Полина Саймонс - Талли

Я слезла с окна, и мгновенно забылись все прекрасные места, придуманные мною. Меня обступили воображаемые чудовища. Я поняла, что когда в доме станет темно, я просто сойду с ума. Единственное, о чем я думала, как бы выскочить на улицу с криком и броситься под первую проходящую мимо машину, под первую попавшуюся машину с зажженными фарами.

Но проходили часы, я слегка успокоилась. Успокоилась, потому что подумала: «Ладно, так куда же я пойду? Конечно, к Дженнифер».

— Почему к Дженнифер, а не к Джулии?

— О, тут не было вопроса. Мы с Джен были слишком похожи. Там, где была Джен, был мой дом. С ней я не была одинока. Даже в семь лет. Годами мы играли вместе, нам не требовалось ничего говорить друг другу. Можно было подумать, что мы не знаем друг друга, но мы знали даже больше, чем надо. И я завидовала, что у нее такие родители. Завидовала их преданности.

— В общем, — продолжала Талли, — я уже потеряла надежду, что мои собственные родители когда-нибудь вернутся. Я уже стала планировать, как стану жить без них, без этого двора и бегающих по нему цыплят. Я представляла себе совсем другую жизнь, и, знаешь ли, она показалась мне не такой уж страшной. Я представляла себе заботу, которой меня окружат: «Вот идет девочка, которую бросили родители». Это начало даже забавлять меня. «Вот эта девочка. Что же такое она натворила, что родители убежали от нее?»

Так я сидела на кушетке, думая обо всем этом, пока не стало темнеть, и мне опять стало страшно. Я не знала, что делать. Я подтянула колени к подбородку, забилась в самый угол кушетки и заплакала. Я не могла включить свет. Бог запрещал маленьким девочкам самим делать это.

— Ты верила в Бога? — спросил Джек.

— Верила, — ответила она.

— И это спасало тебя?

— В темноте-то? Нет, никакая вера не помогала. Меня спас ее приход. Было уже девять часов вечера. Я девять часов просидела одна.

Я пыталась себя успокоить, говорила себе, что сосчитаю до шестидесяти, а потом позвоню Джен, обязательно позвоню. Сосчитаю до шестидесяти и позвоню. А потом еще до шестидесяти. И уж тогда-то позвоню. Я, наверное, проделывала это раз сто.

И тут вернулась она. Она включила свет в гостиной и сказала: «Натали, сними ноги с кушетки». И пошла спать.

Джек ошарашенно смотрел на Талли.

Талли кивнула.

— Да, она пошла спать. А я так и осталась сидеть на кушетке. Считала овец, пока сон не сморил меня. Утром я так и проснулась в гостиной на кушетке и пошла в постель.

Джек и Талли помолчали. Потом он спросил:

— Она так ничего тебе и не сказала?

— Да, в воскресенье. Я спросила ее: «Ма, где папа и Хэнк?» Она ответила: «Я не знаю». Я спросила, вернутся ли они. «Не знаю», — ответила она мне.

— И все? — спросил Джек.

— Все. Ясное дело, они не вернулись. Папа, верно, давно готовился к побегу, потому что они словно сквозь землю провалились. Полиция искала их несколько месяцев. Мать устроила на него настоящую охоту.

— А в лавке спрашивали?

— Конечно. Они зашли, как всегда, в лавку, купили конфет и газету. Отец был в кепке, запомнила продавщица, потому что раньше он никогда ее не носил.

— И больше никто их не видел?

— Нет.

— И он никогда не давал о себе знать?

Талли покачала головой, не в силах вымолвить ни слова.

— Ну, Талли, не надо, девочка, ну, пожалуйста, малыш, перестань.

Он погладил ее по спине. Она, отмахнувшись от него, шарила по полу, нашла сумочку и принялась рыться в ней.

— Что ты ищешь?

— Сигареты, — ответила она, бросая сумочку на пол.

— Сигареты? Ты же бросила курить.

— Да. Правда. Но хочется.

Он погладил ее по ноге.

— Успокойся, Талли. Все в порядке. Все прошло. Забудь.

