— Пошли, — сказала я Варьке.

Кое-как я взвалила на себя все сумки, и мы двинулись. Мамин лифт ломается раз в пять лет, не чаще. Сейчас он был сломан — стоял ниже первого этажа на полметра, с зажженным светом. Я заглянула — нет ли там кого, и мы пошли наверх, на шестой этаж пешком… Уже на третьем были слышны крики, кричала одна мама, она, по всей видимости, и бросала предметы. Я оставила вещи и Варю пролетом ниже, так, чтобы мне было их видно, а сама поднялась и позвонила. Я была уверена, что звонка не слышно, но дверь неожиданно открылась — кто-то, значит, стоял прямо под дверью. Это оказался Павлик. Я успела заметить, что у него рассечена бровь и порван рукав.

— Т-ты куда?! — страшно закричала мама и рванулась откуда-то из глубины квартиры к двери. По дороге она, судя по всему, задела громадную напольную вазу — только от нее мог быть такой грохот. — Попробуй только уйти! Попробуй! Я себе пальцы по одному отрежу, ты слышишь меня! — Мама, рыдая, схватила Павлика за плечи, стала бить его и толкать, но, по-моему, уже больше для острастки. — И ему все отрежу! Все его гнилые потроха!

Я увидела сидящего у стены Игорька. Он сидел прямо на полу, странно поджав одну ногу, и смотрел куда-то в сторону. Он был страшно бледен. Я заметила у него на поджатой ноге кровь.

— Мама…

— Кто?! Ты что? Ты еще здесь? Ты откуда?..

— Мама, мамочка… — Я зашла было в квартиру, но она стала меня выталкивать, бросив Павлика.

— Уйди, Лена! Уйди-и-и! — закричала мама и попробовала закрыть дверь. Но я увидела ужас в глазах Павлика и поставила ногу, чтобы дверь не захлопнулась. Мама сгребла мое лицо рукой и с силой оттолкнула от двери.

— Мамочка! — теперь уже закричала Варя, видевшая это все с лестничной клетки.

— Варюша, все хорошо… — Я вырвалась из маминых рук и спустилась к Варе.

Бедная девчонка, только что пережившая налет мародеров на нашу квартиру, стояла и тихо тряслась.

— М-м-мам-м-ма. — Мне показалось, Варька не может выговорить слово.

Я слышала о таких случаях, когда дети во время обычных семейных баталий начинают заикаться, а родители замечают это, только когда помирятся. Или разъедутся.

— Варенька, Варюша… — Я стала целовать ее, гладить, по возможности спокойно, по щекам, по плечам, по рукам.

Варька вдруг заплакала и, хорошо выговаривая все согласные, спросила:

— А почему бабушка дерется?

— Не знаю, Варюша, сейчас попробуем выяснить…

Я прислушалась к тому, что происходило в квартире. Там неожиданно наступила тишина. Я посадила Варю на чемодан, достала ей плеер — как это я сразу не догадалась! — вставила в уши. Варька обрадовалась и с удовольствием стала слушать сказки Мадонны в исполнении самой Мадонны на английском языке. Что там она понимала, точно не знаю, но ей очень они нравились, особенно сказка «English Roses», про четырех девочек, которые завидовали пятой, самой красивой. Завидовали и не любили, пока не узнали, что у той умерла мама и она, бедная, живет с папой и работает как Золушка. Тогда девочки ее пожалели, полюбили и сами стали добрые и хорошие.

Варька кивнула каким-то словам из сказки, даже улыбнулась, а я опять поднялась к маминой квартире и коротко позвонила. В квартире по-прежнему была тишина. Я позвонила еще. Послышались шаркающие шаги, и дверь медленно открылась. За дверью стояла мама и смотрела на меня невидящими глазами. Под глазами у нее были красно-черные круги.

— Мама…

— Лена? — вдруг как будто удивилась мама. — Заходи.

Я осторожно зашла в большую прихожую. Игорек сидел там же. Рядом с его ногой уже натекла порядочная лужа крови. Игорек еле заметно покачивался и смотрел куда-то вбок. Павлик сидел у противоположной стены, тоже на полу. Увидев меня, он заволновался и стал неотрывно на меня смотреть.

— Мама, что у Игоря с ногой? — негромко спросила я.

— Я ее сломала, — тоже негромко и словно прислушиваясь к звуку своего голоса ответила мама.

— Нужно поехать в травмопункт, — стараясь оставаться спокойной, предложила я.

— Конечно, — согласилась мама и взяла куртку Игорька с вешалки.

Она подошла к нему и положила куртку рядом с ним.

— Одевайся, — тихо сказала она и пошла прочь.

