— Ты молодец, Шейки, — улыбнувшись, сказала Талли, думая при этом: «Да уж, от Шейки так просто не уйдешь».

— А что ты делала все лето? Я мало тебя видела, — спросила Шейки.

— Да так. То одно, то другое. Ничего особенного, — ответила Талли.

Шейки выдержала паузу.

— Я видела тебя, — сказала она наконец, — в городе. Ты красила. Вместе с ним.

У Талли перестало биться сердце.

— И что же?

— Красила вместе с ним.

— И что же? — повторила Талли.

Шейки молча рассматривала траву.

— Это случилось, не так ли? — она скорее утверждала, чем спрашивала.

Талли ответила, тоже не поднимая глаз:

— Я не знаю, о чем ты. — Как же ей хотелось поговорить! Если бы здесь была Джулия!

Шейки кивнула.

— Нет, знаешь. Ты боишься даже вслух произнести его имя, потому что каждому станет ясно, что это случилось.

Талли потерла ладонь о ладонь, как это когда-то делала ее мать. Талли знала, что это ее жест, и ненавидела его, но ничего не могла с этим поделать. Когда она нервничала, это было все равно что грызть ногти. «О, как хочу! Страшно хочу!»

— Шейки, я не хочу говорить об этом.

— Скажи мне, Талли, это правда?

Талли вздохнула. Как ей хотелось, чтобы Джулия была сейчас рядом.

Поднимаясь, Талли сказала:

— Шейки, не надо меня допрашивать, как подсудимую. Я не хочу об этом говорить.

Шейки печально посмотрела на нее.

— Мы можем и не говорить об этом. Понимаешь, для меня это теперь уже ничего не значит. Не то чтобы я больше не испытывала к нему никаких чувств, — я до сих пор хорошо отношусь к нему. Но все это больше не имеет для меня никакого значения. У меня трое очаровательных детей. Я скоро стану менеджером целого отдела «Шанель». Моя жизнь сложилась. Я это пережила. Школа давно в прошлом. И он тоже. Но позволь мне спросить тебя, на что ты надеешься?

— Надеюсь? — переспросила Талли, так странно прозвучало для нее это слово. — Надеюсь?

— Думаешь, я не понимаю, Талли? Ты все забыла? Я пойму тебя лучше, чем кто бы то ни было. Я ведь уже написала этот роман.

Талли даже растерялась, ей не пришло в голову ничего, кроме слов:

— Нет, не ты написала его.

Шейки пропустила это мимо ушей.

— Он возвращался не к ней, он возвращался ко мне, — сказала она.

— Он никогда не возвращался к тебе. Каждый год он возвращался к ней. И приносил ей цветы, — возразила Талли.

— Поздновато, как ты заметила, — отреагировала Шейки.

— Да, — мрачно согласилась Талли, подумав: «Но не для меня».

Шейки будто прочла ее мысли, потому что засмеялась и сказала:

— Талли Мейкер! Талли Де Марко! Мы говорим здесь не о рыцаре в сияющих доспехах. Это Джек Пендел. Ты что думаешь, он проникнет поздно ночью в твое свежевыкрашенное окно и унесет тебя на руках в свою хибару? Позволь мне напомнить, что у него нет даже ее, у него же ничего нет, ничего! Только он сам и блеск доспехов, — сказала Шейки с грустью. И пожала плечами. — Вполне возможно, вы созданы друг для друга. Все в броне, что твой Галахад. Будете вместе начищать броню, потому что ничего другого вам не остается. Ох, Талли, разобьет он тебе сердце.

— Я готова, — ответила Талли.

* * *

Талли вернулась домой от Шейки около девяти часов вечера, Робина еще не было. Талли искупала Бумеранга, почитала ему на ночь и уложила спать. Сама же уселась в кресло-качалку в его спальне, но через некоторое время спустилась вниз.

Было пол-одиннадцатого. Талли заглянула к матери. Та не пожелала разговаривать, буркнув только, что думала, Талли останется у Шейки ночевать.

Талли побрела в свою калифорнийскую комнату. Но сидеть она не могла. Ей хотелось, чтобы Робин был дома. В одиннадцать она позвонила Брюсу. К телефону подошла Линда. После пятнадцатиминутной болтовни она сказала, что «мальчики» ушли и когда вернутся — неизвестно и куда ушли — не сказали. Еще через десять минут она проговорилась, что Брюс уже спит, а Робина нет. Талли попросила Линду передать Робину, чтобы он позвонил ей, когда бы ни вернулся. Миновала полночь, час, два, три. Талли заснула прямо на ступеньках. Ее разбудил Буми, он требовал, чтобы мама легла в его кровать, чтобы он мог примоститься рядышком. Она легла, но сон уже прошел, и она лежала, прислушиваясь к тихому дыханию спящего ребенка.

Робин приехал домой около десяти утра.

— Почему ты не позвонил мне? — набросилась на него Талли. — Я же просила, чтобы ты позвонил.

