«Можешь меня, Глеб, осуждать, но я ей поверил. Она сказала, что это была случайность. По ее словам, дело было так. Елена все время хотела поговорить с Антониной о наследстве. Ведь получалось, что тетушка и Афанасию, и ей что-то оставила. Елена надеялась, что та поделится, вроде хотела припугнуть Антонину. А она решила, что Елена все знает о ее роли в гибели Афанасия. Елена же лишь подозревала. Начались крики. А я хорошо знаю, как Антонина умела скандалить. И, впав в свою истерическую агрессивность, Антонина и проговорилась, как она долго убеждала бывшего мужа пойти весной, как отправила его по пути, где был весенний разлив рядом с болотом, и в раздражении накинулась на Елену, да поскользнулась и упала на камень, ударилась и вниз под обрыв. Разбилась. Елена увидела, что она мертва, а вдали приближаются какие-то люди».

Да, подумал Глеб, получается не только весеннее, но и античное убийство. Клитемнестра Климова, Антонина, посылает на смерть мужа (правда бывшего), а его любовница (Кассандра) и одновременно родственница (Электра) мстит.

«Я ее отпустил, хоть она меня и использовала. На наследство в Градонеже, а она ведь теперь единственная наследница, Елена обещала не претендовать, собственность останется городу». Вадим не стал писать и старался не думать, что у тетушки могла быть недвижимость заграницей. Относительно нее Елена ничего не обещала. «Она много рассказала о том, что узнала от Афанасия, и просила передать тебе, чтобы в Египте ты был осторожнее. Градонеж продолжается в Египте и в Дельфах. Нужно понять, откуда появился камень-талисман.

Вопрос о наших легендах остался. Что было вымыслом, что было правдой, что преувеличено… То, что Антонина многое раздувала, еще не значит, что все это – выдумки. И про талисман…

После истории с Еленой мне все чаще Пушкин вспоминается. Хорошо бы действительно найти такой камень-талисман, что помогает:

«Когда подымет океан

Вокруг меня валы ревучи,

Когда грозою грянут тучи –

Храни меня, мой талисман».

А особенно для меня сейчас актуально:

«Священный сладостный обман,

Души волшебное светило…

Оно сокрылось, изменило…

Храни меня, мой талисман»».

В ответ на это Глеб написал:

«Да ладно, Вадим. Если уж обращаться к Пушкину, то к твоей ситуации больше подходит:

А живы будем, будут и другие»».

Отложив смартфон, Глеб задумался. Неужели эта древняя история разрешилась так просто? Он не мог в это поверить.

Все просто. Но тайны маленького города, Египта и Дельфов еще не раскрыты. И кажется, все связано. И каждому путнику страстно хочется знать, что там за холмом.Найти тот камень. За поворотом.По дороге вдаль… и все продолжается.

Что-то особенно интересное было об этом камне в нескольких последних листах рукописи из Градонежа, Глеб перечитал:

" Когда гусляры, попрощавшись, вышли, вслед за ними в избу вошел человек, и с его приходом снова стало радостней. Обветренные его щеки и прямой взгляд напоминали о дорожном ветре, о чем-то дальнем, каких-то надеждах и поиске. Он дружелюбно поклонился всем в корчме. Даниил всмотрелся в его лицо, будто знакомое, но так мимолетно, как бывает только лицо случайного попутчика. . Гость сел, выпил меду и обратился к мастеру.

– Никто, думаю, кроме тебя мне лучше не скажет. Не знаешь ли ты, где мне найти таких мастеров, чтобы сотворили то, что князь хочет. Прост мой ум, где их искать, что делать, не знаю. Хоть к волхвам иди.

– А почему бы и нет, – вставил Местята. – Вот ведь царь Соломон, говорят, когда хотел свой храм построить, нашел дивья зверя Китовраса, тоже кудесника, и камень шамир. И ты поищи. Может, и ходить далеко не надо. Ведь говорят, был же у князя Изяслава такой дивный, странный камень. Узнать бы, где он теперь?

