С тех пор я никогда, ни на день, не снимала часы с руки. Иногда они падали, но такое случается с каждым. И я возвращала их на положенное место. То есть знала, что это и есть их место. Часы символизировали жуть как много всего. Положительным итогом нашего «поучительного обеда» стало то, что мы снова ощутили неразрывность связывающих нас уз. Словно между нами была натянута невидимая пуповина, питающая нас, позволяющая расти и дарить друг другу жизнь.

Но неизбежным образом проявилась и вторая сторона медали: в любой момент каждый из нас мог дернуть за эту пуповину, или перекрутить ее, или завязать узлом, даже не задумавшись, что тем самым медленно лишает воздуха того, кто находится на другом конце.

На расстоянии все выглядело великолепно, а вот вблизи… Вблизи все оказывалось совсем не так. Мы не смогли справиться со временем: оно меняло нас, ежегодно покрывало новым защитным слоем, с каждым днем добавляло что-то новое, и с этим ничего нельзя было поделать. К несчастью и для меня, и для Грегори, с годами я, несомненно, утратила нечто весьма значимое.

Глава тридцать вторая

Бобби осторожно закрыл за нами двери бюро находок, как будто опасался стуком нарушить спокойствие продавцов на рынке. Вначале я подозревала, что это очередная его ужимка, а затем с нарастающей паникой начала осознавать, что дело не в этом. Бобби отпустил мою вспотевшую руку, ни слова не говоря, направился в смежную комнату и снова закрыл за собой дверь. Его тень прорывалась сквозь щели в двери, когда он попадал в полосу света, и я догадалась, что он яростно ищет что-то: передвигает ящики, громоздит одна на другую коробки на полу, звенит посудой, то есть производит всевозможные звуки, каждый из которых добавлял к моей теории заговора очередную версию. В конце концов я оторвала взгляд от двери и присмотрелась к комнате.

Передо мной от пола до потолка высились полки из ореха, как в старых бакалейных магазинах, прекративших свое существование много десятков лет назад. На них громоздились корзины. Некоторые были заполнены до краев всякой всячиной: рулонами скотча, перчатками, ручками, маркерами, зажигалками. Из других едва не вываливались носки и торчали таблички с надписью от руки, гордо извещающей, что можно приобрести полные пары. В центре помещения сгрудились десятки кронштейнов с развешанной на них одеждой, причем мужские и женские вещи были разделены и разобраны по расцветкам, стилю и времени изготовления – возле них висели надписи «пятидесятые», «шестидесятые», «семидесятые» и так далее. Здесь имелись костюмы, повседневные наряды и свадебные платья (интересно, кто способен потерять свадебное платье?). На противоположной стене под расставленными книгами помещалась витрина с ювелирными украшениями: застежки от серег, по одной сережке из разных пар, а также несколько парных, которые Бобби объединил, не обращая внимания на то, что они не совсем одинаковые.

В комнате стоял затхлый дух, ведь все вещи принадлежали к категории секонд-хенд – бывшие в употреблении, каждая с собственной историей. Тоненькие маечки приобрели несвойственную им плотность, покрывшись несколькими слоями времени. Атмосфера разительно отличалась от той, что царит в магазинах со сверкающе новыми вещами. Тут было не найти ничего чистого до скрипа, юного, невинного и готового учиться жизни. Отсутствовали нечитаные книги, неношеные шляпы, ручки, которыми никто еще не писал. Перчатки когда-то сжимали руку человека, которого любил их владелец, туфли успели покрыть большие расстояния, шарфы обвивали шеи и плечи, зонтики защищали от дождя и солнца. Эти вещи многое знали, им было известно, для чего они предназначены. У них имелся жизненный опыт, и они лежали в корзинах и на полках или висели на вешалках, полностью готовые передать свои знания тому, кто их выберет. Как и большинство здешних жителей, эти предметы успели ощутить вкус жизни, а затем наблюдали, как она ускользает прочь. И как большинство местных, они терпеливо ждали момента, когда смогут снова начать жить.

Я не могла не думать о тех, кто сейчас ищет любимые сережки, заглядывая во все уголки. С остервенением роется в сумке, пытаясь раскопать на дне очередную потерянную ручку. Вышел покурить и тут заметил, что нет зажигалки. Опаздывает на работу и не может понять, где ключи от машины, которые еще вечером лежали на месте. Пытается скрыть от мужа пропажу обручального кольца. Они могут искать и искать, пока не заболят глаза, но все равно никогда не отыщут потерю. Настоящее прозрение случилось со мной именно здесь, в этой пещере Аладдина, расположенной так далеко от дома. Дом – лучшее место на свете… Вновь всплыла, поддразнивая, знакомая фраза.