— Я знаю, — ответил он, наливая себе стакан апельсинового сока. — Но мы вернулись очень поздно, и я решил, что ты уже спишь.

— Да ты знаешь, кто ты после этого… — Талли взглянула на Бумеранга и запнулась. — Ты же знаешь, что я не сплю, по крайней мере, до трех. Ты хочешь сказать, что вернулся позже трех?

— Я просто не помню, Талли. Было поздно, мы много выпили, мне не хотелось будить тебя. О’кей?

— Где же вы шлялись в Манхэттене до самого утра? — Талли с большим трудом удавалось не перейти на крик. — Что за развлечения вы, ребята, там выискали?

Робин холодно взглянул на нее и подсел к сыну.

— Да нет. Ничего особенного. То да се. Играли в бильярд. Сходили в кино. Посидели, поговорили.

— Только ты и Стив? — спросила Талли.

— Да, только я и Стив, — ответил Робин.

— Куда же вы ходили?

— Да никуда особенно, — неохотно ответил Робин, кормя Бумеранга кашей. — Ну, Бумеранг, чем ты хочешь заняться сегодня? Сегодня отличный денек. Что ты будешь делать?

— Поеду на озеро, — ответил Бумеранг.

Талли почувствовала, как побледнело ее лицо. К счастью, Робин этого не заметил.

— Послушай, сын, — сказал он. — Папа сегодня играет в регби, ты не хочешь поехать вместе с мамой и посмотреть?

— Хочу!

— Робин, — осторожно сказала Талли. — Я собираюсь в церковь, а затем пройдусь по магазинам. Вчера я целый день провела с Шейки и ничего не успела сделать.

— Конечно, не успела, — ответил Робин поднимаясь, — ладно, все в порядке. Я возьму Буми. Может быть, купишь мне футболку или еще что-нибудь?

Талли почувствовала себя виноватой. Она видела, как огорчился Бумеранг, услышав, что мама не поедет с ними. Но лето подходило к концу. До следующего лета ей еще не раз представится возможность поехать с Робином и Бумерангом.


В одну из суббот в начале сентября Талли и Джек уехали в Канзас-Сити на всю ночь. После легкого обеда в уже привычном французском ресторанчике они отправились танцевать. К концу вечера, где-то около двух часов ночи, они решили вдруг тряхнуть стариной и приняли участие в танцевальном конкурсе и победили! Невероятно! Они выиграли билеты в кино, бутылку шампанского и пару футболок.

— К черту те гнусные годы, когда ты выигрывала по сто баксов в танцевальных конкурсах, — сказал Джек уже в их гостиничном номере, открывая бутылку шампанского. — Кстати, а что ты делала с этими деньгами? Тратила?

— В общем-то да. Я этим здорово зарабатывала, Джек.

— Верю, — ответил он, обнимая ее, — Еще как верю.

Совсем под утро, уже дважды успев заняться любовью, Джек сказал прямо в рассыпавшиеся волосы Талли:

— Уже сентябрь.

Талли замерла в его объятиях.

— Да. И что же? — Она изо всех сил старалась, чтобы он не услышал, как дрожит ее голос. — Топика не закрывается в сентябре.

— Но закончился сезон ремонтов.

— И?

— А я должен работать, Талли. Так же, как должна работать ты. Я должен работать.

— И что же? Ты можешь найти что-нибудь в Топике. Почему бы тебе не делать внутренний ремонт?

— Талли, Талли, — Джек ласково погладил ее по голове. — Какие у тебя красивые волосы. Я не могу красить внутри. Я люблю воздух.

— Понятно, — сказала она совсем тихо, не в силах справиться с комом в горле.

Джек поцеловал ее.

— Я вернусь в декабре. На Рождество.

Талли не ответила ему. Она считала про себя овец: одна, две, три, десять…

— Значит, вот что с нами будет? — спросила она наконец.

— А разве есть выбор? — спросил Джек, тихонько отодвигаясь от нее.

Выбор. Хороший вопрос. Хороший вопрос. У Талли не было на него ответа. Она никогда по-настоящему не задумывалась, что же будет с ними дальше. Она строила планы лишь на ближайшую неделю, в течение которой она будет встречаться с Джеком. И на следующую неделю. И еще на одну.

Так она лежала пять, десять, пятнадцать минут, не говоря ни слова и не двигаясь. Потом зачем-то пересказала Джеку их разговор с Шейки, состоявшийся пару недель назад…

— Броня, значит? — усмехнулся Джек. — Броня…

— Это правда? — спросила она.

Джек провел рукой от ее плеча к груди.

— Про тебя? — абсолютная правда, — ответил он.

Она толкнула его.

— Про тебя.

Он лежал на спине, глядя в потолок.

— Куда уж нам без брони? Как без нее жить-то?

— Никак?

— Никак, — печально кивнул Джек, целуя ее в плечо. — Вот твоя Джен. У нее почти не было брони.

— Ты дважды прав, — сказала Талли.

