В большой комнате порядок уже восстановили. Готовились продолжить застолье. Как вдруг в прихожей послышались возбуждённые голоса, нечто вроде выяснения отношений, слов разобрать невозможно, зато интонации красноречивые.

   - Серёга, - Болек не то попросил, не то скомандовал, - сходи, погаси скандал. Боюсь, Стас дел наворотит.

   Тут сам Славка вошёл в комнату, а из прихожей донеслись громкие рыдания. И понеслось... Иру в маленькой комнате успокаивали девушки, впаривая, какой Закревский непростой тип, терпеть надо, приспосабливаться, и мало ли, что он спьяну наговорил, человек настроения, ничего не поделаешь, мужики все такие, - пока уламывают - города обещают, а уломают - им и деревеньки жалко, - Ире себя беречь надо, нервничать нельзя, всё наладится, всё обойдётся. Мололи без остановки. В большой комнате парни воспитывали Славку.

   Закончился скандал неожиданно просто. Славка, взяв Иру подмышку, отчалил с посиделок. Все облегчённо вздохнули. Помариновались за столом с часик, обсудили ситуацию, обругали Славку за скотское поведение, выпили для расслабухи раз, другой, третий. Затеяли танцы, в перерывах снова расслабляясь. Что выпили много, Маша поняла не сразу. Через некоторое время заметила - развезло всех. Её и саму пошатывало. Надо бы полежать, отдохнуть. Ребятам до дома три минуты по-пластунски ползти, а ей пилить и пилить. Недолго думая, она выговорила у друзей право покемарить в маленькой комнате без помех. Выключила там свет, легла на диван и закрыла глаза. Подрёмывала, вяло обдумывая нынешний вечер. Могла и уснуть, дело к тому шло. Её встряхнул чей-то визит. Она сквозь дрёму услышала звонок в дверь, звук отпираемого замка, тихие голоса в прихожей. Лениво было открывать глаза, вставать, высовывать нос в прихожую. Вслушиваться в негромкий разговор и то было лениво. Сон вовсю подбирался на мягких лапах. Шаги и голоса удалились влево, к столу с закусками и напитками. Маша приготовилась окончательно провалиться в тёмную, желанную глубину ночного забытья. Болек растолкает при необходимости. О, вот опять шаги. Не дадут покемарить, поросята.

   Дверь в маленькую комнату, скрипнув, приотворилась. Маша вздохнула и открыла глаза, щурясь на яркий свет, бивший из прихожей. В дверном проёме стоял Славка.

   - Я вернулся, - известил он, прошёл, захлопнув дверь поплотней, и, не спрашивая разрешения, сел на краешек дивана. Маша занервничала. Двусмысленное положение возникло. Вдвоём, в тёмной комнате, оба не совсем трезвые, она, ко всему, и лежит. Сердце быстро и гулко застучало. Она подтянулась на руках, села. На случай, если кто из друзей заглянет.

   - Как Ира? С ней всё в порядке?

   - Всё путём, не волнуйся. А ты чего здесь кантуешься?

   - Перебрала слегка, решила немного отдохнуть перед возвращением домой. Вечер не самый томный, согласись. Не знаю, как другие, лично я зверски устала.

   - Тогда чего села? Ложись. Я посижу рядом. Ты не против?

   - Сиди, если ребята не возражают.

   - Не, я им сказал, что поговорить с тобой хочу.

   - Поговорить? О чём?

   С каждой фразой их голоса звучали всё тише, интимней. Темнота в комнате создавала определённую атмосферу. Сердце у Маши уже не стучало быстрее, оно прямо-таки колотилось о грудную клетку, заглушая тиканье часов, стоявших на подоконнике.

   - Да ни о чём особом. Ты на меня сердишься?

   - Да. Хотя... Ты, друг мой, совершенно невыносим, но на тебя трудно сердиться долго.

   - Точно? Тогда... - он оборвал себя и крепко обнял Машу. Она не успела и пикнуть. Запрокинув ей голову, долго целовал. Не так, как прежде. Целовал тяжело, страстно, не давая ей ни одного шанса отстраниться, передохнуть. У Маши помутилось сознание, не хватало воздуха, нечем было дышать. Начинался форменный бред. Она впервые столкнулась с настоящей мужской страстью. Что-то тёмное, древнее, неподдающееся рассудку и неумолимое окутало их, против чего выступать бессмысленно.

