— Что случилось?

— Ну-у... Я застрял там на два года. Чтобы прокормиться, приходилось в основном воровать. Потом я сбежал. Кому было до этого дело. — Стивен выглянул в окно. — Смотри, снежинки в такое время года. Давай сходим и еще раз поглядим на сторожку, пока не стемнело. Туда идти полчаса.

— Расскажи, что было дальше. Я хочу знать.

Из дальней комнаты, примыкающей к библиотеке, слышались отдаленные звуки: Изабелла-Роуз пыталась петь. Даже здесь это звучало фальшиво.

— Когда тебе нет и семи и отвечать за тебя некому, тебя легко схватить и отправить в исправительное учреждение... Или в тюрьму за кражу яблока. Что и произошло со мной.

— В тюрьму?

— Именно. О да. Не знала, что твой ухажер — бывший уголовник, верно? Когда попадаешься в первый раз, то сажают только на месяц. Когда я вышел, меня вверили заботам надзирателей, которые продали меня в угольную шахту в Форест-оф-Дине. Я проработал там около года, а потом сбежал. Некоторое время жил сам по себе...

— Ты трудился на шахтах?

— Ага. Справил восьмой день рождения в угольной шахте Эйвонкрофт. — Стивен замолк и почесал подбородок. — Забавно, но ты первая, кому я это рассказываю. Самая первая. Я всем говорю, что никогда не спускался в шахту. То же самое я сказал и Джереми. В прошлом году я разок спускался в Уил-Лежер, посмотреть, есть ли у нее отличия от других шахт. Так вот — никаких. Меня в дрожь бросило, потому что напомнило о старых временах. Забавно, что я всегда притворялся. И всё ради того, чтобы не снились кошмары.

— Но в таком возрасте...

— Да, отдаю должное корнуольским шахтерам, они не берут вниз детей, пока тем не исполнится десять-одиннадцать, и только если они сами захотят этому учиться. Меня запрягали в тележку. Как лошадь или, скорее, как собаку. Тоннель, по которому я тянул тележку, часто был слишком узок для крупного парня. Тележка двигалась по рельсам от того места, где отбивают уголь, к подножью ствола шахты, прямо как в корнуольской шахте, понимаешь, но только там используют детей, чтобы тянуть тележки. Вокруг пояса повязывают ремень, который крепится к цепи между ног, так что когда тянешь тележку, то всякий раз стираешь ноги до крови. Однажды, когда мы узнаем друг друга получше, я покажу тебе шрамы.

— Ты провел так целый год?

— Может, месяцем больше или меньше. Счет времени теряешь. Но однажды я улизнул от них и направился прямо в лес. Был так напуган, что долго бежал без остановки, потому что если тебя схватят, то не только изобьют, но и наденут цепи на ноги и руки и уже никогда не снимут. Но мне повезло.

— Повезло...

— Ну да, повезло. Всё лето жил дикарем. Не так тяжко, когда есть фрукты. Я неплохо прожил до начала зимы, после чего мои запасы стали заканчиваться. Тогда я пошел просить милостыню в деревню Харфилд, что неподалеку от Дурсли. Там на меня натравили собак. Но тут к двери подошла женщина, она сжалилась надо мной и дала корку хлеба. Черноглазая, еврейской наружности, хотя она была валлийкой, а не еврейкой, и ее звали Элвин. Когда пришел ее муж, я решил, что тот вышвырнет меня из дому, где я уже успел пригреться; но женщина убедила его разрешить мне переночевать. В итоге я остался на семь лет. По-своему они были добры ко мне. Представь себе, я работал от рассвета до заката семь дней в неделю. Но после шахт это был рай небесный. Я выучился читать и писать, стал крестьянином. Или деревенским мальчишкой. Может, мне стоило остаться. Ведь у них не было детей. И я бы унаследовал их хозяйство. Но нет. Как-то раз я поехал в Бристоль и увидел море.

— Разве ты не был кучером?

Он поднял взгляд.

— Тебе это отец рассказал? Ну да, работал на сэра Эдварда Хоупа, недалеко от Бристоля. Но это не то. Я никак не мог успокоиться, после того как увидел море.

— Разве ты успокоишься когда-нибудь?

Он заулыбался и взглянул на нее.

— Разве у меня хватит сил уехать от тебя?

— Сейчас-то легко говорить!

— Понимаю. Кто может знать наверняка? Себя я точно не смогу изменить. А тебе этого хочется? Я уж точно не хочу, чтобы ты менялась.

Он сел рядом и стал без устали целовать ее лицо.

