— Какого черта ты меня сюда привез? — спросила Талли, вытирая слезы. — Я не собираюсь заниматься с тобой любовью.

— Я привез тебя сюда, чтобы показать твою машину, — сказал Робин. — Но кто-то ее уже увел.

— Ты что — оставил ее здесь? — возмутилась Талли. — Ты ее здесь бросил, чтобы ее сперли?

— Нет, Талли, после того, что я с ней сделал, вряд ли кто-нибудь покусился бы на нее.

— А что ты с ней сделал? — тихо спросила она.

— Прости меня, я ее просто изувечил. Я взял тот обрезок трубы, который ты с собой возила, и выбил все стекла, и еще кое-что… Знаешь, даже хорошо, что ты не видела…

Жестом Талли приказала ему замолчать. Несколько минут она не могла ничего произнести.

— Как ты мог так поступить со мной? — наконец спросила она.

— Талли! Как ты могла так поступить со мной?

— Ты подонок.

— Обзывай меня, как хочешь. Я, по крайней мере, попросил прощения.

— Ты просто подонок. Теперь я ни за что не попрошу у тебя прощения..

— О, — удивился Робин, — у тебя, оказывается, другие планы?

— Поехали, — сказала Талли, садясь от него как можно дальше. — Хорошо, что я не видела мою машину. Ты не должен был привозить меня сюда. Ты должен был просто сказать мне. При сыне. Поехали.


Проходили дни. Дни, заполненные сном и едой и невозможностью нормально пописать, — из-за швов было больно. Дни, когда можно было не одеваться. Дни посетителей. Джулия, пока не приехала Лаура и не забрала ее, приходила почти каждый день. Приходила и что-то доказывала, не то уговаривала, не то отговаривала. Талли быстро надоедало вникать. Джулия поминутно твердила, как она счастлива, что Талли осталась жива.

«У меня и выбора-то не было», — думала Талли.

Дни шли за днями. И однажды Талли исполнилось двадцать девять лет, и никто и не вспомнил об этом, только Джек позвонил ей. Через несколько дней вспомнили все, но уже было поздно. Милли приготовила праздничный стол, и Робин попросил ее остаться на ужин. Хедда, Робин, Талли, Милли и Бумеранг ели куриные котлеты, приготовленные Милли, а Дженнифер лежала в столовой в плетеной колыбельке.

— Я почти жалею, — сказала Талли, — о тех годах, когда мне исполнялось то семь, то восемь, то пятнадцать, а я и не подозревала об этом.

Все посмотрели на Хедду и быстро опустили глаза в тарелки, кроме Робина, который, не мигая, смотрел на жену.

— Это что — обязательно? — спросил он Талли, когда они остались наедине. — Тебе необходимо делать так, чтобы всем было плохо? Тебе все еще мало?

Талли не ответила, вышла из комнаты и уселась в кресло-качалку в детской Дженнифер. Там она и уснула. Она вернулась в постель только в три ночи, но Робина в спальне не было. Она сошла вниз, но его и там не оказалось. В конце концов Талли нашла его в комнате Буми. Расталкивая мужа и складывая покрывало с постели Бумеранга, она говорила шепотом:

— Робин, сколько раз я тебя просила? Не кури здесь или хотя бы открывай окно — не надо ему дышать этой гадостью.

— Да, да, да, — отозвался он. — Ты говорила мне.

Проходили дни, заполненные поглощением еды, которую приносила преданная Милли, возней с Дженнифер, которую приносила та же Милли, сменой пеленок и переодеванием Дженнифер, чем, впрочем, тоже занималась Милли. Жаль, что Милли не занималась одеванием взрослых. Тогда Талли могла бы сойти вниз. Или даже выйти на улицу. А так она просто валялась в постели. Единственный в доме телевизор стоял внизу, а спускаться вниз не хотелось. Робин спросил, не хочет ли она, чтобы телевизор перенесли наверх, но и этого ей не хотелось.

Изредка Талли разговаривала с Милли. Очень редко. В основном она просто валялась в постели. Милли входила, открывала окна.

— Как погода, Милл? — могла спросить Талли.

— Холодно, миссис Де Марко, — отвечала Милли. — Холодно.

— Два раза одно и то же повторяет, — бормотала Талли.

Робин наконец-то вернулся на работу. Больше ничего он для нее сделать не может, думала Талли. Пусть лучше идет и зарабатывает деньги. Талли много спала, потом ворочалась в постели, глазела из окна, покрашенного когда-то Джеком. Часто трогала пальцами вертикальный шрам на животе, который живо напоминал ей о том, что Бумеранг и Дженнифер — ее единственные дети и других не будет.

