Ольга Озерцова - Талисман Шлимана

Он внезапно ощутил, что потерял путь, запутался. Будет позором, когда утром они его найдут, и так презрительно посмотрят на него, которому недавно рукоплескали после игр с быком, на него, который не захотел примириться с тем, что не подарили ему добровольно, а ночью пробрался как вор, чтобы добиться этого силой… И дворец не отдал ему своих тайн, заморочил. Он представил себе лица жрецов и ее недоуменный взгляд. Это было хуже казни, хуже, чем смотреть в глаза дикому быку, и все же он не чувствовал себя виноватым, ибо страсть, казалось, давала ему право добиться этой красоты так, как он хочет. Но утренний позор страшней быка-прародителя, который, говорят, бродит здесь по ночам. Лучше встретиться с ним, чем дать себя заморочить этому дворцу. Он отбросил уже не нужный меч, сел на холодный пол, обхватив голову руками, и почувствовал дрожь. Тогда вспомнил вдруг беспечную богиню на фреске и ее беспечно-щедрую, не ведающую терзаний улыбку. Взмолился: «Помоги мне ты, которой поют в цветах и травах у моря. Я могу сражаться с быком – голыми руками, с мечом – против воина, а какое против тебя есть оружие? Ты заколдовала этот дворец. Может, здесь нужны те топорики, которым поклоняются в лабиринтах? Чем мне сражаться?» И тут, желая поднять отброшенный меч, он нащупал что-то мягкое на скользком полу, а сквозь пробившийся сверху лунный свет увидел, что это лилия… чуть дальше впереди лежали другие лепестки. Схватив цветок, побежал по этому зыбкому следу. Он вспомнил, как часто гадали их девы, обрывая лепестки у цветов – вон еще один.

вспомнил, как часто гадали их девы, обрывая лепестки у цветов – вон еще один. При слабом свете разглядел развилку коридора, на миг засомневался, куда идти, но лепесток лежал по правую руку. И он поблагодарил эту беспечную богиню. Пройдя несколько шагов, вдруг снова увидел ее изображение, у которого уже был раньше, она, казалось, смеясь, шептала: «Вот оно, мое оружие. Держи его. Оно легче, чем твой меч, но, право, его запах лучше, а вид приятней». Он осмотрелся, все еще не веря, что избежит позора и найдет выход. И тут заметил Игрунью, она обрывала последние лепестки у цветов. Еще один букет лежал около богини.

– Что с тобой? Где ты нашел мою лилию? Ты очень рискуешь. В самом деле, если вдруг тебя обнаружат здесь… – Она подошла ближе и, посмотрев ему в лицо, расхохоталась. – Видел бы ты себя, великий воин: зубы скрежещут, глаза горят, а лицо красно.

Он отвернулся, а она вдруг с жалостью взяла его за руку.

– Ты так ничего не поймешь и не узнаешь счастья. Посмотри, что за ожерелье подарил мне друг. Он не бегал за мной в закоулках дворца. Я сама подала ему руку.

Ожерелье и вправду ярко блестело на ее шее. Но еще ярче казались ее веселые губы и счастливые глаза.

– Послушай, Игрунья, мне кажется, ты можешь быть добра и понять чужеземца. За что все это со мной происходит? За что мне такое униженье? Ее вправду любил бог?

– Пойдем, я выведу тебя отсюда, мы все добры… Ты когда-нибудь поймешь. Ты нашел путь к богине по случайным цветам. Эта ночь к тебе благосклонна. Ты скоро почувствуешь это. Что нас ждет, кто знает? Ты уедешь, она уедет в Египет. Но вокруг Кносса цветут цветы. И меня ждет мой друг. Пойдем поскорее, любитель лилий.

Когда он выбрался на террасу, с наслаждением вдохнул этот воздух, напоенный цветами, вдруг, несмотря на все, почувствовал радость.

По вечерам был темный густой воздух, звон цикад.

А сегодня за обедом Таня, очаровательная молодая девушка (ей пятнадцать лет, она радует всех в нашем отеле у моря) сказала:

– Что это меня глюки мучат? Мне кажется, что такое уже было, мы так же сидели, о том же говорили…

– Это бывает, это что-то типа реинкарнации, когда вспоминаешь прошлое, – заметила светловолосая дама, моя соседка, пробуя терпкое местное вино.

– А я вот думаю, ей видится то, что будет.

– Пророчица.

– Не совсем.

– Александр Владимирович, а здесь были свои вещуньи?

– Наверное. Мы мало знаем. Минойская цивилизация существовала тут еще раньше, чем Кассандра и пифии в Дельфах.

– Про Кассандру рассказывалось в мифах, что она после взятия Трои жила с воином?

– Да, стала наложницей царя Агамемнона. Их потом обоих убила жена Агамемнона, Клитемнестра.

– Я бы не хотела такого конца, как у нее, я бы убежала.

– Я чувствую, что наша пифия уже совсем перегрелась на солнце, – заметила Танина мама.