— Да. Она была совершенно открыта. У нее не было защиты от мира.

Талли слегка вздрогнула и отвернулась от Джека.

— Неправда. У нее не было защиты от тебя.

— Все так просто? Я бы мог тоже покончить с собой или ее отец мог бы убить меня; я мог бы жениться на ее сестре, чтобы искупить свою вину.

— Ты мог бы. Но, как тебе известно, у нее не было сестры, — заметила Талли.

Джек улыбнулся.

— У нее была ты.

— Да, но ты забыл, дорогой Джек, что я уже замужем.

Они посмеялись.

Она продолжала:

— Ты этого не знаешь, но я и правда спасла однажды тебе жизнь.

— В этом я не сомневаюсь.

— Нет, серьезно. Много лет назад. Мистер Мандолини пришел ко мне и спросил, кто такой «Дж. П.». Я уже хотела сказать ему, но увидела, что он совсем не в себе. Ты видел «Великого Гэтсби»?

— Я даже читал «Великого Гэтсби», — ответил Джек.

— Так вот, ты помнишь Джорджа Уильсона?

— Конечно.

— Именно так выглядел мистер Мандолини. Как Джордж Уильсон.

— Понятно. Так, значит, ты считаешь, что помогла мне, не сказав мистеру Мандолини, кто такой «Дж. П.»? — спросил Джек.

— Да, конечно, — удивленно ответила Талли, — Разве нет?

— Не знаю, — задумчиво ответил Джек. Он мягко посмотрел на Талли. — Иногда думаю, что да. Иногда, что нет.

— Когда нет?

— Когда… Когда я начинаю бороться со смертью.

— Я не знала, — промолвила Талли, — что ты… борешься с ней.

Он улыбнулся.

— Нет. Ты думала, что только у тебя одной такие трудности?

Талли задумчиво смотрела на него. Неужели и его это мучает? Не похоже. Она хлопнула его по груди.

— «Не горюй, — прошептала она, цитируя Фицджеральда, — завтра мы побежим быстрее…»

— «… них, протягивая вперед руки, — продолжил Джек, притягивая ее к себе. — И в одно прекрасное утро…»

— «… мы столкнемся с тем, что лодки, плывущие против течения, неудержимо сносит назад, в прошлое».

— Ты дважды права, — сказал Джек.


Через приоткрытое окно они услышали первые птичьи трели, и тогда Талли спросила:

— Джек, разве ты не мог… полюбить ее?

— Конечно, мог.

— Джек? Но почему же тогда?..

Он перевернулся на живот и спрятал лицо в подушку. И так, не поднимая головы, сказал:

— Талли, я был тогда совсем ребенок, просто легкомысленный щенок. С амбициями к тому же. В семье я был чуть ли не Богом. Я хотел играть в футбол, пить пиво, иметь много друзей, гулять с кучей девчонок. Все это у меня было, и больше я ничего не хотел. Кто знает, почему так получилось? Скорее всего, меня просто не тянуло к ней. Может быть, потому, что я слишком хорошо ее знал и чувствовал ее внутреннее напряжение. Она пугала меня. Я не хотел проблем…

Талли остановила его, пододвинувшись поближе и поцеловав в губы.

— А почему с Шейки не получилось?

— С ней могло получиться. Шейки очень привлекательна. Но под конец я понял, что она вряд ли выдержит меня. Я ведь не мог ей ничего дать. И в конце концов она разочаровалась бы.

— Ты мог дать ей себя, — сказала Талли.

— Да, но этого недостаточно.

— Это все, — убежденно сказала Талли.

Джек откатился от Талли и сказал наставительно:

— Поверь мне, это ничто. Ничто, — он откашлялся и глотнул воды из стакана, стоявшего на ночном столике. — Мой отец, мой родной отец, был замечательным человеком во всех отношениях. Моя мама свято в это верила. Он был красивым мужчиной, гораздо красивее меня, гораздо умнее. И, помимо всего прочего, очень талантливым. Да, мой отец был художником. Он целиком принадлежал моей матери, но он был беден и никогда не стремился заработать деньги. Он хотел только творить! — Последнее слово Джек произнес почти презрительно. — Хотел рисовать только для себя и для моей мамы. Моя мама говорила, что он обожал ее. Я знаю, он писал Канзас, как поэму. Его «Закат в прерии» до сих висит у нас в гостиной. Он очаровал мою маму, и она вышла за него замуж, думая, что он изменится. Но очень скоро она поняла, что он не только не меняется, но фактически с течением времени становится все больше и больше самим собой. Она могла любить его, когда он ухаживал за ней и рисовал ее, но когда они поженились и у них родился ребенок — то есть я, — моя мама поняла, что у нее всегда будут пейзажи, прерии и никогда не будет денег. Пойми, ей понадобилось восемь лет, чтобы осознать это. Когда же это произошло, она незамедлительно оставила отца и вышла замуж за человека, который мог обеспечить ее, меня и возможных будущих детей.