— Не знал, что ты звонила домой в среду.

— Я звонила до того, как ты пришел. Позвонила сказать, что долетела нормально.

— Ясно, — сказал он. — Мне выйти из комнаты?

Идиотский вопрос.

— Нет, — медленно произнесла Талли. — Это займет не больше минуты.

И снова ей захотелось задать вопрос:

«Да что с тобой?» Она почти уже выкрикнула это. Стиснув зубы, Талли села на кровать и набрала номер.

Джек вышел на балкон.

— Привет, Робин! Ну как вы там?

— Привет, Талли! Бумеранг, это мама звонит! — закричал Робин.

Минут десять она говорила с сыном. Он просто не мог от нее оторваться. В трубке было слышно, как Робин пытался оттащить его от телефона.

— Это снова я, — сообщил он, завладев наконец трубкой. — Как проводишь время?

— Да ничего, — ответила она и, повернувшись спиной к балкону: — Буду дома в воскресенье.

Когда Джек вошел, лицо его было искажено. «Господи! — подумала Талли. — Что же происходит?»

В субботу они проснулись в семь часов, и с утра Джек казался веселее. Талли приободрилась — и не пошла на ланч.

Они занимались любовью, несмотря на отдернутые занавески, заказали завтрак в постель, вместе приняли душ, снова занимались любовью в ванной, и вышли из номера только в половине десятого.

Они осмотрели Белый дом, Лафайет-сквер и Пенсильвания-авеню. На ланч съели сандвичи с тунцом в уединенном внутреннем дворике Национальной Портретной Галереи, и потом пошли пешком через парк, чтобы найти кресло Арчи Банкера. К пяти вечера стало ясно, что кресла им не найти, да и все музеи уже закрывались.

— Давай пройдемся до Мемориала Линкольна, — предложил Джек.

Талли сморщилась и сказала плаксивым голосом:

— У меня сейчас ноги отвалятся.

— Зачем ты надела босоножки на высоком каблуке? — спросил Джек.

— Мне хотелось тебе понравиться.

— Мне нравится, когда ты босиком. Как ты ходишь на озеро Вакеро. Чем меньше на тебе надето, тем лучше.

Извилистая очередь к Мемориалу Вашингтона была в три раза длиннее, чем вечером в среду.

— Думаю, им удастся увидеть немногим больше, чем нам, — заметила Талли.

— Да, но им придется выстоять часа три, — ответил Джек.

Возле пруда они натолкнулись на маленькую чернокожую девочку, которая пыталась подманить к себе утят. Талли присела рядом с ней, и Джек сделал несколько фотографий.

— А где твоя мама? — спросила Талли.

— Она вон там, — сказала девочка, которую звали Саманта. «Вон там» было футбольное поле, и на скамеечке, укрытой кустами и деревьями, сидела молодая негритянка, очень увлеченная разговором со своим чернокожим спутником.

— Саманта, — сказала Талли, заглядывая в лицо девочки, — наверное, тебе лучше пойти к маме с папой?

— А это не папа, — сообщила Саманта. — Мой папа в Вест-Индии, а это — Питер.

— Так почему бы тебе не вернуться к ним?

— Нет. Он с ума сойдет от злости, что я так далеко убежала, — сказала Саманта.

Джек помог Талли подняться, и она неохотно побрела дальше, к Мемориалу Линкольна. Саманта пошла за ними, болтая про уточек, про деревья, про воду, которая, по словам Саманты, недостаточно чистая. Джек сделал еще несколько снимков. Саманта попросила Талли дать ей поносить ее новую желтую бейсбольную кепку с надписью «Я люблю Вашингтон», которую Талли надевала козырьком назад. Талли сразу же сняла кепку, и Саманта натянула ее тоже задом наперед. Талли все время тревожно оглядывалась назад, на скамейку. Она уже исчезла из виду. Мама Саманты уже не могла видеть свою девочку, не могла видеть, что она разговаривает с незнакомыми людьми. Джек и Талли шли как можно медленнее, и девочка шла с ними, и, наконец, издали раздалось:

«САМАНТААААААА!»

Вскоре крепкая, улыбающаяся женщина догнала их и сказала:

— Саманта, почему ты ушла так далеко?

— Извини, мама, — сказала Саманта. — Питер, что разозлился?

— Нет, дорогая, он не разозлился, — ответила мама, бросив взгляд на Талли и Джека. — А теперь пойдем назад. И отдай этой красивой леди ее кепочку.