– Александр Владимирович, а у вас тоже плечи покраснели. Пойдете завтра с нами на пляж или опять на раскопки?

– Смотрите, дождь.

– Говорят, здесь это редкость.

– Вы куда, Александр Владимирович?

– Пойду погуляю, посмотрю на дождь, он и правда здесь редко бывает.

Дорожку, ведущую от отеля к морю, окружали кусты, цветы. Наверное, меня тоже начали здесь мучить эти самые глюки. Я смотрел, как на хрупких ветках сверкают капли, как драгоценные камни в волосах самой тонкой большеглазой девушки. И мне вспомнилась какая-то юношеская мечта. Когда я это представлял себе -еще в школе, в университете? Я смотрел на мокрые листья и чувствовал: у нее должны быть таинственно глубокие, мерцающие, как эти капли, глаза. И хотелось задать детский вопрос: «Как твое имя?» В таком расслабленном состоянии я вышел к морю. Дождь внезапно кончился. Море у ног осторожно, мягко дотрагивалось до берега, как женские руки. Я сел на лежак у самого прибоя, он шумел, пена разлеталась. Что-то странное пришло на ум: «Ты, море теплое и доброе. Ты, начало цивилизации. Ты, создавшее красоту. Дай нам…»

Пришло чувство нежности. Оно было пугающе тихим. И снова приобрело свой смысл все в мире. И боль, и ложь, все вокруг, начальники, деньги, мой давний безрадостный брак, одиночество, дальняя поздняя любовь, редкость встреч с ней и с моей внучкой… И я впустил в себя это море, цикад, серебристую пену на волнах, ступени разрушенных дворцов, музыку по вечерам – они захлестнули весь осадок непонимания. В душе шаг за шагом стало восстанавливаться какое-то разрушенное единство. Гармония мира, его взаимосвязь возвращалась трепетно-живой, юной. Я вдруг ощутил, что мир ко мне добр, величественно добр, как это море. Более того, великодушен и щедр. Оно истинно, и все истинно. И все ошибки, горе и обиды, как старые листья на

стебле, были такими до боли человеческими ошибками. А значит, и в них истина. Потерянная в шуршании машин, в крике, сплетнях, гармония оказалась истинной и существующей.

Обрести и услышать.

И я иду.

Иди и слушай —

Обрести и найти.

Слышишь?

– Александр Владимирович, а знаете, какое вино мы сегодня с вами пили перед дождем? Нам наш официант рассказал.

Мои новые знакомые приносили мне такую же беспечную радость, как моя маленькая внучка. Особенно пятнадцатилетняя Таня, севшая со мной рядом на лежак.

– Говорят, что из Архан. Это самое знаменитое у них здесь красное. Туда даже есть экскурсия с дегустацией. Вы чувствуете, как действует?

– Кажется, да. А вы знаете, Танечка, я завтра собираюсь как раз в Арханы, только без экскурсии, продегустировали мы и здесь отлично.

– С кайфом.

– Вот именно. А там святилище на горе Гюхте и древнейшие могильники – толоссы. Они такие круглые, таинственные. Не хотите со мной?

– Ой, я лучше пойду на пляж. А вечером вы все расскажете, хорошо? И купите нам еще арханского.

На следующий день с утра на небе еще были облака, но пока я добрался до Архан, снова стало жарко. Проезжая мимо Кносса, я решил хотя бы на обратном пути еще раз заглянуть во дворец. Почему-то в Арханах все ближайшие магазинчики были закрыты, и я с трудом купил заказанного мне знаменитого местного вина. В результате все получилось достаточно бестолково. Я не успел в музей, а чтобы поехать в святилище, надо было специально договориться с кем-нибудь из его сотрудников, попросить открыть решетку, окружавшую раскопки. Я решил вначале идти к гробницам. Их священная гора Гюхта слева от дороги казалась мягкой при ярком солнечном свете. Служитель у входа показал мне книгу о святилище, я мельком увидел иллюстрацию, очевидно, реконструкцию какого-то известного события, может быть землетрясения 1450 г. до н. э. На рисунке храм разрушается, испуганный человек падает на землю. Но книга не продавалась, а расспрашивать было некогда, я спешил. Не задерживаясь, я поднялся на холм и бродил между могильниками. Один полностью уцелел. Я спустился в это черное пятитысячелетнее помещение. После яркого солнца здесь было темно и почти холодно. Держась за чуть влажные стены, я ощупью добрался еще до одной дыры, вошел в совсем темную погребальную камеру и дотронулся до ее влажно холодных камней. Странное ощущение возникло у меня, похожее на предчувствие и непонятное. Был ли это страх, что я делаю что-то кощунственное или иной трепет?

Сколько же еще ждать?

И сотню лет,

и тысячу лет,

и еще тысячу…

Когда ты услышишь?

Я стоял, держась рукой за холодный камень, и в душе было что-то тихое и напряженное, как струна. И только одно я шептал: «Как имя твое? Я хочу почувствовать, как твое имя?»

