— Как я… — повторила Хедда.

— Как ты, — повторила Талли. — Ты знаешь, я уже почти излечилась от ощущения твоих рук вокруг моего горла. Это уже давно не имеет для меня никакого значения. Только дурные сны еще снятся, вот и все. И меня уже не мучает судьба моего отца и братьев. Меня уже даже не мучает воспоминание о дяде Чарли. Я даже не знаю, помнишь ли ты о нем. А вот мама Дженнифер помнит. В конце концов из-за того, что тогда случилось, я решила завести Бумеранга, и, значит, все вышло как нельзя лучше.

Мгновения тяжелого молчания.

— Я уже почти смирилась даже со смертью Дженнифер, — продолжала говорить Талли. — Я не хочу сказать, что часто хожу на чердак. А вот ты, мама, ты моя раковая опухоль, язва, которую я постоянно задеваю, и все потому, что ты моя мать. Как это может быть, если я уверена, что у меня нет матери? Как ты могла быть моей матерью и не любить меня? Я никогда не пойму этого, но, пока ты жива, я буду видеть тебя, разговаривать с тобой, читать тебе, выключать свет, когда ты засыпаешь, и думать: «Вот моя мать, она не любит меня. У меня есть мать, которая меня никогда не любила». Как же такое может быть? И каждый день я буду видеть тебя и задевать эту язву. Слава Богу, моя работа помогает мне меньше жалеть себя. Но одного только ничто не может изменить, — того, что ты не любила меня, когда я была ребенком, и не любишь сейчас, и — знаешь — я не хочу больше вспоминать об этом. Во мне нет ненависти к тебе, мать, я просто не хочу каждый день видеть тебя. Ты меня понимаешь?

— Слишком хорошо, Талли, — ответила Хедда.

Талли снова принялась мерить шагами комнату.

— Мама, скажи мне, — Талли вдруг кое-что вспомнила. — Тетя Лена говорила, что все годы, что я жила с тобой, ты хотела избавиться от меня, даже подумывала о том, чтобы отдать меня под опеку. Скажи мне, почему ты не сделала этого? Почему ты не отдала меня в семью, которая могла бы обо мне заботиться? Линн Мандолини рассказывала, что просила тебя отдать меня ей, и ты отказалась. Почему, мам? Почему ты отказалась?

Хедда лежала совершенно неподвижно, глаза ее были закрыты.

— Потому что ты моя дочь, Талли, — сказала она слабым голосом. — Ты моя дочь. Как могла я бросить своего ребенка? Конечно, из меня вышла плохая мать, из меня вообще ничего не вышло, но я делала все, что могла. У меня просто не хватало сил на тебя и тепла, но как я могла бросить своего ребенка? Как я могла бросить тебя? Ведь ты же моя дочь.

Талли стояла у кровати и широко открытыми глазами смотрела на Хедду, неподвижно лежащую с закрытыми глазами. Потом наклонилась над ней и поцеловала свою мать в лоб.

— Хорошо, мама, — прошептала она. — Хорошо.

10

После ухода Талли Хедда несколько часов лежала неподвижно. Сначала с открытыми глазами, потом с закрытыми, потом снова с открытыми. Она не стала ужинать, не стала пить чай. Она не включила телевизор и не попросила отвезти ее в ванную. Она просто лежала, уставившись в одну точку на стене, то закрывая глаза, то открывая их снова.

В десять часов вечера она вызвала медсестру и сказала, что хочет принять ванну. Та возражала, говоря, что уже поздно, но Хедда настаивала. Она-де не принимала ванну очень давно, ей необходимо помыться. Выслушав Хедду, сестра позвонила врачу, но тот был занят и сказал, чтобы его не беспокоили по пустякам. Тогда медсестра позвонила Талли, и та ответила, что если ее мать этого хочет, то, конечно, пусть примет ванну..

Сестра налила теплую воду, привезла Хедду в инвалидной коляске и раздела ее. Хедда весила 190 фунтов, у нее были парализованы ноги, и сестра никак не могла поднять ее с коляски. Она уже хотела было отвезти ее обратно, но вдруг Хедда, опершись на подлокотники инвалидной коляски и приложив сверхчеловеческое усилие, поднялась и шлепнулась в воду, окатив сестру с ног до головы.

— Все в порядке, — сказала Хедда, подтягиваясь за края ванны и садясь. — Уйдите, пожалуйста, я хочу побыть одна.

Сестра ушла, пообещав вернуться через двадцать минут.

Несколько секунд Хедда просто сидела с закрытыми глазами, а потом стала опускаться под воду. Держась за металлический поручень, она попыталась поднимать голову над водой, но это у нее не получалось.