Игорек не шевельнулся. Мама остановилась на полдороге и, не поворачиваясь к нему, повторила, еще тише:

— Одевайся.

Игорек продолжал сидеть молча, не меняя позы и не поворачивая головы, только раскачиваться стал чуть сильнее.

Мама вдруг резко повернулась и страшно закричала:

— Одевайся! Одевайся, я сказала! — Она рванулась к нему и стала бить его курткой по голове, по животу, по сломанной ноге.

Я бросилась к ней и стала ее оттаскивать. Тут же подоспел Павлик, маму он трогать не решался, только, странно повизгивая, повторял:

— Мамуль, ну, мамуль, ну, мамуль, мамуль… не надо… не надо… ничего не было… мамуль… я спросил его… а он… мамуль… он ничего мне не делал…

— Убью! Все-е-ех! Всех! Всех! Всех! Всех! Всех! Всех! — Мама стала говорить все быстрее и быстрее, продолжая рваться к Игорьку, который давно лег на бок и молча лежал, уткнувшись головой в ковер. Мама, по-моему, израсходовала все свои силы, а может, уже просто отбила руки и теперь только беспомощно колотила ладонями по полу рядом с ним.

— Ма-а-а-а… — кричал Павлик, захлебываясь слезами и соплями — мужчины все-таки так отвратительно плачут… — Ты понимаешь? Понимаешь? Лена! Ничего не было! Скажи ей! Я спросил — как?.. Он мне показал, понимаешь, просто показал, на своем… понимаешь, мама… а то я пробовал, а у меня не получается, мама!.. То вдруг сам встает, а когда я хочу, чтобы он… то… А Игорь… Он просто… взял рукой…

Мама обернулась со страшными глазами и тяжело, с присвистом дыша, стала медленно распрямляться. Павлик спрятался за моей спиной и замолчал.

Я оглянулась в поисках чего-то похожего на веревку, пояс… Вспомнила, что в ванной обычно висят халаты, побежала в ванную. Там мне пришла в голову другая мысль. Я быстро набрала полтаза — сколько набралось — ледяной воды и, расплескивая ее, подбежала к маме. Мама как раз занесла ногу в туфле на хорошей мощной подошве — она всегда ходит дома в модельной обуви, — а я вылила ей весь таз воды на голову. Мама ахнула, повернулась ко мне и стала оседать. Я не успела ее подхватить, она свалилась на пол и потащила руку к сердцу. Не дотащив, она вдруг стала закрывать глаза. Я увидела белки ее глаз. Маму стало колотить. Я намочила руку в луже воды на полу и приложила ладонь к ее лбу.

— Иди принеси корвалол или валокордин, — сказала я Павлику, — быстро.

У мамы дрожали подбородок и губы сильной мелкой дрожью, как будто ей в рот вставили какую-то игрушку. Она открыла глаза, посмотрела на меня, взяла меня за руки и сильно сжала.

— Я его убила, — сказала мама. И стала смеяться.

Я еще зачерпнула воды из почти растекшейся лужи и умыла ей лицо. Павлик уже протягивал мне пузырек сердечных капель, не приближаясь к маме. Чашку он не захватил. Я быстро накапала капель прямо себе в руку, влила маме в рот. Мама не сопротивлялась, только закашлялась.

— Нет, мамуль. Не убила. Вон он опять сел. Павлик, воды маме принеси, простой.

Игорек и вправду опять сел и даже перестал качаться. Теперь он рассматривал свою сломанную ногу.

— Игорь! Ты меня слышишь? Ты сможешь сам встать? — спросила я, не надеясь на ответ.

— Смогу. Наверно, — ответил мне Игорек совершенно нормальным голосом.

«Вот так бить каждый день, глядишь, и разговаривать научится», — заметил внутри меня противный журналист.

— Подожди, я помогу. — Я осторожно освободила свою руку, которую держала мама, и встала, чтобы помочь Игорю подняться.

Павлик было дернулся к нему тоже, но мама посмотрела на него тяжелым взглядом, и он остался на месте. Воды он ей так и не принес.

Я вызвала такси — в таком состоянии мама вести машину не сможет. Помогла одеться всем троим, хотя мне казалось, что Павлику лучше остаться дома. Я достала из своей собственной сумки баночку с валерьянкой, дала всем по пять таблеточек, оставшиеся три разгрызла сама. Запили все отвратительной водой из чайника — мама принципиально не пользуется ни фильтрами, ни питьевой водой — говорит, если война начнется — все подохнут от микробов, а они — нет.

