Я дал вам, Глеб, материалы, собранные мной, в Египет, потому что мне кажется вероятным, что поворотный момент, когда Шлиман решил реализовать свою детскую мечту, случился именно здесь. Что-то он почувствовал, нашел тут. Заметьте, в 1859 году он поехал сначала в Египет, а только потом в любимую им Грецию».

Я внимательно вчитался в эти строки. Хорошо зная профессора, я почувствовал в них какую-то недоговоренность, за ними еще что-то стояло, но я пока не понимал – что.

Мне кажется, писал еще Александр Владимирович, что в соединении России и Египта есть нечто даже поэтическое. Далее был положен листок.

А тут, Глеб, я набросал, каким могло бы быть начало новеллы.


Когда улыбается сфинкс


И этот взор упал на мост, где они целовались. И тогда сфинкс улыбнулся. Великая тысячелетняя тайна жизни, жгучий песок и страсть, все это не отразилось в загадочной улыбке, прикрытой снегом северного города. Они почти не ощутили ее. Только женщина вдруг вздрогнула и прижалась щекой к воротнику его шубы.

Перекресток жизней, давних культур… То, что знал он об этих двоих осталось за сокровенной тайной древних губ.

Но женщина все же ощутила что-то странное.

– Тебе не показалось, когда мы поцеловались?

– Что?

– Да так.

Перекресток культур, кровей и стран… жаркая смесь бродила в крови этих двоих. И сфинкс ведал о том, что в них загорится и их напугает. Он знал о том ветре, который может опалить человека. И что любовь огромна, как океан, странна и в ней человек становится богом.

Люди придумали великие загадки бытия и вновь живут, не замечая их. Они могут поднять трубку телефона на другом конце Европы и услышать дальний голос. Сесть в поезд и за день доехать до другой страны, но все же не понимают…

А сфинкс улыбается, проходят века, а люди ищут одно и то же, одну великую тайну. В бесконечной разности жизни…

Двое стоят перед сфинксом в наши дни.

Вот обрывок их разговора.

– И все-таки это удивительно – южный древний сфинкс в северном городе. Как он занесен снегом. Наверное, поэтому у него и такой взгляд.

– Какой?

– Наверное, он знает, как все соединяется.

Великая тайна в смешении лиц, кровей, времен, народов.

И какая-то связующая нить.

Нити судьбы, где и как они сплетутся в эту нить Ариадны.

И сплетаются нити человеческих чувств, судеб, ошибок.

– Может быть, ему известно и как нам соединиться?

– Если бы я могла писать стихи, я бы написала что-нибудь такое:

Открыто многое ему,

Один он эту тайну знает,

Он знает – дивно сплетены Восток и Запад, Север с Югом

И люди, даже и они

Соединяются друг с другом.

– О чем ты сейчас думаешь?

– О Шлимане. Я подумал, какое странное сочетание всего в авантюристичной судьбе этого человека. Соединение стран: Германия, Америка, Греция, Россия. В России он сделал свое состояние.

– Наверное, он сюда приходил.

– Может быть.

– И в заснеженной стране я думаю об Египте, – худощавый господин в роскошной лисьей шубе дотронулся рукой до гранита. Был предрассветный час.

Тут, Глеб, я прерву свои наброски художественной прозы. Последнее время я много слышал, иногда и странного об этом поворотном моменте в судьбе Шлимана. Я не могу сказать вам всего».

Я посмотрел на моих симпатичных попутчиков и подумал – хорошо, что еду с ними, а не с моим соседом по отелю. Потому что, именно от него я тоже слышал какой-то скучный рассказ о Шлимане. Такое стало случаться, и уже не в первый раз, когда я говорю, чем занимаюсь. Этот русский бизнесмен, сидевший за моим столом, заинтересовался, когда я упомянул о Шлимане. Оказывается, его родственник и сотрудник собирал семейные предания, связанные с Екатериной Шлиман. Дмитрий Петрович (так звали моего соседа), долго рассказывал, как очень многие люди пытались еще в Петербурге отговорить Шлимана, противодействовали его желанию раскапывать Трою и Микены, и будто бы у них для этого были веские основания. Я слушал того седовласого высокого господина и думал – удивительно, как люди одного возраста, живущие в одном городе, могут быть такими разными. Дмитрий Петрович был примерно одних лет с Александром Владимировичем, но если при общении с нашим учителем ты всегда почти физически ощущаешь его постоянное желание понять собеседника и его живой юмор, то этот человек был весьма надоедлив. Несмотря на то, что у нас нашлись общие темы и он говорил любопытные вещи, но как же занудно это у него получалось. И сейчас я был рад, что не поддался на его настойчивые советы относительно моей поездки в Луксор:

– Не советую вам, Глеб, обращаться в местные агентства, деньги возьмут, а наутро ни автобуса, ни самой фирмы. – Но экскурсия всего на один день показалась мне абсурдно короткой, и вот я еду на несколько дней с египетским турагентством, и судьба послала мне гида с ужасным английским и очень симпатичных попутчиков: семейную пару норвежцев и чеха, я им рад, потому что мой сосед из отеля начинал меня уже раздражать.

