К среде Талли успокоилась. Думая только о нем все четыре месяца, бросаясь со всех ног к двери при каждом звонке, просматривая всю почту тщательнее, чем это делают таможенники, Талли поняла, что он не приедет и ей надо как-то привыкать к этой мысли и жить дальше. Но в пятницу вечером, перед тем как лечь спать, Талли, как в детстве, сложила руки и горячо взмолилась в душе: «Милостивый Боже, когда я засну, пусть он придет ко мне, пожалуйста, позволь мне увидеть его лицо, его руки, его тонкие пальцы. Пожалуйста».


В субботу утром Талли провалялась в постели до одиннадцати. Около девяти она уже вставала, чтобы одеть Бумеранга в его спортивный костюмчик и накормить его и Робина овсяной кашей и яичницей. В последние четыре месяца Талли обнаружила, что муж и сын охотно едят овсянку и яичницу. И хотя овсянка обычно была слишком густой, а яичница суховатой, они с удовольствием съедали все и даже просили добавки.

После того, как мужчины ушли, Талли снова забралась в постель. Она не смогла заснуть, но и не проснулась окончательно. Ее охватило какое-то странное состояние — смесь усталости, дремоты и лени, когда сознание едва пробивается через обрывки сновидений. Поэтому, когда под самым окном заскрипели тормоза и хлопнула дверца машины, Талли не обратила внимания. Ей казалось, что это лишь отрывок сна.

Но вот Талли услышала, как скрипнула входная калитка, которую не смазывали уже несколько лет. Она соскочила с постели и выглянула в окно, выходящее на Техас-стрит.

Это был Джек. Это он закрывал за собой калитку. Джек, в белых шортах и голубой рубашке с короткими рукавами, закрывал за собой калитку Талли. Талли хлопнула себя ладонью по губам, чтобы не дать вырваться восторженному возгласу, но было поздно. Она не сдержалась и довольно громко вскрикнула. Джек поднял голову и увидел ее в окне.

— Талли Мейкер! Ты хочешь сказать, что в это прекрасное субботнее утро ты все еще не вылезала из постели?

— ІІІ-ш-ш! — сказала она.

— Я говорю слишком громко? — поинтересовался он, не понизив голоса. — Или тебя смущает то, что ты до сих пор не встала?

— Джеееееек!

— «Джеееееек!» — передразнил ее он, улыбаясь. — Может, ты все же спустишься и откроешь мне дверь, или мне сперва прочесть стишок?

Талли хотелось так много сказать ему, как-то выразить обуревавшие ее чувства, но произнесла только:

— Вот уж не думала, что ты знаешь стихи.

— Знаю ли я стихи?! Знаю ли я, Джек Пендел, стихи? Нет, конечно не знаю. Спускайся сию же минуту.

Талли показала ему язык.

— Подожди, Джек, ладно? Присядь там на минутку, дай мне немного времени.

— Хорошо, — ответил он, направляясь к веранде и не спуская с нее глаз.

Талли отошла от окна и зажала рот. Губы ее дрожали. Она бросилась на кровать, соскочила с нее, потом снова плюхнулась на матрас и попрыгала на нем, правда, стараясь производить как можно меньше шума.

«Что же я делаю? — думала Талли. — Какого черта я так бешусь? — Она уже стояла на кровати. — Но я счастлива до умопомрачения».

Потом она быстренько почистила зубы, сполоснула лицо, привела в порядок волосы, натянула персиковые шорты, футболку того же цвета и босиком сбежала вниз, перескакивая через две ступеньки.

Талли распахнула дверь и вышла на веранду. Джек сидел там, что-то насвистывая себе под нос, и даже не повернулся взглянуть на нее. Он казался таким небрежным; таким непринужденным, его улыбка была, как всегда, ослепительна. И единственное, что смогла сделать Талли, это глубоко вдохнуть и задержать дыхание, потому что на ее веранде, в ее кресле-качалке собственной персоной сидел Джек Пендел, со своими волшебными губами и зубами, со своими серыми глазами и светлыми волосами, в реальности даже прекрасней, чем в ее восторженных воспоминаниях и в ее волнующих снах.

— Ну, Талли, — мягко сказал он, — ты причесалась. Не стоило этого делать.

— Не говори глупостей. Я всегда причесываюсь.

— Это неправда. В прошлом году ты не причесывалась. Я тоже приходил в субботу, и примерно в это же время, и ты не была причесана.

— Неужели, — Талли старалась говорить как можно небрежнее, — это было год назад? Я думала, прошло не больше двух недель.

