Полина Саймонс - Талли

Она села.

— Мне нужно домой. Моя мать будет дома в шесть.

Робин подъехал к начальной школе Патвина, которую отделял от Рощи только один дом, и остановил машину.

— Что это за детский сад?

Она пожала плечами.

— Я хожу туда по четвергам.

— Каждый четверг?

— Да.

— И как давно?

Она сжала руки.

— Третий год.

— Но Бога ради, почему?

Талли снова пожала плечами.

— Все воспитатели слишком взрослые. Детям нужен кто-то помоложе, чтобы было с кем играть.

Робин с нежностью дотронулся до ее волос.

— Они любят тебя.

— Ты же не знаешь, во что мы играли. Я была злой колдуньей, а они ловили меня, чтобы убить.

Робин улыбнулся.

— Я вижу, ты любишь детей, Талли.

— Да, два часа в неделю. Я люблю чужих детей, — сказала она, убирая голову из-под его руки.

Робин прокашлялся.

— Послушай, прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Пожалуйста, давай будем опять встречаться, и если ты не захочешь рассказывать мне о чем-то, я не буду спрашивать. Ты можешь диктовать условия, Талл, только не бросай меня.

Талли была ему рада. Она скучала по нему, но в то же время была уверена, что ему время понять кое-что.

— Робин, я рада, что встречаюсь с тобой, — сказала она. — Ты мне нравишься, ты — хороший парень, но придется тебе усвоить некоторые вещи. Первое — я не люблю говорить о своих делах. И второе… — Талли подыскивала подходящие слова, — второе — это то, что наши отношения всего лишь эпизод.

Увидев его застывший взгляд и убитое лицо, она сглотнула комок в горле. «А чего он, собственно, ждал? — подумала она. — На что, черт возьми, он надеялся?»

— Ну что, Робин?

— Почему эпизод, Талли?

— Потому что, Робин, у меня есть планы. Свои планы.

«И ты в эти планы не входишь».

— Планы? — невесело переспросил он.

— Да. Ты же знаешь, это мой последний школьный год. Скоро мне будет восемнадцать. И я собираюсь каким-то образом устраивать свою жизнь.

— Каким образом? Танцуя?

Талли покачала головой.

— Нет. Танцы, соревнования, изматывающие выступления — это не жизнь, во всяком случае, для меня. Это все равно что сменить одну тюрьму на другую. Нет, я люблю танцевать, я танцую сколько себя помню. Можно даже сказать, — она чуть улыбнулась, — что танцы были моей первой страстью.

— Здесь нечем гордиться, Талли, — сказал Робин.

— А кто гордится? — сказала она, защищаясь. — Я не горжусь этим, просто говорю то, что есть.

— Так докажи это.

— Нет, — сказала она. Я не хочу оказаться из-за этих танцев в ловушке. — Она стиснула руки. — Классический танец — не моя стихия, а любой другой подразумевает раздевание.

«А я не хочу ни перед кем раздеваться». Она так и не решилась разменять стодолларовую банкноту, которую выиграла, сняв блузку на танцевальном конкурсе в «Тортилла Джэка».

— По-моему, ты в принципе избегаешь ловушек — каких бы то ни было, — сказал Робин.

— Ты прав.

Робин поинтересовался, что же является предметом ее устремлений.

— Колледж, — ответила она.

— Допустим. Колледж — это хорошо, — сказал он. — И как ты себе это представляешь?

Она вздохнула.

— Мы с Дженнифер послали заявления в Стэнфорд. Правда, у меня не Бог весть какие отметки, и я, конечно, ни за что не поступлю…

Робин перебил ее.

— Стэнфорд, — проговорил он. — Это заведение староанглийского образца. Где он находится?

— В Калифорнии, естественно.

— В Калифорнии! — воскликнул Робин. — Понятно. И чем же ты планируешь заниматься в этом Стэнфорде?

— Если бы ты дал мне досказать, я бы сказала тебе, что мне никогда туда не поступить. Но наш американский бог, видно, обитает где-то неподалеку, так как мои документы приняты на рассмотрение. Я получу степень и работу, буду танцевать по выходным и смотреть на океан, — сказала Талли.

— Степень кого?

— Да кого угодно. Не все ли равно? Степень.

— А что Дженнифер?

— Джен собирается стать врачом. Педиатром. Или детским психиатром.

— И Дженнифер тоже этого хочет? Я хочу сказать, поехать в Калифорнию?

— Конечно, хочет, — сказала Талли, — она и предложила мне это.

