Наталия Терентьева - Там, где трава зеленее

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Толя.

Я точно знаю, это он мне сказал еще до всего, что было потом, после чего я забыла не только Александра Виноградова с его тонкими запястьями и нежными мочками, но и временно забыла о малыше, замершем от неожиданности у меня внутри, и о бесконечно любимой Варе. А также о страдании, что поджидало меня на подлой тропиночке с милым названием «любовь».

Я знаю, что он мне сказал это до всего, что было потом, потому что я ответила:

— А если я тебе не понравлюсь… или ты мне не понравишься?

— Это будет большое разочарование, — ответил он. — Тогда ты возьмешь свое согласие обратно.

«А ты?» — могла спросить я, но, наученная годами унижений с Александром Виноградовым, не спросила.

— Но так не бывает. Мы ведь еще…

— Именно так и бывает, — засмеялся он. — Представь, что я ухожу на войну.

— А ты уходишь на войну?

— Нет, к счастью, пока нет.

— Ты обо мне ничего не знаешь, Толя. Самого главного.

Он улыбнулся:

— Ты мусульманка?

— Нет, конечно, вот же крестик. — Я достала из-под кофточки крестик и показала ему.

— Ты любишь того, о ком плакала у Женьки на даче? Который сказал: «Извини, я не добежал»?

— Нет, — ответила я чуть менее уверенно. Он это услышал и посмотрел на меня внимательно.

— Тогда что?

— Я жду от него ребенка.

— А… ну да, он же попросил… — Толя посмотрел на меня.

— Да, а я постаралась…

— Да-а… жаль… значит, я чуть-чуть не успел…

Я промолчала.

— А он тоже ждет вместе с тобой?

— Нет.

Толя очень аккуратно приподнял мою грязно-розовую кофточку и погладил живот.

— Смотри-ка… А какая смелая, гордая… Пришла, ушла… А у нее там человек… Кто, не знаешь?

— Нет, специально не узнаю. Чтобы ошибки не было. Кто будет, тот и будет. Все мое. Но… вроде мальчик. Бабки говорят, все до единой.

— Как я иногда завидую женщинам и чувствую себя полным идиотом… Маленькая, слабая женщина, у которой внутри растет малыш, дерзко говорит мне «Пока!» и не оглядываясь уходит. А пришла ведь за помощью, правда?

— Ты решил помочь? — Я держала его руками за шею — просто чтобы не упасть, а получалось, что я его обнимаю. — Я похожа на твою первую жену?

Он покачал головой:

— Нет, совсем не похожа. А… — он осторожно опустил кофточку, — тебе… можно?

— Наверно… Только первые три месяца нельзя и перед самыми родами…

Мне захотелось слезть с его рук. Он как будто это почувствовал и отпустил меня.

— Давай мы действительно посмотрим то, что ты просил меня посмотреть, посоветовать… Или ты все наврал?

— Нет, почему. — Он внимательно посмотрел мне в глаза. — Давай. Посмотрим. Иди сюда.

Он открыл дверь, и мы оказались в просторном помещении с аркой посередине.

— Это, вероятно, подразумевалась гостиная. Там вроде как кухня.

И действительно, в помещении за аркой я увидела одиноко стоящий столик, раковину и плиту.

— А холодильник?

— Я же здесь не живу. Друг как-то перебивался. Зима была, на балкон сосиски бросал, наверное… Он точно как я когда-то — с войны вернулся, а дома его не ждут. Только я-то в своей квартире куковал, а ему пойти некуда было.

— А где он сейчас?

— Уехал. — Толя отвернулся. — А я потом приходил сюда как-то раз с архитектором, моим приятелем. Но он мне такое навертел… Подвесные потолки спускаются ступеньками. Разноцветные огоньки бегают по потолку ванной, в спальне зеркало на потолке, а мне и спальня-то никакая не нужна была…

— А зачем ты вообще такую квартиру большую купил?

— Это моя давняя мечта — ходить из комнаты в комнату большими шагами и тратить на путь до ванной уйму времени…

— Ты шутишь?

— Конечно. Так получилось. Я вложил в этот дом деньги, когда здесь еще стояла панелька — пятиэтажка с картонными перегородками. И практически думать об этих деньгах забыл. Вырастут — вырастут, потеряю — так и что ж. В тот момент и рубли и доллары все равно сыпались… Я ведь не бизнесмен, ты видишь. У меня другие игры.

