— А хотите — прогуляемся по поселку? Здесь везде охрана.

Я ждала, что он продолжит, это было бы так естественно: «Да, собственно, со мной вам нечего бояться!» Но он ничего такого не сказал. Я подумала, не взять ли мне его в этой связи под руку, хотя бы чтобы не грохнуться. Но тоже не стала.

Мы вышли за ворота и направились по дороге, хорошо укатанной автомобилями. Похоже, что в поселке в субботу — воскресенье кипит бурная жизнь. Еще бы. Нет ничего лучше, чем уехать от городских суеты и смрада на все выходные. В театр можно и среди недели сходить. А два дня — топить печь, разгребать чистый снег большой деревянной лопатой, просыпаться утром оттого, что с крыши упал огромный ком снега, испугав воробьев…

Не знаю, заметил ли Толя, что я погрузилась в свои воспоминания, но он продолжил:

— Это, кстати, посоветовал бы вам любой хороший психолог. Кроме того, я пробовал это сам, когда не мог избавиться от ненужных и навязчивых… гм… воспоминаний. Не бегите от своих мыслей. Не обманывайте себя. Сформулируйте четко и по возможности правильно то, из-за чего вы переживаете. Постарайтесь понять, что мешает вам обрести покой. Будьте жестоки с собой. В какой-то момент это просто необходимо.

Даже самый умный, тонкий и умеющий чувствовать мужчина не может понять, что ощущает женщина, когда мужчина, от которого она ждет ребенка, сказал ей: «Ты мне больше не нужна, и то, что у тебя внутри, — тоже». И это вовсе не значит, что она продолжает его любить. А разве ненависть не может мучить больше, чем любовь? А обида? А желание отомстить?

Я знаю и могу сама объяснить: пока в душе ненависть и обида — тяжело. Как только избавишься от них, простишь — становится легко. Гениальный наказ Создателя: прости должникам своим. Но какое колоссальное усилие воли для этого требуется! Какая постоянная, напряженная работа души… Если встать на колени и простоять четверо суток на полу, лишь отпивая маленькими глотками воду, и молиться, молиться — может, мне и полегчало бы. И ушли бы обида, ненависть и страх перед будущим. Не исключено, что я лично свихнулась бы. А дочка Варя улеглась бы с температурой сорок, голодная и несчастная, никому на всем свете больше не нужная.

— Вы не слушаете меня? — Толя Виноградов чуть обиженно улыбнулся.

— Я… Да, простите, задумалась. Я постараюсь…

— А вы не хотите рассказать мне, что у вас произошло? Почему вы так отчаянно плакали вчера вечером?

Я покачала головой:

— Нет, наверно, это лишнее.

Зачем бы я стала рассказывать ему, какая я жалкая, и брошенная, и вся несчастная, и денег у меня осталось — только-только, и работы нет… И Сашу Виноградова я достала, и маму его Ирину Петровну. И Нинуся бы меня с удовольствием лампой бронзовой убила, чтобы я Сашу не доставала… Любовью своей неземной…

Толя Виноградов как будто услышал мои грустные мысли и сказал:

— У вас просто замечательная прическа. Вам очень идет.

«Прической» он назвал мою растрепанную косу, которую, конечно, давно пора остричь. И сделать нормальную, модную стрижку, которую надо укладывать каждый день…

— Вы сказали — вы разошлись с отцом Вари?

— Да.

— Почему?

— Потому что мужчина не может жить долго с одной женщиной.

— Да? — Толя посмотрел на меня. — Вы имеете в виду отца вашей дочери?

— Я имею в виду вообще мужчин. Вы так созданы.

— Ясно.

Наверно, я сказала это так категорично, что он не стал никак комментировать. А что, собственно, он мне мог сказать в ответ, этот лазутчик из чужого стана, с большими теплыми руками?..

Мы шли с ним мимо высоких заборов, возле каждого участка были посажены деревья или кусты, в соответствии со вкусом хозяина. Кто-то нетерпеливый насадил, видимо, сразу взрослые деревья, и часть деревьев не прижилась, кто-то сажал маленькие сосенки, кто-то кусты, и сейчас под снегом трудно было понять — какие именно. Я вспомнила совсем некстати, как прошлым летом мы обсаживали с Виноградовым барбарисовыми кустами наш забор с внешней стороны и как потом все трое ухаживали за малышами, которые тут же заболели от соседних дубов мучнистой росой.

Вспоминая, я замолчала. Толя тоже молчал. Так мы и шли по пустому поселку, мимо чужих чугунных ворот, слыша только скрип наших сапог и думая каждый о своем.