— О, ну тогда, скорее всего, так оно и будет, — согласился Робин, отвернувшись от нее и глядя в боковое окно. — Скорее всего, так и будет.

Талли притихла.

— Я все понял, — сказал Робин. — Но тогда зачем тебе встречаться со мной? Или я нужен тебе только для того, чтобы как-то перебиться до следующего года?

— До следующего года? Я не загадываю дальше чем на неделю.

— Да, сказал Робин. — О да, конечно, — язвительно согласился он, ударив кулаком по рулю. — Конечно. Так скажи же мне, Талли, кем ты хочешь быть там, в Калифорнии, когда станешь взрослой?

— Предпочитаю не загадывать, — ответила Талли.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что вы с Талли собираетесь в Калифорнию? — спросила Линн. Тони оторвался от жареной говядины.

— Только то, что сказала, — ответила Дженнифер. — Мы хотим поехать в Калифорнию. Мы собираемся в Калифорнию.

— О чем ты говоришь? — сказал Тони. — Ты собиралась в Гарвард. Я думал, все уже решено.

Дженнифер покачала головой.

— Мы приняты в Стэнфорд. И именно туда мы поедем.

Линн и Тони обменялись долгим взглядом. Потом Линн сказала:

— Дженни Линн, дорогая, чья это идея? Талли?

Тони повысил голос:

— Конечно, Талли! Талли, Талли, Талли! Мне надоело все время слышать это имя! — Он повернулся к жене: — Я говорил тебе, что она от дурного семени! — А потом к Дженнифер: — Чего ты хочешь, Дженнифер? Чего ты-то хочешь?

— Я хочу поехать в Калифорнию, — упрямо ответила Дженнифер.

— Черт! — вспылил Тони, бросая вилку. Она упала с громким звоном, и у всех троих загудело в ушах. — Я не позволю этой девчонке делать из тебя неудачницу, Дженнифер! Я не позволю этой девчонке превратить тебя во вторую Талли.

Линн попросила Тони сбавить тон. Дженнифер отодвинула прибор и сложила руки на коленях.

— Папа, поехать в Стэнфорд — не значит стать неудачницей. Совсем не значит.

Линн и Тони еще что-то говорили, сначала горячо и страстно, потом медленнее, притворяясь благоразумными. Дженнифер полностью выбыла из разговора и наблюдала за родителями, спорившими, кто из них виноват в том, что такое случилось с их Дженнифер.

— Ты вечно шушукаешься с ней! — кричал Тони.

— Вот именно, а ты никогда с ней не разговариваешь! — отвечала Линн.

— Я твердил и твердил тебе об этой девчонке. И все-таки тебе понадобилось привести ее к нам в дом. Я говорил тебе: от нее не будет добра, Линн. Не от добра она появилась, и сама добром не кончит, и, между прочим, никогда никому не принесет добра. Эта Талли…

— Это неправда, пап, — вмешалась Дженнифер. — Неправда, что Талли добром не кончит. У нее все будет хорошо. Вот увидишь. Талли хочет помогать детям. Может быть, она станет психологом.

— Помогать детям? Талли себе помочь не может! — завопил Тони. — Психологом? Дженнифер, чтобы стать психологом, нужно любить разговаривать! А твоя подруга Талли — только что не глухонемая!

— Пап! Ну что ты говоришь! — сказала Дженнифер. — Чтобы стать плохим психологом — нужно любить разговаривать, а чтобы стать хорошим — нужно любить слушать. И Талли не глухонемая, пап. Ты не можешь называть ее глухонемой только потому, что сам не слышишь ее. — Джен поднялась со стула прежде, чем отец успел возразить. — Папа, папа! И вот еще что! Дело совсем не в Талли! — вдруг пронзительно закричала она и запустила стакан с кокой через всю комнату. Он разбился о стену, и осколки с громким звоном посыпались на пол. Гулкое эхо разнеслось по притихшему дому. Родители замерли. Помолчав минуту, Линн грустно сказала:

— Дженни, мы были уверены, что ты хочешь в Гарвард.

— Нет, мама, — возразила Дженнифер. — Нет. Это вы всегда хотели, чтобы я поехала в Гарвард.

— Дорогая, ну что в этом плохого? Чем плохо поехать в Гарвард?

— Ничем. Точно так же, как нет ничего плохого в том, чтобы поехать в Стэнфорд.