Выйдя на ослепительно яркое солнце, я понял, что уже не успеваю в святилище. Я все же заехал в Кносс и еще раз рассмотрел на фреске этот тонкий профиль с расширенными безбрежными глазами и тою улыбкою.

И когда я купался вечером в море, он мне все вспоминался.

Я стою пред началом времен.

После гибели мира.

Страшный суд совершили боги. Прекрасный остров погрузился в море, нахлынули волны, сотряслась земля, разрушилось все, дивные дворцы и храмы. Появились чужеземные воины, оскверняя кровью руины.

Люди. Они слышали песню бездны.

И кровь проступила на солнце,

и медленно едкою тьмою покрылся

извечный свет.

Зло и разрушенье охватили мир. Зло – от людских сердец, разрушенье – это плачут боги? Горы колебались. Дрожала земля. Конец.

Это нельзя пережить,

Это нельзя понять.

Она приходила часто к древней гробнице и, прижав руки к камням, подолгу стояла. Душа ее каменела.

Как пережить то, что увидела она, вернувшись из Египта… Люди рассказывали и о новых страшных слухах, будто и Египет скоро ждет гибель, а те, кто успели уплыть с острова Феры, вряд ли спаслись. Остров Феру все любили, там жили веселые, искусные мастера. Зловещим было, когда он погрузился в волны.

Так прошло много времени с той поры, как она вернулась на Крит. Проходили долгие месяцы. Люди не знали, ради чего жить.

Знакомые горы таинственны.

Вдали шумит море.

Когда прошел тот ужас, меня стало мучить одно. Я попытаюсь рассказать о том, как учил меня жрец.

И вспомнив все, что увидела здесь на Крите – изуродованную землетрясением землю, разрушенные чудные города, где теперь пировали чужеземные воины – замерла, стояла долго, недвижно.

И вдруг упала на колени.

Она поняла, почему жрецы не давали ей посвящения ни в храме Изиды, ни в храме Великой Богини.

И сокровенным было то, что ей открывалось:

В какой-то момент, пройдя через ад, на грани безумья и горя, человек находит тишину.

Упасть на колени и почувствовать животворящую нежность травы, шелест листьев над головой.

Тишина наполнила весь мир, мягкая и хрупкая на ощупь.

И красота была неистребима. В ней бог раскрывался до того, как родился на земле.

На грани безумья и боли, ты все поймешь. Где красота становится бессмертьем.

Она встала и шла по камням, их было много – острых, разбросанных везде, похожих на страшные развалины колон в Фестосе.

Так вот зачем она вернулась из Египта. «Что тебе еще осталось, только дочь твоя и пепел».

Что тебе еще осталось…

Старый жрец приютил девочку в горах. В том святилище, о котором эти новые воины еще не знали.

Вот что ее так звало сюда.

В один злосчастный день и роковую ночь погиб наш мир.

Что тебе еще осталось, только дочь твоя и пепел. Она шла по мертвой земле, где раньше цвели сады, к Кноссу. Там стоял полуразрушенный и поруганный дворец, и в оскверненных святилищах чужие воины насиловали жен и дев.

Она остановилась у дороги процессий, поднялась на первую ступень и смотрела на святую гору Гюхту.

За что земля дрожала от боли? Старый жрец незаметно подошел к ней и встал рядом. Его гордый взор был тих. И она сказала:

– Наша песня была о жизни. Здесь рождалась радость. Не так в Египте. Мы не были готовы к смерти.

Неужели они о нас не вспомнят?

– Кто они?

– Те, кто будут после.

Глеб уехал в маленький город Градонеж, а я решил дописывать статью, давно обещанную в сборник, за городом и теперь смотрел на нашу уютную речку, золотистую кору сосны, и мне вспомнилось «О пена морская, святая пена морская…» А здесь у нас все по-другому, даже жара в Подмосковье поселяет в душе какое-то томление. Откуда-то из лесу слышались песни, смех – наверное, туристы. Слабый ветерок приносил дым костра. Я прислонился к сосне. Мне было хорошо в этом месте. Им в XII веке оно тоже нравилось, раз они построили тут деревню и пристань. Как все-таки наша жизнь отличается от жизни людей древности. Им бы многое сейчас показалось либо чудом, либо бредом. Вот я вчера еще смотрел на море, был на Крите, а сегодня уже здесь. Такие путешествия они представляли себе возможными разве что только верхом на бесе, как в одной древнерусской повести. А как же иначе летать по небу? Облако отражалось в реке. А вот небо… Много сотен лет назад, наверное, было такое же небо. Интересно, люди, которые смотрели на него были как мы или другие?.. Странные мысли приходят ко мне, когда пишу эту статью, и как-то некстати. Хотя, может быть, наоборот? Наверное, мне просто трудно переключиться с моей поездки на Крит и минойской древности на средневековые тексты. Меня волнует загадка этой культуры, исчезнувшей и вновь открытой только в XX веке.