— Джек, ты не понимаешь. Знаешь, что хуже всего? — Она положила ладонь себе на горло. — Самое худшее не то, что он нас оставил. Хуже всего то, что он не забрал меня с собой! Маленького братика, который называл меня «Тави», взял, а меня оставил. Даже записку не оставил: «Прости, девочка, я не мог больше жить с твоей мамой». Ладно. Но он ушел без меня. Он оставил меня с ней. С ней! Он не просто сбежал от нее, он забрал с собой Хэнка, потому что любил его и не хотел, чтобы он рос рядом с этим чудовищем, а меня он оставил! Он бросил меня с ней, и все оставшееся время я расплачивалась за это. И я ничего не могла изменить, а ему всего лишь надо было взять меня с собой…

Она опустила голову, губы ее дрожали, а Джек ласково перебирал ее волосы и шептал:

— Талли, Талли, все будет хорошо, малыш, все будет хорошо, я обещаю тебе, все будет хорошо.

Она закрыла лицо руками.

— Как ты не понимаешь, Джек? Ничего нельзя исправить в нашем прошлом. Не будет ничего хорошего. Никогда, ни в моей жизни, ни между нами. Я вечно буду возвращаться в Рощу.

— Но это неправда, Талли, дорогая, — сказал Джек, стирая кровь с ее закушенной губы. — Все поправимо. Так или иначе — все наладится. Поверь мне.

Спустя месяц после отъезда Джека Талли сделала свой третий доклад на ежегодном заседании Комитета по финансированию. Чтобы убедить комитет в необходимости продлить срок обучения семей, желающих взять ребенка на воспитание, она припомнила все прошедшие через ее руки искалеченные судьбы, приводила все возможные сравнения и аналогии. Ее речь была убедительна, красочна, метафорична. В какой-то момент она даже выставила вперед свои шрамы на запястьях, чтобы доказать… она сама не знала что. Талли казалось, что все зря, что эти восемнадцать мужчин с вытянутыми лицами за своим прямоугольным столом вряд ли в состоянии внять ее крику. Хотя, совершенно очевидно, ей удалось привлечь их внимание. Как, впрочем, и в оба предшествующих раза.

Но Талли их переиграла. В ноябре комитет принял новый бюджет и выделил Талли то, что она просила. С 1987 года срок обучения для семей, желающих взять ребенка на воспитание, увеличивался в штате Канзас с шести часов до восьми недель. Это был огромный шаг вперед в работе агентства и огромный личный успех Талли. Но, слушая поздравления мистера Хиллера, Талли твердила про себя: «Мы лечим симптомы, а не болезнь. Симптомы…»

Декабрь был не за горами.

Добившись главной своей цели — нового срока обучения, — Талли подумывала об уходе, но все же осталась в должности содиректора специальных проектов. Она взяла себе в помощь двух новых сотрудников и натаскивала их больше трех месяцев, прежде чем послать заниматься с семьями по новой программе. Талли очень верила в свою подготовительную программу.

Статистика наводила на нее скуку, но доказывала, что прогулы школы и правонарушения в новых семьях снизились на двадцать процентов по сравнению с прошлым годом. После того как были опубликованы эти данные, Талли даже увеличили фонд заработной платы, и она пригласила Алана стать своим заместителем. Сара и Джойс тоже рассчитывали на повышение, но Талли, вообще-то не будучи злопамятной, все же не забывала, как они сопротивлялись ее начинаниям. Обе они, несмотря на свои докторские степени, по-прежнему всецело поддерживали Лилиан. Несмотря на то, что номинально Талли все еще подчинялась Лилиан, пути их редко пересекались, и Лилиан редко вмешивалась в дела Талли.

За неделю до Дня Благодарения Талли и Робин отпраздновали пятую годовщину своего брака. Они пригласили человек тридцать гостей, из которых все, кроме Шейки и Фрэнка, были друзьями Робина по футболу и регби. Праздник затянулся до трех утра, и Робин много выпил. Когда все вповалку заснули или разбрелись по домам, Робин прижал Талли к стене холла, а потом за руку увлек в калифорнийскую комнату.

— Скажи мне, Талли, скажи, — спросил он, наваливаясь на нее, — это ведь были неплохие пять лет?

Талли в отличие от него пила совсем мало. Она мягко оттолкнула мужа.

— Иди спать. Ты выглядишь не очень-то трезвым.

— Нет, ты ответь. Это были хорошие пять лет?

— Да, — ответила она, — это были замечательные пять лет. А теперь иди в постель.

