Сесилия Ахерн - Там, где ты

– О’кей. Ладно, сделаю пару-тройку звонков и перезвоню вам.

– Спасибо. – Джеку стало стыдно: в его истории было полно дыр. – Пусть это останется между нами, хорошо? – торопливо попросил он.

– Договорились. С Глорией все в порядке? – в голосе прозвучали обвинительные нотки.

А может, и нет, в последние дни Джек как-то все понимал неправильно.

– Да, отлично, спасибо.

– Хорошо. Передавайте ей привет. Она у вас – святая, Джек.

– Я знаю, – напрягся он.

Тишина. Потом в трубке снова возникли звуки паба.

– Я свяжусь с вами, Джек, – прокричал Грэхем, и трубка замолчала.

Джек стукнул кулаком по голове, ощущая себя полным идиотом.

В полночь, когда он водил пальцем по холодному металлу автомобиля, вышагивая рядом с ним взад-вперед, телефон зазвонил. Он уже отправил Глории эсэмэску, сообщая, что вернется поздно, и потому был уверен, что это не она.

– Джек, это Грэхем. – Голос звучал дружелюбнее, чем раньше. – Послушайте, я сделал несколько звонков, поспрошал ребят насчет Сэнди Шорт.

– Ну и?.. – Его сердце заколотилось.

– Вы должны были меня предупредить, Джек, – мягко сказал Грэхем.

Джек кивнул головой в темноте, хотя тот и не мог его видеть.

Грэхем продолжал:

– Похоже, вам нечего о ней беспокоиться. Она многим хорошо известна. – Он хихикнул, но тут же оборвал смех. – Все говорят, что она постоянно исчезает, никого не предупредив. Отшельница: живет сама по себе, приходит и уходит, когда заблагорассудится, но всегда возвращается – через неделю или около того. Я бы не волновался за нее, Джек. Эта история вполне согласуется с ее обычным поведением.

– А как же машина?

– Красный «форд-фиеста» 1991 года выпуска?

– Ну да.

– Тогда это ее. Не беспокойтесь, наверное, она где-то неподалеку, что-нибудь ищет. Парни говорят, она – большая любительница бега трусцой, так что могла просто бросить машину и с утра отправиться побегать, или же машина не заводилась, или возникла еще какая-нибудь столь же пустяковая помеха. В любом случае, прошло всего чуть больше суток с вашей несостоявшейся встречи, так что повода для паники нет.

– Я всегда думал, что первые сутки – самые важные, – выдавил Джек, скрипнув зубами.

– Так и бывает в случае пропажи без вести, Джек, но эта Сэнди Шорт, она не пропала. Ей нравится постоянно исчезать. Из слов ее бывших коллег следует, что через несколько дней она непременно свяжется с вами. Похоже, именно таков ее стиль работы. Мне говорили, что даже ее семья никогда не знает, где она. Несколько лет назад родители трижды обращались в участок, но с тех пор перестали беспокоить полицейских. Она всегда возвращается.

Джек молчал.

– Не очень-то много я могу сделать. Нет оснований что-либо предпринимать или полагать, будто ей угрожает опасность.

– Знаю, знаю. – Джек устало потер глаза.

– Если позволите дать вам совет, будьте осторожны с подобными людьми. Знаете ли, агентства вроде того, что у Сэнди Шорт, только тем и занимаются, что выкачивают из простаков деньги. Не удивлюсь, если окажется, что она просто сбежала. Они не могут сделать ничего такого, чего мы бы уже не предприняли. Нет таких мест, которые мы бы не проверили.

Сэнди не заикалась об оплате. Джек пока не потратил ни цента.

– Я должен что-то сделать, – пробормотал он и замолчал.

Ему не понравилось, как Грэхем говорит о Сэнди. Он не верил в ее алчность, как не верил и в то, что можно вести расследование, бросив свой телефон, папку, ежедневник и автомобиль. Что касается пробежки в полночь, это и вовсе выглядело диким. Слова Грэхема не имели никакого смысла. Впрочем, как и то, что успел выложить ему Джек. Он следовал интуиции, но на нее серьезно повлияли исчезновение Донала и неделя ночных телефонных бесед с женщиной, которую он никогда не видел.

– Понимаю, – ответил Грэхем. – Наверное, я поступил бы так же, окажись на вашем месте.

– А как быть с бумагами, запертыми в ее машине? – Джек рискнул сблефовать.

– С какими бумагами?

– Я послал ей досье Донала и еще кое-что. Они лежат на сиденье автомобиля. Если она намерена забрать мои деньги и сбежать, то мне нужно хотя бы получить обратно свои документы.