Наши с Варей вещи пришлось заволочь в квартиру, ничего не говоря маме. Она, по-моему, и не обратила на это внимания. Игорек идти сам, естественно, не мог. Он обхватил меня за шею, я тут же заметила вспыхнувшие и сразу погасшие огоньки в маминых безумно уставших глазах. И мы с ним попрыгали к лифту. Павлик плелся сзади. Мама, прерывисто дыша, держала его за воротник куртки. Варька тихо шла рядом со мной.

Таксист с некоторым сомнением оглядел нашу маловменяемую окровавленную компанию, но ничего не сказал, услышав адрес травмопункта. Очереди в травмопункте практически не было — понятно, не праздник, не выходные, люди только готовятся. Но когда нам надо было заходить в кабинет, привезли парнишку с выбитым глазом, и мы, разумеется, пропустили его. Я слышала, как врач орал на его друзей и советовал им, не теряя ни секунды, везти парня в больницу. Я покосилась на ногу Игорька. Может, и нам надо было сразу в больницу?

— Проходите! — заорал врач.

Как же я люблю врачей! — в очередной раз в своей жизни быстро подумала я. Почему же я не встретила врача? Я не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на его правую руку. Кольца не было, но никто ведь не заставляет мужчину объявлять всему миру, что уже есть кто-то, о ком он обещал заботиться и кто сегодня вечером будет ждать его с надеждой на любовь и верность. Женщина носит кольцо с гордостью и радостью, многие даже после развода носят его, просто переодев на левую руку и испытывая при этом сложные чувства. Вот, смотрите, я была замужем — не думайте, что я до тридцати трех так и не… Но теперь я развелась. Я свободна. Но я — порядочная женщина. Меня любили и делали мне предложение, как всем. И дети мои — родились в браке…

— Да-а-а… Открытый перелом… И кто ж тебя так? — спросил врач.

Мы с мамой и Игорькой хором ответили:

— Понимае… — успела сказать я.

— Я! — вскинулась мама.

— Сам, — объяснил Игорек.

Павлик сел на стул около двери и молча сидел там.

— В суд подавать будете? — спросил проницательный врач Игорька.

— Нет, — сказал тот совершенно нормальным голосом, а не загробным голосом виртуального призрака, которым он обычно разговаривал дома.

— Ладно. Нин Лексевна, — врач обратился к медсестре, — давай промывай этого и вот того. Ну а ты что? — Он подошел к Павлику. — Тоже сам?

— Тоже, — ответил Павлик и опустил голову.

— Ну ясно. Может, вы сами и лечить себя будете? Подралися, полюбилися… — Он еще раз взглянул на маму, которая обычно выглядела гораздо, лет на десять, моложе своих лет и разница в возрасте с Игорьком была не так заметна, как сейчас. Похоже, он не понял степени родства и не стал вдумываться. Доктор сел за стол. — Так, давайте записывать… Кто есть кто, когда родился. Когда помереть собирается… По какому адресу живем, а по какому деремся… Мамаш… — Он осекся, заметив совершенно несчастный мамин взгляд. — Мадам, — поправился он. — Вы тоже присядьте.

Павлику промыли рану, прилепили повязку на разбитое лицо. Игорьку под анестезией зашили ногу и поставили гипс. Я забрала справки и заплатила врачу триста рублей за анестезию и еще двести — просто так. За то, что рядом с врачом, когда он уверенно и точно делает свое замечательное дело, — надежно и хорошо.


Когда мы приехали обратно к маме, Игорек сразу прошел в свою комнату. Я заметила, как мама странно смотрит на него. И не поняла — убьет она его сегодня ночью или пойдет мириться. Павлик тоже попытался уйти к себе, но мама показала ему на кухню:

— Пойди, пожалуйста, поставь чайник.

Павлик затравленно кивнул и посмотрел на меня с надеждой. Кажется, он очень боялся продолжения.

Мама вдруг посмотрела на наши вещи, стоявшие посреди прихожей.

— Это что?

— Это… наши вещи.

Она непонимающе смотрела на меня:

— И Варя здесь? Она давно пришла?

— Нет, только что, — ответила я и моргнула Варе, которая молчала, по-моему, уже часа полтора.

— А-а-а… хорошо. — Мама опять перевела взгляд на вещи. — Лен, это кому? Ты что-то нам принесла?

Я посмотрела на свою маму. Краска с одного глаза совсем смылась, а на другом устойчивая тушь размазалась вокруг глаза, напоминая театральный синяк. Волосы сбились на одну сторону, бледные губы без помады оказались тонкими и сморщенными. Я уже забыла, какие у мамы губы, она их обычно так сильно красит. Еще когда не было в помине никакой голографической помады, увеличивающей объем губ, мама умудрялась нарисовать себе пухлые, чувственные губы с влажноватым блеском.