Итак, далее в своих записях, которые я проглядывал по дороге в Луксор, Александр Владимирович приводил эпизоды биографии Шлимана: его страстная и немного смешная увлеченность Гомером, когда он на Итаке встает на четвереньки перед бросившейся на него собакой, подобно Одиссею, и, что интересно, собака его не трогает. Или он читает крестьянам Авлиды или Микен Еврипида и Гомера, а они завороженно слушают.

. Я просмотрел также выдержки из писем Шлимана, отметив, например такие, сделанные в 60-е годы XIX века в России. «Днем и ночью я в тревоге, как бы пожар не уничтожил моих запасов индиго. Тогда все мои мучения оказались бы напрасными. Мне надо бежать отсюда».

Но, а дальше, Глеб, писал Александр Владимирович, я снова попытаюсь облечь мои размышления об этом человеке в художественный отрывок:

«Худощавый господин в роскошной лисьей шубе потрогал рукой гранит. Был предрассветный час, снег валил мокрыми хлопьями. Вдали стояла карета с дремавшим кучером.

– Что ты хочешь сказать? Зачем привезли тебя в эту северную страну? Увидеть бы тебя не в снегу, а в песках перед храмом.

Приходится делиться с тобой, с кем угодно – только не с женой Екатериной. – И он вспомнил тот веселый и жгучий поцелуй вот на том мосту несколько лет назад. И имя у нее было чудесное, София, как у его двоюродной сестры. Как ты думаешь, сфинкс, тебе столько веков – мудрость и

они сейчас далеки друг от друга. Ее раздражает мое стремление к чему-то иному. Да и всех их. У меня прекрасный доход, я почетный гражданин Петербурга.

Но разве счастье в роскошной квартире, дорогих кушаньях, тонких винах… Нет, о нет. Неужели невозможно, чтобы рядом была такая женщина, которая любила бы тебя и стремилась с тобой вместе к одной цели… Неужели это невозможно…

Он взглянул на сфинкса и ему показалось, что каменные губы улыбнулись.

– Все же интересно, такой ли кажется твоя улыбка в песках, а не в снегу? Да, но если ты смог пропутешествовать так далеко с юга на север, то ведь и я…

Воды Невы и небо осветлели. И он вдруг радостно продекламировал:

– «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос». В самое трудное время в ушах моих звучали божественные гекзаметры. Как это возможно, что на свете есть столь прекрасный язык. Он и тебе знаком. Про Египет уже известно и язык ваш и песни. А о цивилизации греков сейчас думают, что она не древнее Гомера. Так ли это?

Ветер подул со взморья. Он поднял воротник. Я еду.

Далекой дорогой…

И он услышал ветер.

P.S. Далее, Глеб, вы можете продолжить этот отрывок сами. Он близок к вашей теме.

Мне кажется, я удачно изобразил Генриха Шлимана в тот момент, когда разные дороги открываются перед ним. Интересно и это стремление найти свою любовь посреди иллюзии семейной жизни, обернувшейся холодом. У нас у всех бывают такие моменты. Боюсь, сейчас нечто подобное происходит и с нашей Аней, хотя она, конечно, больше зависит от своего мужа, чем Генрих Шлиман от Екатерины. Обратите, кстати, внимание на то, что мать Софьи, второй жены Шлимана, была критянкой.

Продолжайте эти сюжеты в каких хотите жанрах, хорошей вам поездки, Глеб, и наслаждайтесь жизнью, как древний египтянин».

Интересно, что он имеет в виду? – подумал я, взглянув на моих попутчиков. Олав мне улыбнулся.

– Я не хотел Вам мешать, Глеб, но можно вас спросить?

Радуясь отсутствию моего занудного соотечественника, я рассказывал моим спутникам о Египте (сказывалась школа Александра Владимировича), и наше взаимное общение было веселым и непринужденным. С нашей маленькой интернациональной группой связано и то необычное, что произошло со мной в этой древней стране.

