Полина Саймонс - Талли

— Пойдем спать, Талли, — позвал он.

Она покачала головой.

— Как хочешь, — сухо бросил он, берясь за дверную ручку.

— Робин, сказала она спокойно. — Почему ты никогда не зайдешь к ней? Не берешь на руки, даже не посмотришь на нее? Она ведь просто маленькая девочка, разве можно ее ненавидеть?

Он опустил голову. Его рука по-прежнему лежала на дверной ручке.

— Я не ненавижу ее, Талли. Я просто не хочу привыкать к ней, вот и все.

Когда спустя какое-то время Талли пришла в спальню, она спросила Робина:

— Поэтому ты и ко мне больше не прикасаешься в постели? Боишься и ко мне привыкнуть?

— Этого уже поздно бояться, — сказал он. — Я пытаюсь отвыкнуть от тебя.

Раза два приезжала Шейки со своими малышами. Говорить было не о чем. И они болтали только о детях. А ведь раньше, до декабря, они говорили и о своих мужьях. А еще раньше — о чем угодно, кроме Джека.

Изредка из своей комнаты выходила Хедда, и они с Талли сидели вместе на кухне и смотрели телевизор. Один раз она попросила Талли почитать ей, но Талли покачала головой.

— Нет, мама, я слишком устала, — сказала она.

Талли звонила на работу сначала каждый день, потом через день, потом только по понедельникам и четвергам, потом только по пятницам, но даже это давалось с трудом. Телефонные разговоры были мучительны. Алан, к которому перешли все дела и обязанности Талли, каждый раз спрашивал ее, когда она собирается вернуться на работу, но Талли нечего было ему сказать.

И в самом деле, когда? Она скучала по своей работе. Не столько по самой работе, конечно, сколько по малышам. Алан говорил, что дети все время спрашивают про нее. Но как же она вернется к ним, если собирается жить в Кармел-Он-Зе-Си?

В начале марта с Хеддой Мейкер случился еще один удар. Она почти не могла двигаться, и снова пришлось нанять круглосуточную сиделку. В доме опять появился неприятный запах. Но теперь Талли почти не замечала этого — она считала дни, кидалась на каждый телефонный звонок и каждый день с нетерпением ждала почту.

Джек писал часто. Правда, в основном это были открытки. Приходили и коротенькие письма. «Милая Талли, я работаю и скучаю по тебе. Как дела у тебя? Страшно соскучился по вам обеим. Не сиди все время дома и не мучай себя. Как Бумеранг? Возможно, удастся снять потрясающий дом. Стучу по дереву. Как продвигаются дела с разводом? Как я хочу, чтобы ты приехала! Джек».

Талли хранила его письма в «Калифорнии» под одной из кадок с пальмами. За три года там скопилось их немало.

Между тем «дела с разводом» не продвигались совсем. Талли даже не пыталась заговаривать об этом с Робином. Одна мысль о таком разговоре приводила ее в ужас.

Одной-единственной думой, заботой и печалью Талли был теперь Бумеранг. Она чувствовала, как что-то тяжелое, как пресс-папье, давит на нее, не позволяя двинуться с места.

И тогда Талли переходила из спальни Дженни в спальню с Бумерангом и ложилась рядом с ним. Она убирала с его сонного лица волосы и целовала его, целовала его ступни и ладони, целовала его, пока, он не просыпался и не бормотал:

— Мам, я же хочу спать.

Утром Талли вставала вместе с ним и, несмотря на возражения Милли, сама гладила ему одежду, одевала его, кормила завтраком. Когда он возвращался из школы, Талли встречала его на автобусной остановке, пока он не сказал ей в конце концов, что второклассников мамы уже не встречают и что ему стыдно. После этого Талли не ходила его встречать на остановку, но всякий раз выходила в сад и издали смотрела, как он идет по улице.

Она смотрела на него и думала: «Вот во что превратилась моя жизнь. Зима. Я одна. Муж на меня не смотрит. Любовник оставил меня, и я не знаю, вернется ли он. Моя дочь спит наверху. Сейчас зима. Только мой мальчик и я на улице. Я выгляжу старой, усталой и толстой. Я выброшена жизнью. — Она посмотрела на свои запястья и подумала о Дженнифер. — Больше у меня никогда не будет детей. До конца жизни мне придется принимать гормональные препараты. Каждый день я сижу здесь в саду, отмораживая себе зад, и смотрю на восьмилетнего мальчика, которому скорее всего нет до меня дела. Я сижу здесь и стараюсь представить себе, будет ли тосковать этот мальчик по своей маме, если она вдруг возьмет и уедет?»