— Ты удивляешь меня каждый день, Клоуэнс. Чем больше я узнаю тебя, тем больше мне так кажется. Какой женой ты мне станешь!

— Я просто люблю тебя, — сказала Клоуэнс. — Вот и всё.

— И клянусь Богом, я так люблю тебя...

Дверь резко распахнулась, и Изабелла-Роуз ракетой ворвалась в комнату, но завидев их, лихо, со скрипом тормознула.

— Клоуэнс! И Стивен! Ой... Я не знала. Мама не сказала, что вы здесь. Черт побери! Вот смех-то, да? А я думала, вы целуетесь только по праздникам!

Она была в розовом кисейном платье и со сверкающей алой лентой в черных волосах. Из троих детей она более всех походила на Демельзу — такая же длинноногая, те же глаза и стремительные движения. Только черные глаза не лучились теплотой, и голос хрипловатый. Пока оставалось только гадать, превратится ли она в роковую красотку или ей будет до этого далеко.

— Черт побери! — опять воскликнула она. — Я ведь вам помешала.

— Белла, нельзя ругаться, — пожурила ее Клоуэнс.

— Ну ведь старый мистер Тренеглос был тут вчера и разговаривал с папой и без конца повторял «черт побери» или «чтоб мне провалиться», как только открывал рот. Если ему можно, то почему мне нельзя?

— Потому что ты маленькая. И к тому же не пристало даме так выражаться.

— Кому охота быть дамой? — спросила Изабелла-Роуз. — Спорим, Стивен тоже ругается, да, Стивен?

— Частенько, — ответил тот.

— Ты слышал, как я пою? Я сама сочинила песню, про улитку. Я когда-нибудь спою ее для тебя, Стивен!

— Я признателен тебе, моя драгоценная.

— Вот смех-то, целоваться в библиотеке! — воскликнула Изабелла-Роуз и подошла к двери. — Со мной это тоже случится, когда я вырасту?

— Ага, — согласился Стивен. — Если не раньше.

— Чтоб мне провалиться, — добавила Изабелла-Роуз и сразу вышла.

Они уставились друг на друга, досадуя на неожиданное вторжение, и вдруг оба громко расхохотались. Спустя минуту Клоуэнс спросила:

— Значит, ты больше не слышал о матери, с тех пор как тебе исполнилось четыре?

— Слышал пару раз, когда трудился на ферме. Она путешествовала с актерами. Дважды они приезжали в Дурсли. Но миссис Элвин думала, что грешно ходить на представления.

— Даже повидать собственную мать?

— Я не сказал ей об этом.

— Но почему?

— Они думали, что я сирота. Так было лучше.

Клоуэнс внимательно рассматривала его лицо, волосы, глаза, губы.

— На что ты так смотришь?

— Ты трудился под землей в тяжелых условиях в восемь лет. Страшно в это даже поверить.

— Такое случается сплошь да рядом. Не всем так повезло, как мне.

— Это не отразилось на твоем развитии. Ты крупный и сильный.

— Сельское хозяйство помогло.

— Мысль о том, что ты был в шахте, меня пугает.

— Меня тоже, даже сейчас, стоит только подумать. Поэтому я не думаю об этом.

— Мне не стоило спрашивать.

— Может, и стоило. Может, лучше не притворяться.

Клоуэнс взяла его за руку. Стивен нахмурился. Впервые она увидела его уязвимость и стала дорожить им еще больше.

— А до этого угодить в семь лет в тюрьму за кражу яблока! — сказала она.

— Четырех, если честно. Понятно, я воровал и прежде, всё время, пока жил у Черной Моли.

— А потом?

— Каперство — это своего рода воровство, ведь так. Узаконенное пиратство, как говорят. Я не совсем это имею в виду. Я бы украл ради тебя!

— Не стоит.

— Нет... Нет... Славься. Славься, славься.

— Аминь.

Он накрыл ее ладонь своей.

— Что намечается в воскресенье?

— Ой, да ничего особенного. Мы просто поужинаем в кругу семьи и с нашими старинными друзьями, доктором и миссис Энис. Я сказала, чтобы никакой суеты и тостов, только дружеский обед, так что всё улажено.

Стивен снова предложил:

— Давай всё-таки прогуляемся до сторожки, пока не стемнело.