— Войнушка?

Он улыбнулся:

— Ага. Политика, ордена…

— У тебя есть орден?

Он кивнул:

— И не один. Может, теперь согласишься?

— Замуж?

Он обнял меня, и я опять не заметила, как обрела невесомость.

— Да ладно. Так уж и замуж сразу. Надо посмотреть, что к чему, как одна очень современная женщина только что мне сказала. Действительно, что ж так прямо — по старинке…

Мы оба посмотрели на единственное кресло, которое стояло посреди комнаты. Потом посмотрели друг на друга. Я опустила глаза, а Толя засмеялся:

— Еще есть столик на кухне. Что вы предпочитаете?

— Я предпочитаю помыть руки, — сказала я и неожиданно для самой себя поцеловала его в губы, которые были слишком близко от меня.

Он запрокинул мою голову. И я растворилась в нем. Почти до конца. Одна мысль не дала мне возможности раствориться полностью.

— Осторожно, только, пожалуйста, осторожно, — кажется, говорила я вслух.

— Ну и что ты скажешь? — спросил он меня, когда мы сидели обнявшись в единственном кресле.

Я со страхом прислушивалась к малышу и думала только об этом — если что случится — я себе не прощу никогда. На всю оставшуюся жизнь. О чем думал Толя, я не знаю.

— А? Что скажешь? — повторил он и провел губами по моему виску.

— О чем?

Я чуть отстранилась и посмотрела в его глаза — хоть рассмотреть глаза человека, с которым я только что забыла, почти забыла о том, что я не просто женщина, а, как говорят священники, — женщина «непраздная», человека ращу в животе. Глаза у него оказались серые — обычные. Со светлыми ресницами.

— Ты согласна выйти за меня замуж?

— Ты посчитал моих детей?

— Да.

— Н-наверно, согласна.

— Тебе надо подумать?

— Да. Нет. Не знаю… — Я вздохнула. — А ты подумал?

Он засмеялся:

— Да.

Я умылась, мы поискали на кухне, нельзя ли сделать чай или кофе, ничего не нашли и решили быстро выпить кофе где-то по дороге. В машине он меня спросил:

— Так где вы сейчас живете?

— Я сняла квартиру, то есть комнату.

— Господи… — Он внимательно посмотрел на меня. — Почему ты мне не позвонила?

Я промолчала.

— Ты тогда звонила… Понятно.

— Да, после суда. Я совсем растерялась.

— Я вас прямо сегодня заберу. У меня, правда, одна комната, но очень большая, и кухня — огромная.

Я посмотрела на него.

— На кухне буду спать я, а вы с Варей — вместе. Пока. И надо быстро отремонтировать эту квартиру, безо всяких бегающих по потолку огоньков. Ты можешь заняться?

Я вспомнила, как истово, с увлечением и радостью я занималась сначала Сашиной дачей, потом перепланировкой той самой квартиры, где мы должны были уже полтора года как жить… Как до мелочей представляла, где что будет стоять, какого цвета будут шторы в Сашиной комнате и обои в прихожей…

— Да, могу, наверно. Только мне нужно сейчас писать сценарий. Ты же слышал — при тебе позвонили из кинокомпании. Они покупают то, что я написала. Но наверняка потребуются какие-то изменения…

— Я ничего не знаю об этом. Расскажи, пожалуйста.

— Толя…

— Да?

— Ты можешь остановить машину на секунду?

— Тебе нехорошо?

— Нет, все в порядке.

Он остановил машину и повернулся ко мне. Внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Да, я тебя люблю, ты ведь это хотела услышать? Да, я пропишу тебя сразу в эту квартиру и Варю, и оформлю на тебя собственность.

— Ты что?! — Я смотрела на него во все глаза.

Я действительно хотела узнать, спросить, убедиться, услышать — ведь он не произносил этого — про любовь, не про собственность. А как же без пароля, без слов, которые являются кодом и вмещают в себя все то, что человечество успело понять и принять, на сегодняшний день, про любовь.