Желание умереть не могло побороть желание жить, — первое было слабее, потому что шло от рассудка. Голову Хедды вытолкнуло на поверхность, как поплавок. Хедда жадно вдохнула воздух. Она сидела в ванне, тяжело дыша, и тяжкие мысли одолевали ее.

Когда через двадцать минут зашла медсестра, горячий кран был открыт.

— Что вы делаете? — удивилась сестра.

— Вода почти холодная. Я хочу сделать погорячее. Мне холодно.

— Хорошо. Не забудьте потом закрыть кран, — сказала сестра и ушла.

Чтобы проверить, все ли в порядке, сестра через полчаса снова заглянула в ванную.

Хедда безмолвно сидела в ванне, вода доходила ей до подбородка, лицо раскраснелось от жара. Сестра напомнила Хедде, что пора заканчивать купание, но та не захотела.

— Я не принимала ванну целых семь лет, — сказала она.

Сестра решила, что не будет вреда, если беспомощная женщина понежится в ванне несколько лишних минуту Была ночь, нигде ни звука. Она вернулась на сестринский пост, выпила чашку кофе, полистала журнал «Пипл», обошла нескольких пациентов. Минут сорок пять спустя она снова пошла в ванную комнату, чтобы помочь Хедде выбраться из ванны.

* * *

Хедда еще глубже погрузилась в горячую воду. Вода была очень горячей, от нее шел пар, и все зеркала запотели. Вода была такой горячей, что Хедда едва могла дышать. Но Хедде хотелось, чтобы было еще горячей. Она отвернула горячий кран. Это удалось ей не сразу и отняло у Хедцы все силы: нужно было поднести руку к крану, взяться за него и сделать усилие, чтобы его повернуть. Наконец вода полилась. Но Хедда не могла позволить себе расслабиться: нужно вовремя выключить воду, а то она переполнит ванну, выльется на пол, и тогда сбегутся медсестры. Они спустят воду и уложат Хедду в кровать. И что с ней тогда будет? Она снова будет лежать на спине, смотреть телевизор, спать, есть, снова смотреть телевизор. Хедда заставила себя открыть глаза. Сквозь поднимавшийся от воды пар она смутно различала струю и так же смутно, словно сквозь какую-то пелену, слышала, как она шумит, и этот шум напомнил ей шум реки Канзас, у которой она двадцать один год жила на Гроув-стрит. «Теперь, кажется, хорошо», — подумала Хедда, закрыла кран и снова полностью погрузилась в воду. Как хорошо. Ей казалось, что она слышит шум океана, но океан здесь был ни при чем, просто у нее в голове, словно издалека, звучало «вушшш» «вушшш». Она с трудом открыла глаза и попыталась поднять левую руку, чтобы вытереть пот со лба, но рука осталась неподвижной. Она посмотрела на эту руку под голубой водой и равнодушно подумала, что забыла, как дать ей команду, и теперь не может даже вытереть пот со лба. «Рука, рука, рука. Придет медсестра и вытрет меня». При этой мысли рука поднялась. Хедде хотелось побыть одной. Ее так приятно разморило, так клонило в сон, ею овладела удивительная безмятежность. Что с того, что она вспотела? Она чувствовала, как что-то жидкое и умиротворяющее заполняет все ее существо. Она опустила голову на кафельный бортик ванны и попыталась погрузиться еще глубже, но ничего не получилось — она была слишком большая — ноги упирались в противоположный конец ванны. Хедда чувствовала усталость, ее клонило в сон. Она слабо улыбалась: «Так хорошо, все куда-то уплывает, интересно, моя Талли чувствовала то же самое, когда вскрывала себе вены? К этому она стремилась? Это так приятно, так…»


Утром Талли протянула Робину чашку кофе, и он спросил:

— Талли, почему ты не одета? Уже восемь.

— Сегодня я не пойду на работу.

— Ты ушла с работы?

— Нет, не ушла. Умерла моя мать.

— Прости, — сказал он после паузы. — Ты что же, не собиралась мне об этом говорить?

— Я говорю тебе это сейчас.

— Когда ты узнала?

— Ночью. Мне позвонили из больницы в три часа утра.

— Где же ты была в это время? — продолжал спрашивать Робин.

— На первом этаже.

— Почему ты не разбудила меня?

Она пожала плечами.

— Зачем?

Робин откинулся на спинку стула и поставил нетронутую чашку кофе на стол.

— Понимаю. Тебе нужно было все обдумать одной, так?

— Нет. Это тебе нужно было поспать.

— Как это кстати для тебя, — сказал он холодно. — Как удобно. Отчего она умерла?