Саманта посмотрела на Талли и начала неохотно стягивать с головы бейсболку. Талли быстро взглянула на Джека. Это он купил ей эту кепку сегодня утром, пока они ели сандвичи неподалеку от Белого дома. Джек закатил глаза и кивнул. Талли присела на корточки и сказала:

— Держи кепку, Саманта. Она твоя.

Довольная Саманта нахлобучила бейсболку обратно.

— Спасибо, — пробормотала она, повернулась и убежала.

— Надеюсь, она не доставила вам много хлопот, — сказала ее мама.

— Совсем нет, — ответила Талли, а Джек обнял ее.

* * *

Талли с интересом рассматривала надпись над головой Линкольна, которая гласила: «В сердцах людей, ради которых он спас Соединенные Штаты, память об Аврааме Линкольне будет жить вечно».

— Бумеранг очень любит Линкольна, — сказала она Джеку. — Ему было бы интересно это посмотреть.

— Ага, — ответил Джек. — Может, и Робин приедет.

— О Господи!

Но Талли знала, что если она, не дай Бог, откроет рот, если только позволит себе отреагировать, повернуть назад уже будет невозможно. Они подерутся прямо под памятником Линкольну.

Было уже шесть часов вечера, солнце почти село, когда они прошли через весь мемориальный комплекс, уселись прямо на траву и стали смотреть на Потомак и Мемориальный мост, ведущий на Арлингтонское кладбище.

— Там, наверху, это дом Роберта Э.Ли? — спросила Талли.

Джек кивнул.

— Интересно, а в темноте можно отсюда увидеть Вечный огонь на могиле Кеннеди?

— Не думаю. Это же совсем небольшой огонек.

— Маленький Вечный огонь, да?

— Да, — сказал Джек, опрокидывая ее на траву. — Давай пойдем смотреть, как цветут вишни в Бухте приливов. Пошли, пока не стемнело.

— А я хочу туда, — Талли показала на Арлингтон.

— Конечно. Ну и дурак же я был, когда подумал, что тебе будет интереснее смотреть на цветение вишни, чем на могилы, — сказал Джек, протягивая руку, чтобы помочь ей подняться. — Талли, не хочешь же ты идти туда в темноте. Мы пойдем туда завтра.

Талли не двинулась с места. Ну и пусть. Это место не хуже других.

— Что с тобой происходит, Джек? — спросила она.

Он все так же возвышался над ней, заслоняя вид на мост и кладбище.

— Со мной ничего не происходит, — холодно ответил он. — А вот что происходит с тобой? Почему ты все время родишь со сжатыми кулаками и стиснутыми зубами?

— Потому что я не понимаю, что происходит.

— Да ничего не происходит. — Джек снова сел на траву «Ну, так-то лучше», — подумала Талли. Солнце, садясь справа от нее, согрело ей щеку.

— Ведь вообще ничего не происходит, правда, Талли?

— Что происходит между нами, Джек? Что случилось?

— Ничего между нами не происходит. И с нами ничего не случилось. Ведь так, Талли?

— Так? Что так?

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

Джек казался спокойным.

— Талли, давай пойдем посмотрим на цветущие вишни. Пожалуйста. Мы же завтра уезжаем, и наверняка нам больше не представится случай посмотреть на них. Пошли. У нас еще будет время поговорить обо всем этом.

— Когда? Ты же все время отсутствуешь! Нет, я хочу поговорить сейчас. К черту эти твои вишни! Что ты имел в виду, когда говорил, что между нами ничего не происходит?

— Я имел в виду, — пояснил Джек, — что между нами ничего не происходит уже два с половиной года.

— Ну, знаешь, если бы ты почаще бывал в Топике и не сбегал бы от меня каждые два месяца, может, что-нибудь бы и произошло! — воскликнула она.

— Если бы ты не была замужем, он повысил голос, — я и не убегал бы, может, что-нибудь и произошло бы, а, Талли?

Талли открыла рот, чтобы возразить, и неожиданно поняла, что ей нечего сказать.

— Ладно, — сказала она, вставая. — Пошли смотреть на твои вишни.

Они молча шли вдоль Потомака.

Талли натерла ноги. Она сняла свои белые босоножки и некоторое время шла босиком, но галька и грубая мостовая ранили ее пятки, и она пошла по траве, но порезалась о листья, и ей пришлось опять обуться.

Под конец Джек взял ее на руки и понес, а она прижалась к нему щекой.

— Я буду звать тебя — мой дикобраз, — прошептала она.

— Осторожнее, дикобразы оставляют в своих жертвах иглы, — заметил Джек.