Ну как сказать им, как им объяснить, насколько сильно она хочет в Калифорнию! Как объяснить им, что бедняжка Талли хочет туда, только чтобы быть рядом с ней. Поднявшись к себе, Дженнифер тихо рассмеялась. Они ни за что не поверили бы, если бы я рассказала им. Они ни за что не поверили бы, что вовсе не Талли придумала ехать в Калифорнию. И что Талли имеет очень маленькое отношение ко всей этой затее. У Дженнифер было большое подозрение, что Талли, предоставленная самой себе, несмотря на все ее торжественные заявления, несмотря на карты, мечты и разговоры о пальмах, не поехала бы в Калифорнию. О, конечно, Талли ни за что на свете не признается. Но Дженнифер интуитивно чувствовала это. Без Дженнифер Талли никогда бы туда не поехала. Но как объяснить это родителям? И как сказать им, что получивший множество предложений от национальных футбольных команд Джек Пендел, которому исполнится девятнадцать в этом ноябре, поедет не куда-нибудь, а именно в Пало Альто.

Прими меня, дитя, я здесь, я твой,

Сожми в объятьях и прими мой принцип:

Желанье, страсть огонь, которым я дышу,

Любовь — роскошный пир, где все мы гости…

Робин стоял под душем и громко распевал. Была суббота, и он собирался на свидание с Талли. Каким-то чудом ей удалось это устроить. Три дня назад она сказала ему об этом, и он заказал лучший номер в «Холидэй Инн».

Робин вышел из душа и стал вытираться перед громадным, от пола до потолка, зеркалом. Зеркало запотело, но Робин протер его полотенцем и отступил назад, чтобы посмотреть на себя.

— Хм, выгляжу неплохо, — подытожил он и стал одеваться.

Прекрасное настроение омрачала только мысль, что он в самый загруженный день недели оставляет подсчет выручки на девятнадцатилетнего ассистента. «Ты имеешь право расслабиться, парень, — уговаривал себя Робин, натягивая свои лучшие хлопковые брюки и свитер поло. — Посмотри на своих братьев».

Стивен Де Марко-старший был слишком тяжело болен и оставил все дела на троих своих сыновей, но братья Робина совсем не интересовались семейным бизнесом. Брюс и Стив бегали по свиданиям и играли в мяч. Девушки и спорт, казалось, составляли предел их мечтаний.

Стив учился на втором курсе Канзасского государственного университета в Манхэттене. А Брюс, пять лет назад окончив школу, все время играл на гитаре. Он «пытался найти себя». На данный момент он, кажется, нашел себя в фермерстве. Брюс убедил себя, что только так может самореализоваться, и, попросив помощи у отца, купил ферму в двадцати милях на север от Манхэттена. Поэтому, вместо того чтобы, как Робин, носить костюмы от Пьера Кардена и рубашки «поло», Брюс ходил в комбинезоне и вставал с петухами. Он играл на своей гитаре лошадям, и, похоже, им это нравилось. Было также замечено, что его вкусы на девушек и лошадей во многом совпадали.

Вот таким образом Робин стал единственным представителем их семьи в магазине. До встречи с Талли Робин работал по семь дней в неделю от звонка до звонка. Сказав Талли, что свободен по воскресеньям, он солгал. У Робина семь лет не было выходных, но, увидев, как Талли в одиночку оттащила с дороги добермана, Робин тоже решил проявить характер и выделить себе выходной. При этом он сознавал, что никто не справится с торговлей лучше, чем он; что никто не умеет продавать так, как умеет он; никто не сумеет предложить покупателю именно то, что ему нужно; и никто не умеет определить стиль, размер и цену, на которую рассчитывает покупатель, по одному его внешнему виду и манере разговаривать, — так, как это умел Робин.

И, конечно, проблема с кассой. Даже не столько с кассой — расплачивались в основном кредитками или чеками. Но удачливое воскресенье могло принести от пятисот до тысячи долларов наличными. Ладно, ладно, ничего страшного, имущество застраховано, да и в любом случае, что значит какая-то сотня долларов для компании с ежегодным оборотом в два миллиона? Да, но сам факт краж! Обокрасть их проще простого. Например, у них в магазине продавались очень дорогие рубашки от Ральфа Лорена и Пьера Кардена. Кое-какие галстуки и ремни, двухсотдолларовые а туфли «Bally». Ребята, работавшие на складе, запросто могли вынести на себе три-четыре семидесятипятидолларовые рубашки, и эта мысль сводила Робина с ума. С недавнего времени он методично заносил теперь весь товар в компьютер и на следующий день сверял с книгой регистрации проданного.