– Ничем не могу помочь, Джек, но, если к утру вы вернете себе свои вещи, я не стану задавать вопросов.

– Спасибо, Грэхем.

– Не за что. Всегда рад быть полезным.

Через несколько часов, когда солнце поднималось над рекой, раскрашивая оранжевыми мазками черную рябь лесных зарослей, Джек сидел в машине Сэнди, листал досье Донала и просматривал бесконечные страницы полицейских отчетов – только Сэнди могла их раздобыть благодаря своим связям. Из ее ежедневника следовало, что она собиралась сегодня отправиться в Лимерик, чтобы встретиться с одним из друзей Донала, Аланом О^’Коннором, который провел с ним вечер перед исчезновением. Снова забрезжила надежда. Застоявшийся воздух в автомобиле был пропитан тошнотворным духом сладкой ванили от освежителя воздуха, свисающего с зеркала над приборным щитком, с примесью запаха остывшего кофе в пластиковом стаканчике, который стоял рядом. В машине не оказалось ничего, способного подсказать ему, что за человек Сэнди. Никаких брошенных оберток, никаких дисков или кассет, которые бы выдали ее музыкальные пристрастия. Всего лишь холодный старый автомобиль с рабочими документами и выдохшимся кофе.

Сэнди не оставила здесь ни частички своего сердца. Она унесла его с собой целиком.

Я проснулась не знаю через сколько часов и увидела маленькую девочку с взлохмаченными черными кудряшками, которая взгромоздилась на валик моего дивана и уставилась на меня такими же яркими черными глазищами, как у деда.

Я подскочила.

Она улыбнулась. На желтых щеках появились ямочки, а радужки посветлели, стали темно-коричневыми.

– Привет, – прочирикала она.

Я огляделась: в комнате воцарилась смоляная чернота, если не считать узкой оранжевой полоски света, пробивавшегося из-под кухонной двери. И комнату, и девочку, низко склонившуюся надо мной, я не столько видела, сколько угадывала. Небо за окном над раковиной было черным. Звезды, те самые, на которые дома я никогда не обращала ни малейшего внимания, висели высоко, словно рождественские гирлянды, украшающие игрушечную деревню.

– Ну, ты когда-нибудь скажешь «Привет»? – радостно прощебетал голосок.

Я вздохнула: мне никогда не хватало времени на детей, и даже собственное детство не вызывало у меня никакого интереса.

– Привет, – ответила я равнодушно.

– Вот видишь! Разве это трудно?!

– Мучительно! – Я зевнула и потянулась.

Она вскочила с диванного валика и плюхнулась рядом со мной, изрядно придавив мне ноги.

– Ух ты, – простонала я, подтягивая их повыше.

– Не притворяйся, тебе же не больно. – Она склонила голову набок и посмотрела на меня с сомнением.

– Тебе сколько лет? Сто девяносто? – спросила я, поплотнее укутываясь одеялом, словно пытаясь отгородиться от нее.

– Если бы мне было сто девяносто, я бы уже умерла. – Она широко распахнула глаза.

– Вот ужас!

– Я тебе не нравлюсь, правда?

Я задумалась:

– Вообще-то нет.

– А почему?

– Потому что ты уселась мне на ноги.

– Я тебе не понравилась еще до того.

– Ты права.

– А все считают, что я симпатичная, – задумчиво произнесла она.

– Так уж и все? – спросила я с насмешливым удивлением. – Мне, например, так не показалось.

– А почему? – Похоже, она не обиделась, просто ей стало еще интереснее.

– Потому что в тебе три фута росту и нет передних зубов. – Я зажмурилась, мечтая, чтобы она ушла, а моя голова вернулась на подушку.

Стук в висках прекратился, но щебет в углу дивана вполне мог вернуть его в полном объеме.

– Ну, я же не останусь такой навсегда, – возразила она, стараясь понравиться мне.

– Надеюсь. Для твоей же пользы.

– Я тоже, – вздохнула она и положила голову на диван, подражая мне.

Я молча уставилась на нее, надеясь, что она поймет намек и уйдет. Она заулыбалась.

– У многих складывается впечатление, что я совсем не хочу с ними разговаривать, – намекнула я совсем грубо.

– Правда? А у меня такое впечатление не складывается, – старательно повторила она, с трудом выговаривая слова своим беззубым ртом.

Я засмеялась:

– Сколько тебе лет?

Она подняла руку с растопыренными пальцами и отставленным в сторону большим.

– Четыре пальца и еще большой? – спросила я.

Она наморщила лоб и снова посмотрела на свою руку, шевеля губами и считая.

– Разве нет такой специальной школы, куда дети ходят, чтобы научиться считать? – снова спросила я. – Разве ты не можешь просто ответить «пять»?