Талли подошла к нему и присела на подлокотник кресла, в котором удобно расположился Джек. Он, кстати, и не подумал подвинуться. Теперь ее обнаженные ноги почти касались его.

— Ты часто сидишь здесь? Великолепное место. Свежий утренний воздух. А какой запах!

— Правда? — Талли просто не представляла, о чем они будут говорить.

— Итак, что новенького? Давай посмотрим. Ты все еще ходишь на работу? — спросил Джек.

— Ты все еще живешь в Калифорнии? — ответила на вопрос вопросом Талли.

— Нет, все четыре месяца я провел в Мехико.

Четыре с половиной, хотела поправить Талли. Четыре с половиной.

— И как у тебя теперь со средствами?

— Я полностью разорен. Все, что я могу себе позволить, это пригласить тебя пообедать.

— Лучше сохрани свои деньги. Я сама приготовлю тебе обед.

Несколько мгновений он внимательно изучал ее. Эти несколько мгновений показались ей бесконечностью.

— Готовь мне обед, — согласился Джек, — а я покрашу твой дом.

— Джек, ты не знаешь, на что согласился. Ты еще не пробовал мою стряпню.

— Поверь мне, после того, что я ел в Мехико, любая еда покажется мне верхом гурманства.

— Ты давно вернулся?

— Где-то в середине недели, — ответил Джек.

И, может быть, увидев выражение ее лица, а может быть, по каким-то собственным соображениям, добавил:

— Я предпочел дождаться субботнего утра, чтобы появиться у тебя, зная, как ты ненавидишь спать до полудня.

Но Талли уже забыла, что творилось с ней всю эту неделю.

Она вошла с Джеком в дом и провела его по всем комнатам, кроме комнат Хедды.

— Талли, — сказал Джек, когда они вернулись на кухню, — позволь мне задать тебе вопрос. Ты так любезно продемонстрировала мне половину нижнего этажа. Ты показала мне пальмы, кухню, задний двор, но ты не показала мне комнату, где должна быть столовая. Что там?

— Там моя мать, — ответила Талли, понизив голос.

— О, а я уж было подумал, что вы прячете там вашу сумасшедшую первую жену.

— Я не мистер Рочестер, а ты не Джен Эйр, и не имеет значения, что ты так же беден, — сказала Талли.

— Зато ты похожа на мистера Рочестера. — Джек снова принялся пристально изучать ее.

— То есть?

— Ты плоховато выглядишь.

— Плоховато?! — воскликнула она. — Что ты имеешь в виду? Джек, он же был слепым!

Джек только поднял брови, Талли собиралась еще что-то сказать, но услышала, что звонит Хедда.

— Ты извинишь меня на минутку?

— Только если мы пообедаем на веранде.

— Можно и на заднем дворе. Там тоже очень хорошо, — сказала Талли, направляясь в комнату матери.

— Что тебе? — почти рявкнула Талли, приоткрыв дверь, но не заходя в комнату.

— Талли, кто у нас в доме? Мне кажется, я слышала мужской голос.

— Не беспокойся. Все под контролем, — успокоила ее Талли.

— Кто это, Талли? — не унималась Хедда.

— Никто. Может, ты хочешь, чтобы я включила тебе телевизор?

— Нет, но, пожалуй, я бы съела что-нибудь. Помоги мне перебраться в каталку.

Талли взглянула на мать грозно и недоверчиво.

— Ма, ты только что завтракала. Я приносила тебе кофе и кашу. Ты же никогда не ешь до двух часов. Что с тобой?

— И все же я проголодалась. Помоги мне, Талли.

Талли подошла к кровати.

— Нет, мама, я не буду помогать тебе. Почему бы тебе не посмотреть телевизор? Я принесу тебе сандвич, раз тебе уж так хочется есть. Но помогать тебе я не стану. — Она направилась к двери.

Глаза Хедды сузились, как щелочки.

— Кто там? Что ты скрываешь, Талли? Чего ты стыдишься?

— Тебя, мама, — ответила Талли, открывая дверь и выходя из комнаты. — Я стыжусь только тебя.

Талли выждала несколько минут, чтобы успокоиться. Но было не так-то легко взять себя в руки. Фантазия разгулялась помимо ее воли, и перед внутренним взором Талли предстали кошмарные картины предстоящего лета: Джек красит их дом, а Хедда и ее сиделка составляют ему компанию, развлекая разговорами. «О, это бессрочное проклятие, — думала Талли, медленно подходя к кухне, — мое бессрочное проклятие».

Остаток дня Талли и Джек провели на заднем дворе.

В полпятого Джек собрался уезжать.

— Так когда твой муж теперь приходит домой?