В середине марта Бумеранг попросил Талли, чтобы она поехала в Манхэттен на футбольный матч с его участием, — это был бы один из подарков ко дню его рождения. Талли согласилась. Бумеранг очень волновался, целыми днями говорил только об этом, а в последние два-три дня перед матчем упросил отца приходить с работы пораньше, чтобы потренировать его.

— Я хочу произвести на маму впечатление, — говорил Буми. — А то она никогда больше не поедет.

Талли рада была оказаться в обществе своих мужчин, и даже Робин казался в тот день повеселевшим.

— Как бы Дженни не замерзла на улице, — сказал Бумеранг по дороге в Манхэттен, — сегодня ветрено.

— Не замерзнет, Буми, — сказал Робин. — Ведь ее держит мама, а наша мама — это настоящая печка.

— Да, правда, мам, ты печка. Я помню, в больнице ты была такая горячая. Прямо огненная.

Талли с Робином переглянулись.

— Теперь я уже не такая горячая, Бумеранг, — сказала Талли. — Теперь я поостыла.

— Робин, мам, Робин, — поправил ее Бумеранг.

Поначалу все складывалось хорошо. Правда, дул сильный порывистый ветер, мяч постоянно уносило за пределы поля. Талли, держа Дженни в нагрудной сумке, горячо болела за команду Буми и то и дело подскакивала на скамейке. Бумеранг провел голевую передачу, и его команда выиграла со счетом 1:0.

Потом отцы мальчиков сами захотели немного поиграть. Талли и Бумеранг сидели в первом ряду и смотрели на Робина, бегавшего по полю в спортивных трусиках. «Его ноги не очень-то красивы, — подумала Талли. — Смуглые, в бугристых мышцах». Ей вдруг представилось, что и у Бумеранга будут такие же ноги, когда он вырастет, ведь он был очень похож на отца.

В перерыве, когда Робин подошел к ним, Талли сказала ему:

— В этих трусиках ты выглядишь очень сексуально.

— Правда? Спасибо за комплимент.

Талли захотелось, чтобы он нагнулся и поцеловал ее, но он не поцеловал. Подошла сестра Робина Карен и села рядом с Талли.

— Твоим мальчикам, кажется, очень хорошо вместе, — сказала она после обычных слов приветствия. — А у тебя как дела?

— Как всегда, — ответила Талли.

— Робин говорил, у вас были какие-то проблемы. Значит, теперь все в порядке?

— Все отлично, — сказала Талли. «Если не считать того, что у меня никогда больше не будет детей, — подумала она, — и что мысль о том, что мне придется оставить сына, затягивает меня на дно Марианской впадины».

— И вы не собираетесь разбегаться?

— Нет, конечно, — ответила Талли машинально. Ее внимание было приковано к молодой женщине, разговаривавшей с Робином.

«И не холодно ей в такую погоду в шортах? Судя по всему не холодно. Хотя и не похоже, что она играла в футбол». Талли вытянулась вперед, чтобы лучше видеть. Робин держал дистанцию, но вот женщина шагнула к нему, подсмотрела, улыбнулась…

У Талли сжалось сердце, и на какое-то мгновение она опустила глаза. Но только на какое-то мгновение. Ей нужно было видеть.

— Гм, Карен, — Талли очень хотелось, чтобы это прозвучало как бы между прочим, — а с кем это Робин разговаривает?

Карен посмотрела на поле:

— Я не знаю. То есть я не знаю, как ее зовут. Но она все время здесь вертится. Она подружка вон того, — Карен показала на одного из мужчин на поле, — вон того парня, кажется.

Но Талли уже не слушала. Она не могла спокойно сидеть на месте. Она вскочила со скамейки и принялась мерить ее шагами.

— Мам! — закричал Бумеранг. — Куда ты? Иди к нам!

Но Талли ничего не слышала. «У тебя нет права, нет права, нет права», стучало у нее в голове. Она старалась не смотреть больше на Робина. Нет права… Но что же это такое? Талли чувствовала, что разум уже не помогает ей. Что же это такое? Как же это могло случиться? Значит, все эти годы у Робина в Манхэттене была любовница?

Талли почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Она стала искать их взглядом и с большим трудом, наконец, нашла: он на поле, а она — у бровки, смеется.

Здесь, в Манхэттене? Всего в нескольких минутах езды от дома?