– Да что вы с этим камнем носитесь, будто владыка Феодор? Просто, может, вещица была дорогая, заморская, пусть и цены немалой. Вот те, у кого от золота ум мешается, и напридумали сказок. Чтобы от него человек великую власть или колдовство мог иметь – безделица так думать. Это ж не святой образок.

– Образок не образок, а от чернецов, может, эти разговоры и пошли, – заметил золотых дел мастер. – Я-то, сказать по правде, верю тем, кто в каждом камне великую силу видит, – он приподнял запястье, на котором блеснул гранат. – Он у меня от кручины, сердце веселит. Но мое ремесло такое. А вот откуда в монахах пошли такие толки, что у них там было, отчего они так переполошились, вот бы узнать.

Вавила почесал затылок.

– Да, по монастырям до сих пор забыть не могут. Говорят владыка Феодор однажды услышал что-то про тот камень. И уж успокоиться не мог. Сказал как-то княжичу Изяславу. Дурной он, языческий, не гоже княже, что ты его носишь. Изяслав плечами пожал «Он у меня от матушки». – «А у матушки откуда?» – «Не могу сказать, но обмолвилась она как-то, что из святых рук». – «Чего жена не наговорит. Как их прабабка Ева запретного плода не испугалась взять, так и они все, что грех, всегда берут без страха. А если эту безделицу, что ты на шее носишь, я сам внесу в церковь, вот увидишь, дурные вещи начнут твориться». Изяслав-то владыки не боялся, но уж очень не любил с ним спорить. «Тягота, – говорил он, – от него у меня на душе». «Безлепицу ты сказал, владыка, с радостью показал бы тебе твою неправду, но совсем отдать его тебе не могу, даже в церковь, а вот возьми его на богородичный праздник, надень, отслужи с ним службу и увидишь, что все это пустые россказни». Ну, князь, накануне службы ему его дал, Федор и надел его. В церкви-то ничего не произошло. А вот что с самим владыкой после того было, не разберешь. Только лучше не стало.

Влас, до этого безмолвно сидевший на лавке рядом с Гильомом, вдруг проговорил:

– Может, что и створилось тогда с владыкой. Отец Евагрий как-то обмолвился, будто было тогда владыке видение -золотой свет и россыпь самоцветных драгоценных камней. Да таких дивных… После этого и стало владыке это сниться. Евагрий и просил всех про тот камень расспрашивать не только в миру, но по монастырям и по разным княжествам, даже до Полоцка посылал. Только ничего пока не открылось, кроме мутных слов каких-то. Будто кто-то услышал про этот камень, кажется так. «Он увидит клады земные, только знать, как дальше идти», да и еще какие-то неясные загадки и слова. И оттого, что там про клады говорилось, владыке еще более загорелось найти его, до сих пор про все это спрашивает, ну а камня-то уж нет.

– Где уж теперь его искать. Может, Изяслав его от владыки-то Феодора куда-нибудь и спрятал, – заметил золотых дел мастер. – Когда Изяслава хоронили, камня этого и в помине не было.

– А почему ты думаешь, что такой камень мне помочь может? – спросил гонец.

– А может и прав Местятка, – проговорил толстый мастер задумчиво и хмельно. – Ты скоморох, врешь, врешь, да и правдой вдруг проговоришься. Ведь, если подумать, это ведь нашему владыке мнилось, что то золото и самоцветы, для него так виделись, а может на самом деле это сокровенное творилось, может это была красота. Пьян я, мысли путаются, но вот ты скажи, Даниил, и ты, – обратился он к золотых дел мастеру. – Ведь мы же сами до конца не знаем, как у нас все получается, в камне ли, слове ли. Откуда это?