Через несколько минут Толя улыбнулся и показал мне высокую башню на какой-то даче, построенной в стиле боярских палат — с луковичными башенками, многоступенчатыми переходами на этажи. На самом верху на фоне светлого зимнего неба, как будто освещаемого ночью снегом, был хорошо виден флюгер в виде то ли домового, то ли лешего — доброго, толстенького, хитроватого. А я вспомнила своего дядьку, маминого старшего брата Алешу, которого я очень любила в детстве, особенно после того, как умер папа. Я хотела рассказать про него Толе, но, подумав, не стала.

Дядьку все звали Лешик, он внешне действительно походил на лешего, только был не хитрый, а простоватый. Его так легко можно было обмануть, спрятаться в шкафу, а потом выпрыгнуть со страшным криком, и он пугался, смеялся. Как-то раз мы с его детьми набрали на даче лесных орехов, еще зеленых, и сказали ему, что Ксеня, жена его, просила сварить из них компот… Он поверил, вооружился черпаком, большой кастрюлей, долго мыл орехи…

Дядька прожил с женой Ксеней тридцать лет, они родили и вырастили четверых детей, одного похоронили. Лет семь назад он разбогател — успел ухватить на своем комбинате, где работал замдиректора, когда комбинат закрывался.

И дядьку словно подменили. Он вдруг резко захотел под старость лет упругого тела и чужой юности рядом с собой. Юное тело нашлось сразу, стояло наготове в боевой раскраске в соседнем магазине, раскладывало кефир по полкам. Забыв надеть под рабочий халатик трусы, ненароком наклонилось и объяснило дядьке, стекшему по стенке в полуобморочном состоянии:

— Я еще маленькая. Просто так — не дам.

На следующий день дядька принес духи, часы и билет на «Спартак» в Большой театр. И услышал в ответ:

— Ты не понял. Я маленькая и очень честная. Я за деньги не могу. Понимаешь?

Дядька увидел под халатиком розовые, сочные, твердые сосочки. Собеседница сняла пальчиком с дядькиных губ прилипший волосок. Пальчик пахнул мокрой, маленькой, нежной дырочкой, о которой он думал всю ночь и весь день. Дядька облизал пальчик. А юная фасовщица, метнув осторожный взгляд на пожилую товарку, протирающую лотки из-под творога, облизала свой же пальчик, обслюнявленный дядькой.

Дядька, не задумываясь, развелся. Но в награду за свое предательство подарил безутешной жене кусок заповедной земли на северном побережье Болгарии, с прекрасным пресным озером.

«Пресное» по-болгарски — «сладкое»… По берегам его растут, как трава, низкорослые ярко-красные маки, стелется дикая карликовая мальва с маленькими лиловыми соцветиями, а в расщелинах острых, словно губчатых скал живут огромные жуки с черными, переливающимися жемчугом панцирями и быстрые, нежно-серебристые гадюки…


На следующий день все было очень хорошо и просто. Гостей осталось человек десять, включая нас. Мы гуляли, ели очень вкусные блюда, которые волшебным образом появлялись и исчезали, играли в фанты на подарки, заботливо приготовленные Жениной мамой. Варя выиграла, думаю, не случайно, большую красочную книгу сказок. Никто ни с кем — по крайней мере со мной — не целовался. Я не плакала по углам и почти не думала о своей глупой жизни. Толя то и дело сосредоточенно говорил с кем-то по телефону, Женька несколько раз приобнял меня, проходя мимо, но в кусты больше не тащил. Ольга ходила красивая, с переливчатыми тенями, которые казались то фиолетовыми, то зелеными, а сама она от этого еще больше смахивала на ведьму, и все пересмеивалась с Жениной мамой.

Часов в двенадцать, наконец, приехал Женин сын Сева. Он оказался тоненьким молодым человеком достаточно невразумительной наружности. Интересно, подумала я, какая же была у Жени та самая жена — из юности… Мне Севу представили как будущего коллегу — он учился на театроведении в ГИТИСе и уже писал для журналов о театре. Юношу вовсю стала опекать Ольга, и он вовсе не был против. А я радовалась, что наконец-то перестала натыкаться на ее требовательный и несчастный взгляд.

Варя была счастлива — огромные пространства и снаружи и внутри, а также новый друг Петя, второклассник…


Вечером у Жени был спектакль, поэтому вся компания уже в четыре часа стала собираться в Москву. Женька, правда, предлагал всем остаться, особенно мне, но я решила ехать.