По дороге в Луксор Ингрид говорила нам о том, как увидела разрушенные дома в пригороде Каира, а когда подъехали ближе, оказалось, что там живут люди. Это ее поразило. Наш гид, молодой человек, ехавший с нами из Хургады, заметил:

– Я из южных областей Египта, там большая нищета, но люди счастливы, они не знают иной жизни.

И я подумал, что в нашей российской действительности есть еще кое-что положительное, мы еще не смирились и наше нытье и недовольство, оказывается, несут в себе нечто замечательное. Мы ощущаем другую жизнь, и в этой разности есть спасение (пока не смиримся).

Ингрид продолжала:

– Боже мой, почему такие проблемы? Такая красивая страна, чудный климат, древнейшая цивилизация – на одном туризме можно хорошо жить. Или тут дело в социальных, политических моментах?

Наш гид пожал плечами.

– Может быть, – и вдруг с юношеским интересом обратился ко мне:

– А ведь у вас в России в 1917 году была социальная революция. Что тогда произошло?

Вот так, возьми и объясни в одну минуту то, что мы не можем расхлебать больше семидесяти лет, почти уже век. И вдруг по какому-то странному наитию, смешанному с непонятным мне самому раздражением, я ответил:

– У вас тут тоже что-то похожее случилось между Средним и Новым царством во II тысячелетии до нашей эры. – И представьте себе, мой собеседник отнесся к этой параллели с полным доверием.

– Действительно.

Но мы не Древний Египет, у нас не было нашествия гиксосов, и чем больше занимаешься древностью, тем более странно ощущаешь современность.

– Глеб, вы египтолог? – спросил Олав.

– В данный момент скорее культуролог.

– Но вы как ученый-гуманитарий можете попытаться убедить Ингрид. У нее странное отношение к Египту. Я еле уговорил ее просто спуститься внутрь пирамиды Хефрена.

Ингрид – художница, она оформляет книги, связанные с фольклором, всякими там троллями и т.д., Олав – бизнесмен, а Вацлав – биолог.

– Некоторые утверждают, что пирамиды построили инопланетяне, – заметил Вацлав.

– Вы знаете, когда Олав фотографировал саркофаг фараона, у нас на пленке на его месте проявилось какое-то белое пятно. Откуда оно взялось?

Египет в самом деле вызывает особые чувства и у меня для такого утверждения есть основания.

– По бабушке Ингрид финка и ее предки, наверное, были шаманами. В средние века финны этим славились, – весело сообщил Олав.

– И они лучше чувствуют мистическую энергетику? – поинтересовался Вацлав.

– Скажите, Глеб, вы тоже ко всему этому относитесь так же иронически, как Олав? У меня в самом деле есть причины для особого взгляда на это. Я один раз оформляла книгу для подростков о Египте, там была реконструкция жизни древних египтян…

– И что?

Ингрид мельком взглянула на улыбающегося Олава и покачала головой.

– Это трудно объяснить, произошли не совсем обычные вещи, и я верю, что такое отношение многих людей к тайнам древнего Египта неспроста.

– Мы приехали. Я сфотографирую тебя в храме Хатшепсут, – заметил Олав.

В конце экскурсии, проходя между толпившимися у выхода из Долины царей продавцами сувениров, мы с Ингрид обратили внимание на старика. В отличие от других с их настойчивыми зазываниями, он тихо стоял со своим товаром. Среди разложенных на земле скарабеев, черных статуэток кошек Бастет нам неожиданно приглянулись сумки с ремешком через плечо, сделанные из какой-то плотной ткани, на них был нарисован расплывчатый египетский пейзаж и иероглифы. Все вместе смотрелось как-то необычно и даже загадочно. Продавец оказался странным. Проинструктированные нашим гидом, мы в лучших местных традициях попробовали торговаться, но старик покачал головой и предложил снизить цену на любой другой сувенир, но не на эти сумки. Заинтересованные, мы их купили. Когда мы рассматривали наши приобретения, Ингрид вдруг достала кисточку из мольберта, который всегда носила с собой, и пририсовала к египетской картинке еще кое-что: какие-то человеческие фигуры, два-три блика, и мне это очень понравилось.

– А можно Вас попросить и мне вот точно такое же.

– Точную авторскую копию? Пожалуйста.

И сидя в ресторане, я гордо переложил в это произведение искусства записи Александра Владимировича. В ресторане у Нила было хорошо и оживленно. «Многие слышались там языки» – выражаясь словами Гомера, так как обедало уже несколько экскурсионных групп: японцы, немцы, русские, французы.