Вместо того чтобы уйти, он подошел к ней и запустил руки под юбку.

— Ты счастлива со мной в нашем домике на Техас-стрит?

Талли была прижата к стене, и деваться ей было некуда. Честно говоря, ей и не хотелось никуда деваться.

— Да, это дом мечты моего детства, — произнесла она, прижимаясь к нему. Робин настойчиво гладил ее бедра.

— Робин, — сказала она, — не начинай того, чего не сможешь довести до конца.

— Не смогу? Не смогу? — переспросил он, стремительно стягивая с себя брюки. — Да ты посмотри на меня!

Они занимались любовью прямо на полу, между пальмой в кадке и плетеным креслом, а после Робин посмотрел в потолок и спросил:

— Ты хочешь, чтобы я дал тебе развод?

Талли рассмеялась.

— Робин, да что с тобой? О чем ты говоришь, мы же только что занимались любовью?!

— Я сам не знаю, что говорю, — ответил он. — Когда… если ты захочешь оставить меня, ты ведь мне скажешь?

— Конечно, скажу, — с легкостью согласилась Талли. Он был пьян, и она не отнеслась к его словам серьезно.

— Как ты думаешь, я не слишком много работаю? — спросил он. — Брюс говорит, что я чересчур часто бываю в отлучках. Он говорит, что у меня такая красивая жена, а я все время от нее уезжаю. Он говорит, что я еще пожалею, когда ты заведешь роман с садовником.

Талли положила голову на его плечо.

— У нас нет садовника, — сказала она. — Кроме Милли. И, поверь мне, с Милли я романа не заведу.

— Ты одинока, Талли? — спросил Робин.

Она почувствовала, что в ней самой царит такая же тишина, как во всем спящем доме.

— Иногда, — ответила она. — Но это не из-за тебя. Наоборот, вы с Бумерангом спасаете меня от одиночества.

Робин перебирал ее волосы, опьянение снова брало верх.

— Тогда… почему же… ты… одинока? Талли?

Она не ответила, но он и не заметил этого. Он уснул. Она немного полежала рядом с ним, потом попробовала встать. Он обнял ее и снова прижал к себе.

— Не бросай меня, Талли, — пробормотал он. — Пожалуйста, не бросай меня.

Талли опять положила голову ему на плечо и пролежала так, без сна, до утра.

Джек по-прежнему приезжал только на Рождество и летом. Талли замирала и уходила в себя, занималась хозяйством и учила Бумеранга читать. Раза два она даже ездила с Робином потанцевать — как раз между приездами и отъездами Джека.

Летом Талли не готовила, в этом не было необходимости — Робин редко бывал дома в это время года.

Талли было тяжело расставаться с Джеком в 1986 году, но еще тяжелее ей было в последующие два года, особенно летом. В 1988 году на Рождество, когда Джек снова приехал, Талли пришлось сжать кулаки, чтобы не взорваться и не устроить сцену. «Я не должна опускаться до этого, — повторяла она, — не должна.»

Однажды субботним вечером, сидя с Джеком в их любимом мотеле на бульваре Топика, Талли сказала:

— Джек, я хочу съездить в Вашингтон в апреле.

— Зачем? — спросил он.

— Департамент здравоохранения в один из уик-эндов решил провести свой ежегодный семинар по усыновлению. Думаю, что в этом году я приму в нем участие.

— Неплохо, — сказал Джек, переключая канал телевизора.

Талли откашлялась.

— А в Вашингтоне весной хорошо? — поинтересовалась она.

Джек оторвался от телевизора.

— Потрясающе. Тебе понравится.

— Так… ты там уже бывал?

— Да, кажется, пару раз. Мне там недостаточно тепло.

«Какой же он непонятливый», — подумала Талли. — Но я его не спрошу. Ни за что не спрошу».

— Джек, а ты не хотел бы поехать со мной на уик-энд в Вашингтон? — спросила Талли.

Он выключил телевизор.

— Ты хочешь подарить мне уик-энд в Вашингтоне весной? Очень мило, Талли.

По его тону ничего нельзя было понять.

— Это означает «да» или «нет»?

— А этот семинар, он что — занимает весь день?

— Нет-нет, — быстро ответила Талли, — правда, в четверг и пятницу я буду занята днем, но вечером и ночью я буду свободна, и суббота и воскресенье свободны, только в субботу общий банкет и все.