— Мам, а можно мы к Пете на дачу приедем? — Варя по-детски первым делом натянула шапку и теперь сосредоточенно застегивала липучки на ботинках.

— Когда-нибудь… обязательно.

— А он к нам… в Клопово?.. — Варя договорила тише, посмотрела на меня и снова наклонилась к уже застегнутым ботинкам.

— В Клопове нечего делать, там клещи и… и…

Варька подняла на меня глаза, полные слез. Я такими же глазами посмотрела на нее.

— Варя, три-четыре!..

Мы одновременно запрокинули головы и так их подержали. Потом опустили. У Варьки не скатилось ни одной слезинки, у меня — одна маленькая, которая не удержалась в глазу.

— А я вот с платками стою, готовлюсь…

— К миссии милосердия?

Толя Виноградов стоял в накинутой куртке и улыбался, глядя на нас.

— А зачем вы головы поднимали наверх?

— Слезы обратно загоняли…

Он засмеялся:

— Прекрасный женский мир. И детский… — Он посмотрел на Варьку: — Поедешь в моей машине?

Умная Варя не спросила: «А дядя Женя?» Она посмотрела на меня, я пожала плечами.

— А как вы узнали, что мы без машины?

Толя Виноградов весело посмотрел на меня:

— Разведка боем. Еще секунду назад не был уверен.

Я беспокоилась, что обидится Женя, но он только дружелюбно махнул рукой:

— Прекрасно! А то я слова бубнить буду, повторить надо перед спектаклем — кассету вставлю с репликами партнеров. Это премьера, кстати, ты пришла бы…

— Обязательно, Женя. Спасибо, все было прекрасно…

— Ну не все… — Он улыбнулся и поцеловал меня в щеку, но возле губ. Со стороны могло показаться, что мы целуемся. Наверно, так он целуется на сцене.

— Сценический поцелуй, да, Женька?

— Ага, а вот… — он все-таки чуть оглянулся, Толя как раз отошел с кем-то попрощаться, — вот киношный… — Теперь уже он поцеловал меня по-настоящему. — Приезжайте еще. Ладно?

— Конечно. — Я порадовалась, что не накрасила губы липкой светлой помадой, а только чуть мазнула из Вариной баночки клубничным блеском.

— Мм… — Женька почмокал губами. — Клубничный десерт…

В машине Толи Виноградова мы сели с Варей, как привыкли, на заднее сиденье.

— А нельзя ли маме сесть вперед? Ведь Варе уже можно одной ехать сзади? — Он обернулся и смотрел на нас.

Я быстро взглянула на Варьку. Она, похоже, растерялась. Мы обе молчали.

— Ну понятно.

— Мы так привыкли…

— Хорошо, просто я хотел… — Толя нажал на кнопку, и из перегородки между двумя передними креслами выехал небольшой экран, рядом с ним был вставлен пульт. — Посмотри…

— Мультики? — Варькины глаза загорелись, но не так чтобы очень.

— Можно и мультики, можно и поиграть… У меня есть такая игра, специально для маленьких девочек…

— Спасибо, я не люблю игры. А книжки у вас нет?

— Варя…

Варя посмотрела на меня и отвернулась. Она, оказывается, умеет говорить «нет».

Толя Виноградов улыбнулся:

— Ну хорошо, поехали.

Я осталась сзади, с Варей, прошептав ей на ухо:

— Ты напрасно ревнуешь.

Варя помотала головой, посмотрела мне в глаза и крепко прижалась ко мне.

— Мы всегда вместе, так сложилась жизнь. — Я вздохнула. — У нас две бабушки. Но у обеих своя жизнь. И у… других родственников — тоже.

— А дедушка есть? — спросил Толя.

Варька вздрогнула.

— Есть, двое, — быстро ответила я. — Одному сорок с небольшим, другой из комнаты не выходит.

— Болеет?

— Нет, — вздохнула я, крепко держа Варю. — Нас не любит.

— Гм… — Толя постарался поймать мой взгляд в зеркальце заднего вида. — Варюша, а… ты с мальчиками дружишь?

— Иногда, но у них другие игры. Мальчишки — совсем другие люди.

— Это тебе мама сказала? — Толя Виноградов улыбнулся.

— Да. — Варя чуть нахмурилась.

— Она совершенно правильно сказала. Ну… а книги ты какие читаешь?

— Всякие.

Он даже на секунду обернулся, чтобы посмотреть на суровую Варьку. Я сама редко видела свою Варю в таком настороженном состоянии. Надо сказать, что нашу внезапно вспыхнувшую дружбу с Женей она восприняла как нечто само собой разумеющееся. Здесь же…