Талли не могла собраться с силами и позвонить Джеку. Знала, что он ждет ее звонка, и просто не могла позвонить. Она не представляла себе, что скажет ему. И точно так же не знала, что сказать Робину. Талли разговаривала с Милли и Бумерангом. Еще она шептала разные ласковые слова маленькой Дженнифер. С Хеддой Талли совсем не разговаривала, даже когда мать приходила к ней в спальню спросить, не надо ли ей чего. «Милли приносит мне все, что нужно», — отвечала она, не поворачивая головы.

В начале февраля Талли наконец разрешила прийти Джеку. И то только потому, что испугалась: если не позвать его сейчас, он бросит ее и уедет в Калифорнию.

Талли не стала никуда отсылать Милли. Какой смысл, если Хедда все равно рыщет в доме? Талли даже встала с постели, приняла душ и оделась — ради него. Но вниз она спускалась медленно, словно заново училась ходить.

Хедда и Милли сидели на кухне и с удивлением посмотрели на нее.

— Мама, не могла бы ты уйти к себе в комнату? Сейчас приедет Джек. Милли, а почему бы вам не сделать перерыв? Пройдитесь по магазинам или еще куда-нибудь. — Талли с трудом говорила. Стоять было тяжело. Она держалась за живот.

— Ты уверена, что этот человек должен войти в этот дом? — спросила Хедда. Милли молча рассматривала чай в чашке.

— Мама, я хочу, чтобы ты ушла к себе. Я не хотела, чтобы ты тут жила, но раз уж ты здесь…

— Что ты творишь, Талли? — сказала Хедда. — Что ты творишь?

— Я не собираюсь перед тобой отчитываться. А теперь, мама, пожалуйста, у меня нет сил с тобой препираться. Пожалуйста, уйди.

Хедда встала, но перед тем, как выйти, произнесла:

— Сейчас ты еще отвратительнее, чем раньше.

— Да, и при этом еще от тебя не завишу, — сказала Талли.

Хедда вышла. Талли посмотрела на Милли, которая все еще сидела, уставившись в свою чашку.

— Идите, Милли, все будет в порядке. И не осуждайте меня.

— Нет, миссис Де Марко, я вас не осуждаю, — сказала Милли. — Я хочу помочь. Но что скажет мистер Де Марко?

— Надеюсь, как можно меньше. Вы можете помочь мне, а заодно и Шейки. Идите в «Шанель», найдите Шейки и дайте ей деньги. Она взамен даст вам губную помаду.


Прозвучал звонок, и сердце Талли дрогнуло, потом остановилось, потом снова дрогнуло и чуть не разорвалось от счастья, когда она увидела его. Она пробормотала «привет» и пропустила его в дом.

Они поднялись наверх к Дженнифер. Раньше в этой комнате занимались спортом, а теперь переоборудовали под детскую. Кроватка Дженнифер стояла в дальнем углу.

Талли взглянула в окно и вспомнила, как однажды жарким июлем стояла снаружи на стремянке с кистью в руке.

Джек прижал к себе Дженнифер, покачал ее, положил на пеленальный столик и снял с нее ползунки и пеленки. Он внимательно рассмотрел ее голенькую — ее личико и тельце, носик, губы, глаза и лоб, головку с тоненькими волосиками, шейку и плечики, ручки с маленькими пальчиками, живот и ножки, даже ступни. Талли почувствовала себя уставшей. И сломленной.

— Посмотри, — спокойно сказал Джек, — посмотри, — он показал на ее пальчики на ногах, толстенькие и широкие. — Разве могут быть сомнения в том, чей это ребенок?

Талли смотрела в сторону.

— Нет, — отозвалась она, — сомнений быть не может.

Джек поменял Дженнифер пеленки, одел ее, и они все втроем спустились вниз. Талли подогрела бутылочку и дала Джеку, чтобы он покормил дочь.

— Как дела? — спросил он ее.

— Прекрасно! — Она постаралась, чтобы голос ее звучал весело. — А у тебя?

— Нормально. Сама понимаешь, почти ничего не делаю. Я не так уж занят, как ты.

— Ты всегда тяжело переживаешь зиму, верно?

Он погладил Дженнифер по головке.

— Я вижу, ты с ним еще не переговорила.

— Я пока к этому не готова.

— Ну конечно, нет. А мне что прикажешь делать? Я не могу сюда приходить, он вправе пристрелить меня за вторжение.

— Я поговорю с ним, как только смогу. Пожалуйста, не уезжай из Топики.

— О Талли, — сказал он, — с меня хватит.