– Вот и я говорю тебе, добрый человек, – заплетающимся языком повторил Местята,– надо камень поискать, добрый человек. Соломон ведь искал

– А что, Местята, – пробормотал Даниил. – Ведь чудна такая мысль – откуда это все? Ведь ты прав в том, мастер, что коли глупца учить, то хоть все искусство расскажи, но дорогим и красным словам истинным не научишь. Но про тот камень люди ещё говорят, что и клады ему подвластны, злато и власть большую он может дать. А от этого у таких как владыка Феодор ум мешается, поэтому он его до сих пор и ищет.

– Что злато. Им всего не купишь. Вспомнил я. Вы тут говорили, я и вспомнил, может, это и поможет тебе, гонец. Я хочу, чтобы была здесь такая церковь. Светлая. Кто ж знает, откуда эта красота приходит. Ведь и тогда был какой-то камень, … может и от него. Слушай, гонец, поезжай в Полоцк. Я уже не смогу строить, а там мастер Иоанн, а если он с тобой не поедет, то был и еще один, Иоанн тебе расскажет. Где он теперь, по каким дорогам ходит, не знаю. А Иоанн, может, знает. Мы дружны были. Эх, что за время было. Мне сейчас так чудно вспомнилось. Сидели мы тогда у ручья, в той земле Полоцкой, когда пришел Иоанн, и говорит «Вот дали мне на время». И показывает нам вещицу малую, так ничего особенного, похоже на змеевик или на девичьи лунницу, а на ней узор мудреный, то ли птица с ликом девичьим, то ли деревья переплелись, цветы, и выделан на ней камень. В нем может все и дело. Разглядывали мы его, в руках держали по очереди. И вдруг, что произошло, до сих пор не ведаю – сон ли, явь ли, но будто видишь то, о чем мечтаешь в его красоте и поднимается в душе такая жажда, что кажется, все силы удесятеряются, и великое тебе подвластно, и что-то тайное открывается. Помню, лежал я на берегу, и вдруг услышал… голоса земли были неясными и глубокими. Взглянул я на лист и цветок малый рядом, и понял его в его краткости и малости – как свет белый дивно совершенен и земля. И кажется, до неба достанешь и до слез благодарен. Я оглянулся. Эта нестерпимая и тихая красота была в мире. В деревянной церкви… Дорого бы я дал, чтобы подышать еще той певучей радостью. Соловьи пели. Да и со всеми нами тогда что-то створилось, не со мной одним. Я потом Иоанна спрашивал, откуда у него та вещица, и что он про нее знает. Он так и не признался, но, думаю, княжна дала. Иоанн лежебока был, ленив, его по утрам не поднимешь, она его все к делу понуждала. А теперь про церкви, что он построил, все слышали. Я вот тоже с той поры кое-что сделал, сами знаете. Ну, а третий из нас… Может, он тебе и нужен, гонец. Его поищи.

– Ну что ж, поищу. Спасибо тебе, мастер. Но и вы, люди добрые, многие из вас по дорогам ходят. Коли встретите такого мастера, вспомните мои слова – пусть он заглянет сюда, – промолвив это, гонец подошел к Даниилу и сел рядом.

– А тебя я тоже искал, добрый человек, – и что-то тихо сказал ему. От его слов Даниил помрачнел, – Опасно тебе сейчас здесь оставаться, уходи, Даниил, Русь велика… Земля тебя не оставит… В ней каждая ель домом может быть, да и не уживчив ты здесь. У тебя нет ремесла, ты не воин, а земля наша любит таких неспокойных.

– Спасибо тебе, гонец, добрый человек, да и за что держаться, часть моя не процвела здесь.

И они вышли из избы. Недалеко уже сидели на бревне хмельные гусляры. Они, щурясь, смотрели вдаль, с высокого холма, где стояла изба, виднелись дороги, леса… Они перебирали струны.

Потом тихо запели. Даниил, гонец остановились. Гусляры пели. И уже был близок рассвет.