— Летом? Поздно. Иногда он даже остается ночевать у брата.

— Почему ты не ездишь вместе с ним? Кому-то может показаться подозрительным, что ты остаешься одна субботним вечером.

— Ну и пусть, — быстро ответила Талли. — Когда ты сможешь начать?

— В понедельник. Спасибо за обед.

— В понедельник. Отлично. Как долго ты будешь работать?

— Не знаю. — Он внимательно посмотрел ей в лицо. — Как получится. Может быть, три недели. Придешь завтра в церковь?

Талли кивнула.

— Да, чуть не забыл. С могилы исчез стул, — сообщил Джек.

— Я знаю. Это я взяла. Я думала, ты вернулся дня два назад.

— Так и есть. Я сразу сходил туда.

Не зная, что еще сказать, Талли проговорила:

— Я пыталась отскоблить ржавчину. Пробовала даже солью и лимоном. Но результат не очень заметен.

Джек рассмеялся.

— Какая ты смешная, Талли. Солью и лимоном… Так удаляют только отдельные пятнышки. А этот стул проржавел насквозь. А поверх ржавчины еще и краска слоями. Что ты с ним делала?

— Брызгала краску из аэрозольного баллончика.

— Красила? Сама? Вот молодец!

Талли смерила его взглядом из-под нахмуренных бровей.

— Перестань издеваться.

— Хорошо, перестану, — серьезно ответил Джек. — Уже перестал. Почему же ты увезла стул?

— Не знаю. Никто больше не сидит на нем.

Джек улыбнулся и кончиками пальцев погладил ее щеку.

— Ладно, все это хорошие новости, Талли Мейкер. Действительно хорошие.

Вечером Талли сидела дома одна. Было уже около одиннадцати, а Робин до сих пор не возвратился. Талли даже хотела позвонить Брюсу, но передумала. Талли никогда не звонила, чтобы удостовериться, действительно ли Робин у брата. Ни разу за последние годы. Иногда Робин останавливался у Брюса, иногда у Стива. И трое братьев решали иногда то отправиться на футбол, то в кино. Талли беспокоилась только о Бумеранге, хотя знала, что Линда прекрасно справится с ним.

«Но Робин и Бумеранг могли уехать с фермы и попасти в аварию, — думала Талли, пробираясь мимо двери материнской комнаты, — Робин так гоняет. И частенько забывает пристегиваться — они могли перевернуться и лежат сейчас где-нибудь в кювете. — Талли села прямо на пол, прислонившись спиной к стене, у нее дрожали колени. Перед глазами стояла страшная картина: перевернутая дымящаяся машина и рядом тела Робина и Бумеранга — умирающие, а может быть, уже мертвые. — Все это лишь мои жуткие фантазии», — успокаивала себя Талли. Она содрогнулась и быстро перекрестилась. «Господь покарает меня за такие мысли. Он самой мне пошлет смерть». Но все же… где-то очень глубоко… даже не мысль, а некий отзвук… «Как все просто, как ясно».

Снова перекрестившись, чтобы окончательно прогнать дурные мысли, Талли поудобнее уселась у материнских дверей и попыталась придумать, как быть с Хеддой. Когда Талли была подростком, не было ничего легче. Не путайся под ногами и побольше молись. Приготовь, убери, сбегай куда пошлют. А Талли не могла дождаться, когда же она уйдет на работу.

Ладно, лениво думала Талли, она делала все, что он нее требовалось. И что теперь? Теперь ей двадцать пять, и она все так же мечтает избавиться от своей матери.

«А мать все так же ждет, что я буду ей прислуживать. И я прислуживаю ей и никуда мне от этого не деться».

Всю свою юность Талли томилась, сама не зная почему, это что-то она искала в танцах и в заполненной водой ванне. Затем, когда она чуть повзрослела, ее стало тянуть уехать куда-нибудь. Уехать вместе с Дженнифер. А после ей хотелось уехать одной. А затем… осталось лишь упорное и необъяснимое желание, тоска по чему-то.

Теперь Талли снова тосковала, но теперь ее тоска имела имя — ее звали Джек Пендел. Талли чувствовала себя еще больше обязанной Робину. Хуже того, — она должна пожертвовать Робину Джеком Пенделом. Джек станет ее платой мужу за то, что он дал ей жизнь, которой она не хочет.

Несколько часов назад Талли позвонила тете Лене и спросила, не заберет ли она к себе Хедду, — ненадолго, просто погостить, только на лето. Тетя Лена ответила, что их дом слишком мал и ее муж не любит, когда у них кто-нибудь гостит.