– Бобби, – позвала я, подходя к двери и затыкая рот голосу, звучащему у меня в голове.

– Одну минутку, – донесся его приглушенный ответ, за которым последовал стук, сопровождаемый чертыханьем.

Несмотря на взвинченное состояние, я хихикнула. Провела пальцем по витрине орехового дерева. В такой обычно держат хорошее столовое серебро или керамику. В этой были выставлены сотни фотографий улыбающихся лиц со всего мира, собранные за несколько десятилетий. Я вытащила одну и всмотрелась в нее: пара стояла напротив Ниагарского водопада. Похоже, фотографировали в семидесятые: снимок имел тот желтоватый оттенок, в который фотобумагу окрашивает только время. Мужчина и женщина сорока с небольшим, в широких брюках и дождевиках, – фотография поймала и запечатлела одну-единственную из всех мириад секунд, составляющих жизнь. Если они еще живы, им сейчас как раз под семьдесят, есть, вероятно, внуки, которые терпеливо наблюдают за тем, как они листают семейные альбомы – так хочется показать внукам снимок с Ниагары. Не находят и начинают втайне сомневаться: а вдруг этого путешествия вовсе и не было, вдруг они его выдумали и этой единственной секунды среди мириад других секунд жизни не существовало. И они бормочут: «Я знаю, он где-то здесь…»

– Классная идея, правда?

Я подняла глаза и увидела Бобби, который стоял в дверном проеме и смотрел на меня. Стоило столько времени копаться в соседней комнате, чтобы выйти из нее с пустыми руками.

– На прошлой неделе миссис Харпер нашла свадебную фотографию своей двоюродной сестры Надины, которую не видела уже пять лет. Не поверите, что с ней творилось. Целый день она просидела здесь, просто уставившись на фото. Это был групповой снимок, знаете, такие делают на свадьбе. Вся семья предстала перед ней. Прикиньте, пять лет вы не встречались с близкими и вдруг натыкаетесь на их свежее фото. А ведь она пришла ко мне всего лишь за носками. – Он пожал плечами. – В такие минуты я верю, что приношу здесь пользу.

Я положила на место фотографию семейной пары.

– Вы говорили, что ждали меня, – произнесла я резче, чем собиралась; ничего удивительного, потому что меня одолевал страх.

Бобби опустил скрещенные на груди руки и засунул их в карманы. Я подумала, что он наконец-то собирается вынуть что-то из кармана и дать мне, но ошиблась, – руки так и остались в карманах.

– Я в поселке уже три года. – На его лице появилось выражение тревоги, такое же, как у каждого, кто вспоминал обстоятельства своего появления здесь. – Мне тогда было шестнадцать. Оставалось два года до окончания школы и, по моим расчетам, примерно десять – до того, как я окончательно повзрослею. Я понятия не имел, чем буду заниматься. Представлял себе, как буду торчать дома и действовать маме на нервы, пока она не выставит меня за дверь и не вынудит найти подходящую работу. А пока меня вполне устраивала роль школьного шута и то, что у меня всегда под рукой чистые и выглаженные трусы. Я почти ни к чему не относился всерьез. – Он пожал плечами и повторил: – Мне было всего шестнадцать.

Я кивнула, не понимая, к чему он клонит. Почему, черт возьми, он меня поджидал?

– Когда я попал сюда, то первое время не знал, чем заняться. Шатался по лесной опушке, искал путь назад. Но такого пути не существует. – Он вынул руки из карманов и сделал выразительный жест. – Должен сказать вам, Сэнди, со всей ответственностью: дороги отсюда нет, хотя я видел людей, которые сходили с ума, пытаясь ее отыскать. – Он покачал головой. – Я очень быстро понял, что нужно начинать жить здесь. Впервые в жизни пришлось отнестись к чему-то всерьез. – Он смущенно переминался с ноги на ногу. – Это случилось, когда я искал для себя какую-нибудь одежду. Рылся в разбросанных поблизости вещах и чувствовал себя бродягой на свалке. И вот наткнулся на ярко-оранжевый носок, который выглядывал из-под папки с бумагами, – я представил себе, как сегодня утром кого-то увольняют за ее потерю. Носок был настолько ярким – кричаще ярким, – что я не понимал, как кто-то умудрился его потерять. Но чем дольше я на него смотрел, тем яснее мне становилось, почему я сам здесь очутился. Ведь вначале я думал, что приземлился тут по собственной вине. Если бы я лучше учился и не болтался без дела, меня бы сюда не забросило. Так я рассуждал.

Я кивнула. Знакомое чувство.