Я выхожу на развилку дорог:

Прямо дорога в землю незнаему:

Вправо пойдешь – домой придешь,

Влево пойдешь – судьбу испытать.

А даль небесная светлеет.

По какому пути нам с тобой пойти?

Там где город лесной, там где камень живой

По болотам, полям, грязевым местам,

По чащобам, лугам, оврагам, холмам

А небесная даль светлеет "


А сейчас там, за поворотом пустыня и бедуины, а не чащи и болота ,подумал Глеб.И надо еще просмотреть записи Александра Владимировича. Некоторые я успею сейчас прочитать, наверное, они подходят к тем розовато-нежным скалам, что я вижу по дороге в Луксор. Мы с Аней уже успели привыкнуть к неожиданному стилю работы, который в последнее время появился у нашего учителя и который он, как нечто само собой разумеющееся, предложил и нам. Мы сформулировали интересную, но вполне традиционную тему, над которой и работали: статьи, исследования, командировки. Но кроме того он давал нам какие-то неопределенные задания, вызывающие у меня ощущение жаркого ветра, подталкивающего в спину.

Где в этом разорванном мире есть ответ на вопрос…

Эскизы, заметки в неясном жанре, которые он просил нас обдумать, продолжить в свободном стиле. Это могло казаться какой-то модернистской игрой, если б не вызывало то странное чувство. Сейчас кроме материалов по нашей основной теме Александр Владимирович дал мне в дорогу какие-то записи о Шлимане, что-то о Египте, о шумерах. Кстати, я все время боюсь их потерять. Они, по старомодной привычке нашего учителя были написаны на листах бумаги от руки, а не на компьютере, то есть существуют, очевидно, в одном экземпляре. И вот теперь, сидя в автобусе, я просматривал его записи, обращенные ко мне.

«Может быть вам, Глеб, в поездке по Египту придут в голову неожиданные мысли. Так как я не могу сделать вам командировку к шумерам, например, в Ур в Ираке, может быть, мои отрывочные размышления будет интересно вам читать именно в Египте. Надеюсь, сама обстановка будет вас там особым образом настраивать.

Представьте себе, что вам надо написать новеллу, рассказ или статью, да что хотите.

Вот вам история – она проста. Человек нашего времени понимает, что он запутался. И тогда ему приходит в голову самая очевидная мысль (вроде того, чтобы залезть на дерево и посмотреть, куда идти из чащи). Ему хочется понять пути культуры и судьбы цивилизации. Да не как-нибудь так типологически, по-научному, а как-то по-другому. Что-то очень живое хочет он почувствовать в этом пути человеческой истории. Вроде того венка из васильков, что нашли на гробе Тутанхамона, или улыбки моих минойских жриц (не понимаю, кстати, чем она хуже улыбки Джоконды). Мне бы хотелось, чтобы такую историю ее автор (кто – не знаю) написал совсем безыскусно, например, как фантастическую повесть. (Любопытно, почему наш профессор считает это безыскусным?) Или вот, например, тема. Я бы написал об ускользающей тайне Шлимана. А она есть. Почему вдруг он решил искать Трою, а заодно и Микены. Я подумал, что жители Градонежа приписали бы это талисману Шлимана. В самом деле, пути культуры, известные всем факты этого пути – чем не фантастический роман в реальности. Подумайте, Глеб, сколько столетий самые образованные люди в разных странах читали Гомера – и века проходили, и тысячелетия, и еще века… И вдруг некий недоучившийся купец слышит то слово, и слово становится его судьбой. Практичный, даже меркантильный человек с авантюристически удачливой карьерой, может быть, постараться понять, почему он это сделал – значит разгадать ту тайну мировой культуры, мимо которой все мы проходим. Вот он – тот момент, когда слово становится судьбой человека, далекого от искусства. Кстати, я наделяю тебя «словом и судьбой» – магическая формула древнейших шумерских текстов, не совсем ясная современным исследователям.