«Я тебя люблю» — значит я хочу с тобой жить, жить честно. Так понимаю я — комсомолка. Я тебя люблю, и я хочу быть с тобой в горе и радости, до последнего дня моей жизни — так понимаю я, христианка. Я тебя люблю и, значит, хочу быть близка только с тобой, пожалуйста, не проси меня целовать Милку или твоего друга. И я не хочу, чтобы ты жил также с нашей будущей соседкой, даже если она будет моложе меня на пятнадцать лет. Ну ведь кто-то из подъезда точно будет моложе меня…

Но при чем тут жилплощадь и права на нее? Наверно, хорошо, что он сам сказал об этом, но…

— Прости, может прозвучало грубовато — все в одну кучу. Но я хочу, чтобы у тебя не было сомнений — со мной тебе будет лучше, чем сейчас. Во всех отношениях. Очень рационально, разве не так? — Он поцеловал меня и погладил по голове.

Ну как можно было после этого сомневаться в истинности чувств этого крупного мужчины, большого начальника, офицера и в общем-то несколько первобытного, но красавца?

— И можешь мне поверить, о твоей жизни у меня было время подумать, — добавил он.

— Увы, если я выпишусь из той своей квартиры, она точно достанется Савкину. Я тебе расскажу все потом.

Толя кивнул. А я подумала: «Господи. Я тебя благодарю, если только это не шутки рассерженного творца — я ведь и это раскритиковала, и то: и аппендицит ей не нравится, и в тайные замыслы Создателя все пытается проникнуть, понять — а зачем, а почему. И зачем нам каждодневные соития, и почему зубов не хватает на всю жизнь…»

Мне так хотелось спросить: а давно ему пришла в голову такая странная мысль — жениться на мне? Но я не спросила, потому что этот вопрос сродни тому, когда я однажды попыталась спросить Женьку:

— А как ты это играешь?

И он в ужасе замахал руками:

— Нет, нет… не спрашивай даже…

А как тебе пришло в голову это написать? А почему ты в этом спектакле чуть заикаешься? А зачем ты на этой картине нарисовал такую загогулину, на хвост похожую? А можешь сказать, в какой момент ты меня полюбил?.. И надолго ли?..

Толя забрал нас из квартиры Любови Анатольевны действительно в тот же вечер. Пока он ездил на встречу, мы собрали вещи и сходили купили в ночном магазине нашей милой хозяйке большой букет цветов и чудесного гнома в красном колпачке и золотистом камзоле. Любовь Анатольевна даже расплакалась и взяла с меня обещание приезжать в гости.

Толина квартира оказалась в трехэтажном доме, который построили немцы после войны. Однокомнатной ее можно было назвать с большой натяжкой. Кухня действительно огромная — метров двадцать пять, при желании можно было разделить ее на две части. Мало того, из кухни вел черный ход на лестницу. Толя подмигнул мне, показывая на эту дверь:

— Для тайных агентов. Имей в виду, если увидишь подозрительную личность…

Я понадеялась, что он шутит.

В ванной комнате стояла чугунная ванна на ножках. Думаю, ее поставили тоже пленные немцы.

— Это модно… — в некоторой оторопи проговорила я. Я и представить себе не могла, что, имея деньги, можно сегодня так скромно жить.

Толя засмеялся.

— Надеюсь, ты все сделаешь как надо — модно, красиво или как захочешь — в той квартире. Варюша, — взглянув на меня, он повернулся к стоявшей поодаль Варе, — тебе мама сказала, что я сделал ей предложение?

Варя молча посмотрела на меня. На него смотреть не стала. И ушла, села в прихожей на большую сумку.

Мы с Толей посмотрели друг на друга.

— Это будет сложно? — спросил он меня.

— Не думаю, — ответила я вполне искренне. — Просто не сразу.

Комната была построена в виде буквы «п», с тремя окнами и балконом. Так что и здесь можно было понастроить перегородок и поселить еще Савкина, к примеру.

— Располагайтесь, девушки, а я съезжу за остальными вещами.

Пока его не было, я постаралась еще раз поговорить с Варей. Мы вместе ходили по квартире, рассматривая немногочисленные фотографии. Вот, вероятно, родители. А вот, скорей всего, маленькая девочка — его дочка. Варя долго смотрела на ее фотографию и молчала. Когда приехал Толя, она тоже не проронила ни слова. Промолчав так до самой ночи, она отказалась от ужина, часов в двенадцать я оглянулась и ее не увидела. Я походила-поискала ее и обнаружила сидящей на полу в том же самом месте — в прихожей. Сумки я, разумеется, разобрала не все, да и не было смысла их до конца разбирать. Девчонка моя сидела между пакетами и молча смотрела перед собой.