   К счастью, непоправимого не произошло. Дышать тоже иногда надо. Когда Славка ненадолго оторвался, и она смогла сделать один глубокий вдох, другой, третий, голова начала яснеть, прочищаться. Тело требовало повторения, погружения в то тёмное и властное нечто, отступившее ненадолго и караулившее удобный момент. Одна совесть встала в оппозицию ко всему существу Маши. Славка опять начал целовать девушку, заваливая её на диван. Но... Совесть не позволила девушке второй раз потерять голову, настойчиво стучала единственной мыслью в пустом черепе: "Ты не имеешь права... вы подлость творите... на чужом несчастье...". Маша отлепила свои губы от Славкиных, уткнулась ему в плечо и призналась:

   - Я тебя люблю, Слав. Я тебя очень люблю. Сильно и крепко. Вот так, - она сама обняла его и стиснула изо всех сил, как маленькие дети стискивают, не умея иначе показать размах своих чувств. Мгновение помедлила и, сознавая непоправимость приготовленных для него слов, добавила:

   - Будь у меня родной брат, я не могла бы любить его сильнее. Слав, ты будешь мне братом?

   Славка ошеломлённо замер. Сердце у него стучало, пожалуй, сильней и громче, чем у Маши. О, ему не надо было ничего растолковывать. Он всегда чутко относился к произносимому другими людьми. В одном слове мог прочесть целую главу. Он мгновенно понял предложенный Машей сценарий на будущее. Тяжело перевёл дыхание, хрипло спросил, не обманувшись в её истинных переживаниях:

   - Струсила, да?

   - Да. Нет... не то... Не могу, не хочу причинять Ире боль. А ты и вовсе права не имеешь.

   - А себе боль причинять мы право имеем?

   - Себе - имеем. И ты ведь не хочешь считать себя окончательным подлецом?

   - Не хочу. Я дурак, согласен. Но не подлец. Мань...

   - Что?

   - Поцелуй меня.

   - Что?!

   - Поцелуй меня. Сама. Я прошу. Я очень тебя прошу. Хочешь, как брата? Поцелуй, как брата. В последний раз? Пусть так, в последний. Но поцелуй меня.

   Братское лобзание на братское не походило ничем и длилось бесконечно, а когда закончилось, то:

   - Значит, брат?

   - Брат.

   - Не пожалеешь?

   - Нет.

   - Удержаться сможешь?

   - Не знаю. Но постараюсь, сколько смогу. А ты?

   - И я постараюсь, сестрёнка, - он чмокнул её в лоб, покрытый испариной, разомкнул руки, резко поднялся и вышел.

   Через пару минут в комнату без стука ворвалась заинтригованная Татьяна.

   - Вы чем тут занимались, бессовестные?

   - Братались, - буркнула Маша, спуская ноги с дивана, всё равно подремать уже не получится.

   - Чего-чего? - Ярошевич, разумеется, и не поняла, и не поверила.

   - Побратались мы со Славкой. Решили, что он будет моим названным братом, а я его названной сестрой.

   - Хватит врать-то, - Татьяна плюхнулась рядом. - Ты знаешь, в каком непотребном виде он к нам вышел? Не только я, парни от его брюк глазки стыдливо отводили.

   - Чего это вы все на его брюки смотрели? Других предметов для обзора не хватало? Ладно, парни, но тебе для чего на некоторые места у Славки пялиться? У тебя свой объект для обозрения есть, "эти очки напротив", - за возмущением Маша старалась спрятать накатившую растерянность. К тому же она боялась, вдруг Татьяна захочет включить свет и увидит тогда подругу взлохмаченную, помятую, с горящими губами и щеками.

   - Никто не пялился. Зрелище оказалось во всех смыслах выдающееся, само всем в глаза бросилось, - обиделась Татьяна. - Хорошо же вы братались, раз Славка так сейчас оконфузился. А если серьёзно?

   - Серьёзно и говорю, - Маша прислонилась щекой к плечу подруги, подпустила задушевности в голос. - Я ему сказала, что очень его люблю, так сильно только брата можно любить, и спросила, не хочет ли он быть моим братом.

   Татьяна, приученная Славкой просекать намёки с пол-оборота, многое сразу уяснила.

   - А он?

   - Он согласился. Сестрёнкой назвал, - Маша подумала, что у них с Закревским, вероятно, новая игра появилась, не более.

   - "Я вас люблю любовью брата и, может быть, ещё сильней..." - процитировала Ярошевич задумчиво. - Вы со Стасом Пушкина начитались до полной одури. Может, ты и способна его братом воспринимать, а вот он тебя сестрой никогда не сможет. Бабник потому что, Кобеллино.