— Может быть, она тебе снова понравится? — с надеждой спросила она.

— Талли, прекрати, — сказал Джек. — Ты же знаешь, мне здесь жизни нет. Я не хочу тут оставаться, и ты тоже. Слушай, мы можем уехать в Калифорнию, и я сниму дом в каком-нибудь большом городе, и буду работать там круглый год, и ты тоже пойдешь работать, как только захочешь. Талли, мы оба этого хотим. Так чего же мы ждем?

— Я поговорю с ним, — сказала она твердо. — Я все еще неважно себя чувствую.

— Я знаю. Подумай, как тебе были бы полезны теплый климат и солнце.

Она прикрыла глаза и посмотрела на Дженнифер.

— Наверное, это здорово, — сказала она.

— И чего же ты ждешь?

Она покачала, головой.

— Джек, все не так просто.

— Ну и что?

Она попыталась подумать, что же было еще. Что-то ведь было. Что-то большое, как гора Святой Елены. Огромное, как пустыня Гоби. Такое же мучительное. Такое же непреодолимое.

— Робин не отдаст мне Бумеранга, — сказала она угрюмо.

В комнате было слышно только чмоканье Дженнифер. Талли вдруг снова ощутила за спиной тяжелое дыхание. Наконец Джек спросил:

— Талли, так как же?

Талли не отвечала.

— Я не отдам Дженнифер, — сказал Джек, дрожащими руками дотрагиваясь до головки ребенка:

Талли все еще молчала.

— Талли, — мягко сказал Джек, наклоняясь и заглядывая ей в лицо. Неужели ты позволишь мне уйти?

Нет! — хотела закричать Талли, но не произнесла ни слова.


Уложив вечером Бумеранга спать, Робин прошел в спальню и сел у окна. Он сидел, а Талли лежала, уставившись в стену.

— Значит, так, Талли. Хедда рассказала мне, что приходил Джек, — начал разговор Робин.

Талли, не глядя на него, кивнула.

Робин молчал, пока веки ее не задрожали.

— Ну хорошо, сказал он. — Чего же ты хочешь?

«Я хочу, чтобы все было так, как было. Я вообще не хочу, чтобы что-нибудь происходило», — думала Талли.

Робин продолжал.

— Талли, я хорошо тебя знаю. Я знаю, ты хотела бы, чтобы все было так же ясно и четко, как раньше. Я бы искал выход, а ты продолжала бы поступать по-своему. И вот к чему мы пришли. Если я терпел до сих пор и ничего не предпринимал, то только потому, что ждал, когда ты придешь в себя. Но — увы. В себя ты не пришла. И выхода я теперь не вижу.

Я почти принял все, закрыл глаза на твои приходы и уходы, но ты сделала все, чтобы это стало невозможным. Он назвал ребенка Дженнифер Пендел. Почему он это сделал? Как он мог так нарушить приличия? Я подсчитал. Она что, действительно его дочь?

Талли кивнула.

— Это возможно. — Она не была готова рассказать Робину всю правду.

— Каким образом? Он что, торчит здесь теперь весь год?

— Вашингтон, — холодно сказала Талли. — Мы вместе ездили в Вашингтон.

Робин сжал ладони между колен и закурил.

— Понятно. А возможно ли, что она моя?

— Возможно, — произнесла Талли, отворачиваясь от окна. Она не в силах была сказать ему правду.

— Может быть, сделать тест на определение отцовства?

— Если хочешь.

— А ты бы чего хотела?

«Чтобы все шло так, как шло», — подумала Талли, но сказала:

— Я бы не хотела никаких тестов.

— Почему?

«Потому что я и так знаю», — подумала Талли и хотела уже сказать это.

— Потому что для меня это неважно, — сказала она.

— Ты хочешь, чтобы девочку записали как Дженнифер Пендел?

— Нет, — сказала Талли. — Мы с тобой женаты. Бумеранг — ее брат. Зарегистрируй ее как Дженнифер Де Марко. Дженнифер П. Де Марко.

Талли не смотрела на него, но услышала, как он сказал:

— Талли, что ты со мной делаешь?

— Прости меня, Робин, — сказала Талли, все еще не поворачивая головы. — Прости меня, пожалуйста.

— Я прошу тебя, Талли. У меня нет выбора. Но ты должна принять какое-то решение. Мы с тобой можем не говорить, не есть вместе, не пить и не смотреть друг на друга, и не дотрагиваться друг до друга еще несколько дней, недель, может быть, месяцев. Но ведь не может это тянуться годами! И невозможно делать вид, что не существует Дженнифер Пендел Де Марко.