— Обширное кровоизлияние в мозг. Она принимала ванну, а вода была очень горячей.

— Прости меня, — сказал Робин, гладя Талли в лицо. — Ночью ты сильно переживала и не хотела, чтобы я это видел, а теперь ты успокоилась, так?

Теперь Талли в свою очередь холодно посмотрела на Робина.

— Да что с тобой сегодня?

— Сегодня? — сказал он, выходя из кухни. — Сегодня?


«В среду 18 июля 1990 года в 2 часа 30 минут в больнице города Топика от кровоизлияния в мозг скончалась Хедда Мейкер, проживавшая на Техас-стрит, 1501. Почтенная миссис Мейкер трудилась на благо города Топика с 1959 по 1981 год. Организацию панихиды и кремацию взяло на себя похоронное бюро «Пенвелл — Гейбл» на Юго-Восточной улице в субботу 21 июля в 10 часов. Миссис Мейкер оплакивают ее любящая дочь Натали Анна Де Марко, любящий зять Робин Де Марко, любящие внуки Робин Де Марко-млад. и Дженнифер П. Де Марко».


Сообщение появилось в четверг в «Топика Капитал джорнал». Талли пришла в дом скорби в девять — как на работу. Джек упросил оставить Дженни с ним. Около полудня вместе с ней он зашел почтить память Хедды. Талли была рада, что он быстро ушел: она не хотела, чтобы Дженни смотрела на мертвых.

Восемь часов подряд Талли просидела на удобном стуле в обитом дубовыми панелями зале похоронного бюро, слушая приглушенное бормотание нового сотрудника «Пенвелл— Гейбл», мальчика лет девятнадцати, читающего Евангелие. В пять Талли забрала Дженни и отвезла ее домой. Она покормила детей, помогла Бумерангу сделать уроки, выкупала Дженни и к семи часам вернулась в дом скорби. Она просидела там до десяти, а после на пару часов заехала к Джеку.

Талли подошла к гробу только один раз. Она попрощалась с Хеддой в четверг утром, положив на гроб букет живых цветов. «Пенвелл — Гейбл» поработало на славу, лицо покойницы выглядело ничуть не хуже, чем при жизни. Да, они были настоящие мастера своего дела — эти мистер Пенвелл и мистер Гейбл. Хорошо, что она снова — уже во второй раз — обратилась именно к ним.

Талли очень удивилась тому, сколько народу пришло проститься с Хеддой в четверг и пятницу. Пришли бывшие сослуживцы со старого очистительного завода, соседи по Гроув и Техас-стрит, медсестры и врачи, лечившие ее. Пришла даже сестра, обнаружившая Хедду в ванне, она плакала и без конца извинялась.

Пришли Милли и оба брата Робина с семьями. Пришла Шейки, положила на гроб цветы и подошла к Талли:

— Что это за П.? — шепотом спросила она.

— Какое П.? — не поняла Талли.

— Дженнифер П. Де Марко?

— Пенелопа, — невозмутимо ответила Талли.

— Правда? — удивилась Шейки. — Дженнифер Пенелопа Де Марко?

— Совершенно верно, — подтвердила Талли.

Пришла тетя Лена. Она бросила на гроб несколько цветков и направилась к Талли.

— После смерти Хедцы осталась еще ее сестра, я, Лена Крамер.

— Вы не сестра ей, — возразила Талли.

— Сестра, — с вызовом заявила Лена.

— Вы не сестра ей, — спокойно повторила Талли. — Вы дочь женщины, жившей с мужчиной, который не был Хедде отцом. Близкое родство, правда?

Пришел Тони Мандолини. Он одряхлел и облысел, но все так же высоко держал голову. Он положил цветы и, подойдя к Талли, поцеловал ее в щеку.

— Милая Талли, мужайтесь, — сказал он.

— Хорошо, буду мужаться, — ответила она, чуть улыбнувшись.

— Линн, наверное, придет на кремацию, — шепнул он ей на ухо. — Это еще не решено, но я думаю, она придет.

— Я бы очень этого хотела, — искренне сказала Талли. — Очень.

Пришли Анджела Мартинес с Джулией. Анджела громко рыдала, вытирая слезы носовым платком.

— Талли, бедняжка, — всхлипывала она, уткнувшись в щеку Талли, отчего она мгновенно стала мокрой. — Ты теперь настоящая сирота.

— Мне почти тридцать лет, у меня есть муж и двое детей, — заметила Талли, сильно сжав Анджеле руку. — И потом у меня есть вы.

— Ты хорошая дочь, Талли. Несмотря на все размолвки, ты все так хорошо устроила. Посмотри, сколько у Хедды цветов.