   - Ладно, Тань, чего теперь это обсуждать, - вздохнула Маша. - Дело сделано. Назад не повернёшь.

   И они действительно долго не говорили о Славке. Тем более, что Татьяна вскоре опять пропала, пропустив самое интересное и объявившись летом замужней дамой.

   Маша одна не осталась. Неожиданно рядом начал отираться Шурик Вернигора. Позванивал, заглядывал. То поможет книжные полки повесить, то сопровождает в магазин в качестве носильщика. Маша не удивлялась, воспринимая Шурика связным между собой и своей почти бывшей кампанией. Почти бывшая компания передавала ей через Шурика ценные указания:

   - Без Татьяны в обществе пяти молодых парней Маше одной появляться неприлично.

   Вот так, а весной было прилично. С чего это вдруг они приличиями озаботились?

   - Славку немедленно оставить в покое, он, считай, женатый человек и вскоре молодой папочка;

   - На провокации Славки, иметь совесть, не поддаваться и гнать его от себя поганой метлой;

   - Категорически отказаться от приглашения на свадьбу и ждать дальнейших мудрых советов разных Казимирычей и Болеков.

   Шурик не только ценные указания передавал. Он, как бы через силу, стесняясь и робея, пересказывал, кто и что говорил о Маше. У девушки щёки полыхали. Она никогда раньше не подозревала, насколько стервозна, порочна и невыносима для общества порядочных молодых людей. Принято считать, будто со стороны виднее. Маша ужасалась постороннему взгляду на собственную персону. Вовсе уж плохой себя не чувствовала. У неё зародилось подозрение: Шурик - не связной, Шурика ребята к ней приставили в качестве сексота и сторожа. Она не встречалась с ребятами, не звонила Славке, отказалась от приглашения на свадьбу, но, заподозрив Шурика в шпионско-охранной деятельности, оскорблённая в лучших чувствах, перестала жаловаться Вернигоре на Славку.

   Первоначально она честно и благородно не отвечала на его звонки, высылала Маргошку открывать дверь и, если приехал Закревский, сообщать, что Маши нет дома. Славка лихо обходил те заградительные рогатки, которые она изобретала. Добившись личной встречи, высказывал свои обиды и поганой метлой не выметался из её дома ни под каким видом. Обидевшись на почти бывшую компанию, Маша перестала выполнять данные ей рекомендации, перестала прятаться от Славки. Не искала встреч сама, но и не гнала больше. Мозги ему, правда пыталась прочистить. Объясняла, сколь безобразно его поведение.

   - Я к тебе лезу, пристаю? - иезуитски вопрошал Славка.

   - Нет, - вынужденно признавала Маша.

   - Тогда какие претензии? Могу я за дружеской поддержкой обращаться, когда мне хреновей некуда?

   - Можешь, конечно. Но не логичнее к Казимирычу или Болеку идти?

   - От них дождёшься поддержки, как же. Держи карман шире. Одни нотации и гадость разная. Ты мне сейчас больше друг, чем они все вместе взятые.

   Вообще, Славка будто с цепи сорвался. Он ежедневно звонил и почти каждый день заглядывал на пару часиков. Пил чай с вареньем. Громко рассуждал о будущей семейной жизни и повествовал, какая Ира замечательная и талантливая.

   - Она лучше тебя стихи пишет. Она вот так идёт, - он показывал ладонью направление вверх почти вертикально. - А ты вот так. Но, наверное, ты дальше пойдёшь, если не бросишь. И всё равно, сейчас у неё стихи лучше.

   - Да? - обижалась Маша. - Что же ты тогда просил тебе на свадьбу тетрадку с моими стихами подарить?

   - А это на память, - безмятежно улыбался Славка. - Вот женюсь, видеться с тобой мы не будем. Вдруг соскучусь? Открою тогда тетрадку, стихи твои почитаю, вроде, как повидался.

   - Свин! - возмущению Маши не было предела.

   - Да, я такой. Я даже ещё хуже: подлец и негодяй. Ты разве не знала? - дразнил он, и снова принимался петь дифирамбы в адрес будущей жены. Дифирамбы пел старательно. Складывалось впечатление, что он сам себя пытался убедить в её необыкновенной привлекательности, в собственном везении - такую девушку нашёл, в наличии у себя чувств к невесте. Маша жалела его, бедного. Попал, как кур в ощип. Чем ближе подступал день его заклания, тем сильней он нервничал. Однажды спросил:

   - Ты уже купила себе парадное платье?