– Я могу ответить «пять».

– То есть, по-твоему, лучше показать мне руку с растопыренными пальцами?

Она пожала плечами.

– А где все?

– Спят. А у тебя был телевизор? У нас тут есть телевизоры, но они не работают.

– Не повезло вам.

– Да, не повезло. – Она театрально вздохнула, но не думаю, чтобы это ее и впрямь расстраивало. – Бабушка говорит, что я задаю много вопросов. Только ты, мне кажется, задаешь еще больше.

– Ты любишь задавать вопросы? – Мне вдруг стало интересно. – А какие?

Она пожала плечами:

– Нормальные вопросы.

– О чем?

– Обо всем.

– Продолжай задавать их, Ванда, и, может быть, ты выберешься отсюда.

– О’кей.

Она помолчала.

– А зачем мне выбираться отсюда?

Не такой уж нормальный вопрос, пришло мне в голову.

– Тебе здесь нравится?

Она оглядела кухню.

– Я больше люблю свою комнату.

– Нет, это место, сам поселок. – Я ткнула пальцем в окно. – То, где ты живешь.

Она кивнула.

– Чем ты занимаешься весь день?

– Играю.

– Устаешь, наверное.

Она кивнула.

– Иногда. Скоро я пойду в школу, знаешь?

– А здесь есть школа?

– Не здесь.

Кажется, она по-прежнему имела в виду эту комнату.

– А что делают твои родители?

– Мама работает с дедушкой.

– Она тоже плотник?

Она покачала головой:

– У нас нет плота.

– А чем занимается твой папа?

Она снова пожала плечами.

– Мама и папа больше не любят друг друга. А у тебя есть дружок?

– Нет.

– Никогда не было?! Ни одного?!

– Был, и не один.

– В одно и то же время?

Я не ответила.

– А почему сейчас ни одного?

– Потому что я их разлюбила.

– Всех-всех?

– Почти всех.

– Ой, это совсем не здорово.

– Нет… – Я заколебалась. – Думаю, что нет.

– Тебе поэтому грустно? Мама из-за этого грустит.

– Нет, мне не грустно. – Я неловко усмехнулась, почувствовав себя неуютно под ее взглядом и градом вопросов.

– Ты выглядишь печальной.

– Как это я могу выглядеть печальной, если улыбаюсь?

Она в очередной раз пожала плечами. Вот за что я не люблю детей: у них в мозгах слишком много пустых мест и слишком мало ответов. Именно по этой причине я ненавидела себя, когда была ребенком. Мне всегда не хватало информации о том, что происходит, и редко доводилось встретить взрослого, который мог бы просветить меня на этот счет.

– Послушай, Ванда, для человека, который задает много вопросов, у тебя, похоже, маловато ответов?

– Я задаю не такие вопросы, как ты, – нахмурилась она. – И знаю много ответов.

– Например?

– Ну, например… – Она напряженно размышляла. – Например, мистер Нгамбао из соседнего дома не работает в поле, потому что у него болит спина.

– А где здесь поля?

Она показала на окно:

– Вон там. Там растет наша еда, а туда все ходят в столовую три раза в день, чтобы кушать.

– Вся деревня? Все вместе?

Она кивнула.

– Там работает мама Петры, а я не хочу там работать, когда вырасту, и в полях не хочу. Я хочу с Бобби, – пропела она мечтательно. – Папа моей подруги Лэйси работает в библиотеке.

Я прикинула, насколько важно то, что она мне сообщила, и пришла к выводу, что совсем не важно.

– А никто никогда не задумывался о том, чтобы потратить время на более разумные вещи? Вроде того, как бы, черт возьми, выбраться отсюда? – язвительно спросила я, адресуя вопрос в первую очередь себе.

– Некоторые пытаются выйти, – ответила она, – но не могут. Отсюда нет выхода. Но мне тут нравится, поэтому я не расстраиваюсь. – Она зевнула. – Устала, пойду спать. Спокойной ночи.

Она соскользнула с дивана и направилась к двери, таща за собой скрученную простыню.

– Это твое? – Она остановилась, наклонилась, подняла что-то с пола и протянула это мне.

Я увидела, как эта штука заблестела в свете, просачивающемся из-под двери.

– Да, – вздохнула я, беря у нее из рук свои часы.

Дверь открылась, оранжевый свет наполнил комнату, вынудив меня закрыть глаза, а потом я услышала, как дверь снова захлопнулась, и осталась одна в темноте, а слова пятилетней девочки стучали у меня в ушах: «Некоторые пытаются выйти, но не могут. Отсюда нет выхода».