IV

Бадахос осадили шестнадцатого марта. Великая крепость уже дважды меняла владельцев; на этот раз британская армия была исполнена решимости, считалось, осада продлится около месяца. На самом же деле, заключительный штурм, который стал самой кровопролитной битвой в ходе войны, начался в пасхальное воскресенье. Всего через час после ужина в Нампаре, где Полдарки, пусть и не слишком радостно, но всё-таки отмечали и праздновали помолвку старшей дочери со Стивеном Каррингтоном, началась настоящая бойня за далекую испанскую крепость, когда британская армия, лишенная правительством необходимого осадного вооружения, попыталась взять ее врукопашную. Джеффри Чарльз Полдарк, капитан Монмутширского полка, находился в первых рядах и противостоял минам, гранатам, пороховым бочкам и смертоносному огню, который грозил уничтожить нападавших.

Пять тысяч человек пало в ту ночь. Но в гостиной Нампары в камине весело потрескивал огонь; насытившиеся мужчины лениво потягивали портвейн, вытянув ноги, дамы же болтали и сплетничали. По особому случаю Изабелла-Роуз допоздна не ложилась спать, вела себя очень воспитанно и сдержанно, хотя и бросала завистливые взгляды на спинет. Казалось, здесь царит уютная и мирная семейная обстановка. Телепатическая связь или духовные узы, которым не подвластны расстояния, сейчас были бессильны, чтобы вселить хоть крохотную частицу беспокойства, что их кровный родственник находится в смертельной опасности. Колокол тревожно звонил, но его не могли услышать.

Демельза размышляла: он хорош собой и держится уже лучше. Стал попроще, менее напряжен, после того как мы дали согласие. Они влюблены друг в друга, Клоуэнс знает, чего хочет; я была на два года моложе ее, когда поняла, чего хочу. Надо скорее подыскать ему что-нибудь получше мельницы Джонаса; но думаю, Росс прав, пусть пока начнет; в любом случае, будет не так-то просто приноровиться из-за нехватки знаний; Иисусе, я что-то чувствую себя неважно.

Дуайт и Росс обсуждали перемены в области медицины. Последние годы росла популярность аптек и зарождалась двухуровневая система. Бедняки и средний класс теперь в первую очередь обращались в аптеки. Доктора и костоправы уделяли больше времени богачам, но консультировали низшее сословие, если случай был достаточно тяжелым или необычным. Дуайт («Естественно!» — вмешалась Кэролайн) отказался следовать такому примеру. Как обычно, он посещал каждый дом в деревне, и его не заботило, заплатят ему или нет, и поэтому невольно создал себе репутацию, на которую не обращал внимания, а вот доверие больных имело для него огромное значение.

— Я слышала, мистер Поуп снова на коне, — высказалась Демельза и насмешливо изогнула бровь. — Прошу прощения, знаю, нам не разрешают спрашивать.

Прозвучал смех. Дуайт ответил:

— Когда я побывал там во вторник, они ждали Анвина Тревонанса.

— Анвина? — спросила его жена. — Не знала, что он в графстве!

— Похоже, он становился у Данстанвиллей. Изначально, конечно, он представлял в парламенте интересы Бассета.

— Ты не сказал, что он там был, — продолжала Кэролайн. — Какое вероломство с твоей стороны! Он приехал с женой? Я до сих пор с ней не познакомилась.

— Не думаю. Похоже, он тут по делам.

— А когда это Анвин приезжал не по делам? — усмехнулась Кэролайн. — Даже когда он волочился за мной!

Снова раздался смех.

— Мне можно уже открывать собственную колонку в газете, если собрать все сплетни, — продолжил Дуайт. — Начать с того, что когда Анвин продал имение семейству Поуп, то не продал права на разработку месторождений.

— Такое в порядке вещей, — вставил Росс.

— Что ж, какие-то старатели хотят начать копать рядом с Плейс-хаусом, как мне сказали. За этим стоит Ченхоллс из Бодмина, а Анвин вкладывает деньги. Мистер Поуп возражает, ведь это рядом с домом, говорит, они разрушат его собственность.

— Старая плавильня давно испортила ему вид на бухту, — отозвалась Демельза.

— Да, но теперь это живописные развалины, а растительный покров почти восстановился.

— Помню, как однажды ездила туда верхом, чтобы повидаться с сэром Джоном Тревонансом, — вспоминала Демельза, — когда ты был... в Бодмине. Плавильное предприятие только что открыли, оно раскинулось до самой бухты, печи и всё остальное, огромные клубы дыма и жар; рабочие выглядели бледно и болезненно от испарений, а мулы тащили руду к причалу.

— Для переработки олова или меди? — спросил Стивен.

— Меди.

— Почему же предприятие забросили?