому открыта она – Великой богине, звездам или простому цветку?

Ты так прекрасна – и все возможно, когда улыбаешься ты… и он… – египтянин дотронулся до каменной лапы сфинкса.

Я буду слышать твой голос в шелесте северного ветра. И звать твое имя хотел бы я вечно. Ты уезжаешь вдаль и любовь моя не утоленна. Ты не захотела гробницы в Египте. Мы были бы нарисованы на чудных фресках и мы бы соединились вечно.

– Любовь и красота сохранятся не только на стенах гробниц. Верь мне. Соединиться сквозь бездну.

Она приложила руку ко лбу, потом встала на колени и дотронулась до могучей лапы сфинкса, а другой взяла за руку египтянина.

– Разреши мне звать тебя, если случится такая минута. Ты хочешь помнить мое имя… египтянин, пусть камни твоей страны и боги, позволят и мне позвать… и мой слабый голос соединится и с их таинственной силой. – Камень сфинкса был теплым, а рука египтянина горячей.

А сейчас она прижалась лбом к колонне у ступеней дороги процессий и прошептала:

Мне было тепло в твоих руках, милый,

Предлагал ты мне добрый дом и светлый.

В нем можно было б уберечься от великой боли,

Но мой путь был иным.

Я уехала от любви и бессмертия,

Но ты обещал обо мне помнить

В жизни и вечно.

И вот я зову тебя. Я оставила там свое имя.

Твои камни теплы, о страна у Нила,

а у нас остались только песни.

Помоги мне, соедини свой голос с моим,

пусть услышат.

Почему живем – ведают боги,

Почему поем…

За Тавридой, краем неистовых тавров, Кто-то о нас вспомнит.

Звук арфы в гробнице царицы Шубад,

этот звук тревожит мой сон,

как звон камня, положенного в основание

пирамиды Джосера.

Повторил я странные строки, думая о том, что надо будет успеть побывать и у пирамиды Джосера.

Здесь и камни кажутся теплыми.

За окном автобуса – песчаные дюны и красновато-розовые скалы, в окно дует горячий сухой ветер с особыми дурманящими запахами.

В Москве дожди, мокрые травы и деревья… Я смотрел, как около шоссе остановился верблюд и на нем бедуин в платке. Здесь почти не бывает дождя. Это такое необычное чувство —

выпить бутылку вина на берегу Нила (кстати, проблема еще и достать ее здесь). Дождь и песок – это странным образом соединяется в моей голове, и такое сочетание мне нравится. Разнообразие мира кажется мне сейчас огромным подарком XX века. (Ведь в древности сколько же времени надо было добираться от Скифии до Нила). И не зря в древнерусских памятниках рай всегда описывается как разнообразие.

Я подумал о записях, которые дал мне в дорогу Александр Владимирович.Но сначала решил взглянуть на телефон и стал читать последнее письмо Вадима. Оно начиналось странно:

«Глеб, не осуждай меня. Я не мог по-другому. Она уже уехала».

Вадим написал эту фразу и вспомнил. Эта ночь, зачем она к нему приходила? Когда он увидел эту родинку, он испытал почти то же, что Д’Артаньян, заметивший лилию на плече Миледи. Но Вадиму удалось сдержаться. Такая странная родинка: она напоминала лабрис. Он попытался убедить себя, что это просто родинка. А почему она врала ему, что не знала Афанасия, прояснится утром. Но если говорили, что у Елены есть способности ясновидящей, то она кто-то вроде Кейси, спящая пророчица. Он проснулся от того, что она говорит во сне. И он и тогда не до конца поверил, мало ли что ей приснилось, во сне человеку могут сниться разные роли. Но она потом все рассказала. Вадим с горечью вспомнил следующее утро и вечер.

А Елена ехала в автобусе в аэропорт и тоже вспоминала. Эта странная ночь. Зачем она к нему приходила. Да что, она себя обманывает, она же знает, зачем. Позорно это как-то. А он читал ей стихи. Ей стало хорошо. А потом то, что случилось утром. Она улыбнулась и вдруг увидела его хмурый взгляд. Эта ночь… Она для него ничего не значит? Она ведь с ним забыла все расчеты. Ей было просто хорошо.

– До свидания, нам с тобой еще надо поговорить. Не сейчас, вечером.

Что же его насторожило? А вечером, когда Вадим подошел, в лице его как будто что-то потухло, и со своей палкой он казался постаревшим.

– Это ты?

– Что я?

– Ты Антонину?

Она молчала.

– И со мной ты тоже из-за этого, чтобы я тебя не подозревал? И Афанасия… – Он уже не спрашивал, а обвинял.

– Нет, – она подняла руку, словно чтобы защититься. – Ты можешь мне не верить, но это не так.

– Что не так?

– С Афанасием и с тобой.

– В общем, ты у нас Клитемнестра. Какая разница, любовница или жена, главное – убила.

– Ваш Глеб сказал бы, что я скорее Электра. Послушай, Афанасия я сначала не любила. Он имел надо мной власть, почему, я сейчас не буду говорить, это другая история. Но потом я его полюбила, только не смейся, как отца.

– Чего уж тут смеяться, кровосмешение по полной программе.

– Понимаешь, это как с тобой. Сначала спишь с кем-то, потому что надо, ты вынуждена, а потом по-другому. И к Афанасию я привязалась.

– Потому и убила.

– Да нет, ты знаешь, – она почти плакала, – я ему как дочь была. Он хотел мне часть наследства оставить. Еще и сокровище это. Кто его мог убедить идти именно весной, в распутицу. Это она. Из-за наследства. Я знала и простить ей не могла. Она его направила в болото в его день рождения, нарочно другую тропу показала. Если хочешь, это она Клитемнестра. Сам говорил: «Клитемнестра Климова». Ты что, не знал, что Антонина – его бывшая жена? Все мы дальние родственники, и не знали об этом, пока Афанасий не нашел нас в Фейсбуке. Он считал, что мы незаконные потомки Шлимана. Татьяна Федотовна, местная «пиковая дама», была одержима семейными родословными и преданиями. Она оставила наследство всем дальним родственникам, которые найдутся. Узнала первой об этом Антонина и подсуетилась. Афанасий Шлиманом интересовался, а не Татьяной Федотовной. Антонина ему и про камни рассказала, и что именно весной идти надо по мистическим соображениям.