Талли потерлась о него лицом.

— Тогда оставь во мне немножко, Джек, — сказала она.

Они пересекли дорогу и подошли в темноте к Бухте приливов. Там расположились странные сборища людей — на обочинах, развалясь, сидели компании, с сигаретами, банками пива и ревущими машинами, которые казались живыми. Талли захотелось в туалет, но она мгновенно отказалась от этой мысли, посмотрев на тех, кто туда входит, и вдохнув запах — это избавило ее от желания воспользоваться тем, что тут называлось туалетом.

— Джек, — Талли взяла его под руку. — Может, мы лучше встанем завтра пораньше и приедем сюда, чтобы посмотреть на цветущие вишни?

— Конечно, — согласился Джек, подзывая такси.

— Итак, Талли, — сказал он, когда они уселись в машину, — объясни мне, зачем ты притащила меня в это гнездо наркоманов? — Он показал на улицу, по которой они только что шли.

— Ведь это не я тебя несла, — возразила Талли, чувствуя себя теперь гораздо лучше.

Они поужинали во французском ресторане в Джорджтауне.

— Хочешь продолжить разговор? — спросил Джек. — Как нам теперь жить дальше?

Талли вздохнула. Странно, но она не хотела продолжать тот разговор. Она не была готова к упрекам Джека. Она считала, что только она имеет право быть недовольной.

Джек повторил вопрос.

— Я не знаю, Джек, — сказала она, помедлив. — Я не думала, что ты хочешь чего-то конкретного для нас с тобой.

— Верно. И ты тоже не хочешь ничего конкретного. Впрочем, — заметил он, — это не совсем так. Ты хочешь, чтобы я болтался в Топике и приходил к тебе на свидания по воскресеньям. Но, Талли, в Канзасе зимой холодно. Кроме озера Вакеро, нам и пойти-то там некуда.

— Мы могли бы пойти куда-нибудь еще, — неуверенно возразила она.

— Куда? В «Бергер Кинг»? Или в мотель с почасовой оплатой?

Талли выпрямилась.

— Черт знает что. Я не думала, что ты можешь быть таким занудой.

Он усмехнулся.

— Ты сама не знаешь, чего ты хочешь!

— Я прекрасно знаю, чего хочу, — сказала она неуверенно. — А ты знаешь, чего хочешь?

— Тебя. Вот и все. Больше ничего. Но с этим у нас проблемы. Почему?

«Потому! — хотелось ей крикнуть. — Ты все время уезжаешь и разбиваешь мое сердце на мелкие осколки, отбирая у меня желание жить, заставляя хотеть скитаться по свету в поисках тебя. Когда тебя нет, я становлюсь такой же тоскливой, как поля вечером. Вот почему».

— Потому что ты все время уезжаешь, — сказала она тихо.

— Я целое лето провожу в Топике.

— Ты все время уезжаешь, — продолжала она. — И я тоскую по тебе. Я не знаю, вернешься ли ты.

— Я звоню тебе почти каждую неделю!

— Ты все время уезжаешь, — упрямо повторила она.

Они давно перестали есть, и все, что лежало на их тарелках, уже остыло.

— Да? А что мне, остается делать, Талли Мейкер? Что, посоветуй? Хочешь, чтобы я жил с матерью и виделся с тобой по воскресеньям в церкви? За ланчем в будни? По субботам, когда тебе удается отделаться от Шейки? Или приезжать сюда раз в год на два дня? И что же ты предлагаешь мне?

Талли молча смотрела в свою тарелку.

— Ты не любишь Топику, — сказала она наконец. — Ты не хочешь там жить.

— Жить для чего? — резко спросил он. — А ты ее любишь?

Талли не смотрела на него.

— Ты никогда не звал меня с собой, — сказала она.

— А ты никогда не просила меня остаться в Топике, — возразил он.

Она нервно крутила в руках салфетку.

— А ты остался бы, если б я попросила?

— А ты уехала бы со мной, если бы я позвал?

У Талли задрожали руки.

Джек перегнулся через стол, сжав ее пальцы.

— Талли, а как быть с Робином?

Талли начала ковырять вилкой остывшую еду, просто чтобы занять чем-то руки.

— А что с ним?

— Мы не о нем говорим, — сказал Джек.

— А о чем мы говорим?

Он потянулся к ее левой руке и дотронулся до колец с бриллиантом и обручального.

— Ты никогда не снимаешь кольца, — мягко заметил он.

Талли просительно улыбнулась.