«О чем, о чем я думаю, что я делаю? — говорила себе Талли, стараясь унять дрожь в ногах. — Прекрати».

Время шло. Время шло и на трибунах, и на поле. Время шло везде. Время шло вокруг Талли. Но она продолжала ходить взад-вперед, стараясь овладеть собой.

Она вдруг вспомнила Джека. Неотчетливо. «У тебя нет права, — еще раз пробарабанило у нее в голове. — Таких прав у тебя больше нет. Нельзя обвинять Робина, нельзя ни о чем спрашивать, нельзя хотеть знать. Ты получила то, что заслужила».

Что-то острое внутри нее все кололо и кололо ее. Талли не помнила, как она вынесла ужин у Стива с Карен. Она все время стискивала зубы — не разговаривала и почти ничего не ела.

Они поехали домой поздно — около одиннадцати. Возбужденный событиями, Бумеранг болтал без умолку. Талли хотелось, чтобы он уснул, тогда она могла бы поговорить с Робином. Но, может быть, и к лучшему, что Бумеранг не спал, — то, что переполняло Талли, вряд ли можно было превратить в тему для разговора.

Что она могла ему сказать? Как ты посмел? Это казалось таким беспомощным. «Кто она? Вот все, что я хочу знать. Кто эта сучка? Ну и семья у нас, — думала она, погруженная в мрачное молчание. — Он с любовницей в Манхэттене, а я с любовником в Топике».

Уже в постели, обнимая на прощание Талли, присевшую к нему на кровать, чтобы пожелать спокойной ночи, Бумеранг спросил:

— Мам, тебе понравилось?

За спиной Талли в кресле-качалке сидел, покачиваясь, Робин.

— Да, понравилось, Бум, — преодолевая себя, сказала Талли. — Я рада, что пошла. С днем рождения, мой маленький.

— Мам, я Робин. И я уже не твой маленький. Твоя маленькая — Дженнифер.

— Бумеранг, ты на всю жизнь останешься нашим маленьким.

— Точно так же, как ты маленькая для бабушки?

— Да, точно так же.

Кресло-качалка за спиной все скрипело и скрипело.

— Мам, ты поедешь опять в следующие выходные?

— Я бы хотела, Бум, но это будет зависеть от папы.

— Папа, мама сможет поехать в следующую субботу?

Скрип. Скрип.

— Конечно. Мы ей всегда будем рады, — сказал Робин.

«Как же. Черта с два, были вы мне рады», — подумала Талли. Она выскочила из комнаты и сломя голову сбежала по лестнице.

Вскоре к ней спустился Робин.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он.

— О, конечно, Ц процедила она сквозь зубы. — Просто великолепно!

Он стоял у стены футах в десяти от нее.

— Скажи мне, — Талли постаралась говорить спокойно, — кто эта сучка?

На лице Робина не отразилось ровным счетом ничего.

— О чем это ты? — спросил он.

— Вот о чем! — закричала Талли, смахнув со стола три высоких бокала. Они упали на пол и разбились. — Кто эта сучка?!

Он помрачнел.

— Я не имею ни малейшего понятия, о чем ты.

— Ну конечно, ты не имеешь понятия! — закричала Талли еще громче. — Конечно, ты не имеешь ни малейшего понятия. — Она взяла со стола поднос с тарелками и стаканами и швырнула это все ему под ноги. — Попробуем еще раз. Кто эта сучка?

Из комнаты Хедды послышались испуганные крики, но ни Робин, ни Талли не обратили на это никакого внимания.

— Как ты мог?! — снова закричала Талли. — Как ты мог взять меня с собой? Как ты мог при нашем сыне, при нашей девочке, как ты мог стоять с ней, когда рядом были мы! Или все мы одна семья? — Талли горько усмехнулась. — Как же ты мог сделать это? Черт тебя побери, как ты мог взять меня с собой?

— Талли, о чем, черт побери, ты толкуешь?

— Робин! Все эти годы ты трахался с какой-то девкой? Трахался с ней все это время? Вот чем ты занимался все одиннадцать лет! — прокричала Талли.

Робин, стоя в дверном проеме, поднял руки — в мольбе? в гневе? в увещевании? Она швырнула ему под ноги тарелку.

— Талли, успокойся, ты в истерике.

— Я не в истерике! — завизжала она. «Тогда что же со мной? Я не узнаю себя», — промелькнуло у нее в голове. Но в сердце и глазах у нее стоял красный туман, и, пронзительно визжа, она кинулась на Робина, пытаясь вцепиться ногтями в его лицо.