– Благодаря носку у меня словно гора с плеч свалилась. В жизни не видел носков ярче. – Он засмеялся. – Господи, на нем была бирка с адресом! И тогда я пришел к выводу: все дело только в невезении. Мы оба здесь исключительно из-за невезения! Что бы я ни делал, мне было суждено попасть сюда, и как бы ни старался, все равно не избежал бы этого. Как и носок. Я сочувствовал человеку, который прикрепил к нему бирку с адресом, то есть теоретически сделал все возможное, чтобы не потерять свою вещь. Поэтому я сохранил его, чтобы он напоминал мне о моем открытии, и с этого дня перестал винить себя или кого бы то ни было еще. Так благодаря носку я обрел спокойствие, – улыбнулся он. – Пойдемте. – И он пригласил меня в соседнее помещение.

Вторая комната походила на первую. Такие же полки по всем стенам, только она была значительно меньше и заставлена картонными ящиками.

– А вот и носок. – Он протянул его мне.

Это был совсем маленький детский носок из махровой ткани. Если Бобби ожидал, что эта штука произведет на меня такое же впечатление, как и на него, то он ошибался. Я по-прежнему мечтала вырваться отсюда и обвиняла себя и всех, кого можно и кого нельзя, в том, что очутилась здесь.

– Через несколько недель я освоился здесь и начал помогать вновь прибывшим подбирать одежду и другие нужные вещи. И в конце концов открыл этот магазин. В нашем поселке он единственный, где вам удастся найти все под одной крышей, – гордо произнес он.

Отсутствие у меня энтузиазма согнало улыбку с его лица, и он продолжил свой рассказ:

– В общем, как владелец и директор этого магазина, я каждый день должен отправляться на поиски, чтобы собрать как можно больше полезных вещей. Я горжусь тем, что только у меня продаются настоящие пары ботинок, носков и тому подобное. Остальные просто собирают все, что им попадается, и выкладывают на прилавок. А я ищу вторые половинки пары. Вроде как сваха, – ворчливо добавил он.

– Ну-ну, – поторопила я, сидя на старом поцарапанном стуле, который напомнил мне о первых сеансах у доктора Бартона.

– Впрочем, особого проку от оранжевого носка не было, пока я не нашел вот это. – Он нагнулся и вынул из стоящего рядом с ним ящика футболку, тоже детскую. – И она не много значила, пока я не нашел еще и это. – Он положил передо мной второй носок.

– Ничего не понимаю, – пожала я плечами, бросая оранжевый носок на пол.

Он продолжал раскладывать содержимое картонной коробки, а я сосредоточенно молчала, пытаясь расшифровать смысл послания.

– По-моему, в этой было больше всего. Ладно, и так вполне достаточно, – сказал Бобби.

Одежда и другие предметы почти полностью устилали пол, и я уже собиралась вскочить и потребовать, чтобы он наконец объяснил мне, в чем дело, когда узнала футболку. А потом носок. И пенал… И записку на листке бумаги.

Бобби стоял рядом с пустой коробкой, и огоньки возбуждения плясали в его глазах.

– Теперь поняли?

Я не могла выговорить ни слова.

– Все они с бирками. Имя «Сэнди Шорт» написано на каждой вещи, лежащей перед вами.

Я затаила дыхание, в ярости переводя взгляд с одной своей пропажи на другую.

– И это всего одна коробка. Те тоже ваши, – взволнованно произнес он, показывая пальцем на угол комнаты, где сгрудились пять поставленных один на один ящиков. – Всякий раз, натыкаясь на ваше имя, я брал такую вещь и относил сюда. И чем больше я их находил, тем сильнее был уверен, что в один прекрасный день вы явитесь сюда за ними. И вот вы здесь.

– И вот я здесь, – повторила я, уставившись на разложенные на полу вещи.

Потом встала на колени и положила руку на оранжевый носок. Я не помнила его, но легко могла себе представить лихорадочные вечерние поиски под растерянными взглядами моих несчастных родителей. С этого все и началось. Я подняла футболку и увидела свое имя, написанное на ярлычке маминой рукой. Дотронулась пальцами до чернил, пытаясь таким образом установить с ней какое-то подобие контакта. Потом взяла листок бумаги, исписанный моим корявым подростковым почерком. Школьное задание, ответы на вопросы по «Ромео и Джульетте». Я вспомнила, что сделала его, а потом, в школе, никак не могла найти. Учитель не поверил, что оно потерялось. Он стоял надо мной в притихшем классе и смотрел, как я роюсь в сумке, все больше и больше отчаиваясь, и его неверие в искренность этого отчаяния означало для меня неизбежное наказание. Мне показалось, что я перевернула страницу и вдруг снова очутилась в Литриме, и вот сейчас ворвусь в класс и с триумфом прокричу тому самому учителю: «Вот, вот оно, я же говорила, что сделала его!»