— Мы начали плавить медь в Корнуолле, — ответил Росс, — вместо того, чтобы отправлять руду в Южный Уэльс, где существовала монополия. Мы с сэром Джоном верили, что можно выплавить медь здесь. И ошиблись.

— Как и Джордж Уорлегган, — добавил Дуайт, — занявшись этим после того, как бросил ты. Наверное, это единственный случай, когда он поступил необдуманно.

— До недавних пор, — сказал Росс.

— Да, верно, — в голосе Дуайта прозвучала интонация, которая заставила всех приподнять брови. — Но эта предполагаемая шахта Тревонанса: говорят, она будет находиться почти у парадного входа в Плейс-хаус.

— Может ли мистер Поуп это остановить? — спросил Джереми у отца.

— Он может все усложнить: лишить их воды, оспорить их право ходить по его земле. Но не думаю, что суд в Корнуолле будет на стороне землевладельца, который мешает горному предприятию. На месте Анвина я бы предложил мистеру Поупу небольшую долю в шахте. Такое и прежде случалось. Удивительно, насколько жажда наживы притупляет чувство прекрасного.

Все снова засмеялись. Стивен подумал: они довольно милые, славные и благополучные люди... Никто вечером не напился, кроме Джереми. Получается, вот так люди живут, когда у них есть деньги? Как это по-стариковски. Но они и впрямь немолоды. Хотя и у них не всегда всё шло так гладко и просто. Вчера вечером у Салли один человек рассказывал, что доктора Дуайта Эниса задерживали за контрабанду. А эти двое, родители Клоуэнс: у отца худое вытянутое лицо, у матери особые глаза. Не всегда Росс Полдарк был таким мирным, говорят, его чуть не вздернули за мятеж или что-то в этом духе. И шептались, что она шахтерское отродье. Это звучало сомнительно. Он никогда не встречал таких шахтерских отпрысков. А жаль.

Что ж, в любом случае, их эпоха уже завершилась. Клоуэнс даже сказала, что отец намеревается оставить место в парламенте на следующих выборах. Будет охотиться, как всякий деревенский сквайр. Но ведь он даже не охотится. Сквайр, подагрик багрового цвета. Его тесть. Помрет через пару лет.

Четыре холодных пальца — вот чего ему удалось сегодня коснуться. Приличное общество. Адовы муки. Он желал эту девчонку, сидящую рядом, со всей страстью взрослого самца-оленя в разгар брачного сезона. Теперь, когда они обручены, легче не стало. Стало даже хуже. Сентябрь?.. Господи, а ему что делать до этого времени — ходить перед ней на задних лапках и довольствоваться конфетками, как евнух?

Заговорили о болезнях.

— А Вайолет Келлоу? — услышал он свой вопрос.

Наступила короткая тишина.

Дуайт переспросил:

— Вайолет? Стивен, боюсь...

Кэролайн закончила предложение:

— Доктор Энис редко рассказывает о своих больных, Стивен, даже мне. Это одна из его особенностей, несомненно продиктованная Парацельсом и Гиппократом или еще каким-то древнейшим мудрецом. Его предшественник, доктор Чоук, который раньше жил в доме Келлоу, был совершенно другим. В каждое посещение он охотно делился новостями, и один сосед узнавал всё о почечных коликах, подагрической жидкости и опорожнении кишечника другого.

Снова все рассмеялись.

— Но по правде говоря, — продолжила Кэролайн, — если позволите высказать личное мнение, которое ничто по сравнению с мнением моего доктора-мужа, боюсь, ей недолго осталось жить на белом свете.

— Я тоже так думаю, — согласился Стивен.

Беседа продолжилась, но он почувствовал, как четыре пальца вдруг высвободились из-под его руки.


Глава пятая

I

В понедельник четырнадцатого апреля Джереми и Клоуэнс поехали в Труро, встретились с Валентином и его гостями и пошли смотреть пьесу.

Гостей оказалось чуть больше, чем они ожидали, но, как и пророчествовал Валентин, компания состояла из «стариков» и «молодых». «Старыми» были леди Харриет Картер со своей подругой, достопочтенной Марией Агар, сэр Анвин Тревонанс и майор Джон Тревэнион; а в числе молодежи, не считая Полдарков и Валентина — мисс Клеменс и мисс Кьюби Тревэнион. Не самая удачная компания, но ни сэр Джордж, ни Валентин не знали, что Джереми и Джон Тревэнион смертельно оскорбили друг друга во время последней встречи.

Они пообедали в Большом доме, который был не настолько велик, чтобы оправдать свое название, и отправились в театр за несколько минут до семи.

Прошло более десяти месяцев с тех пор, как Джереми в последний раз видел свою любовь. Сегодня вечером она была в зеленом бархатном платье с полупрозрачными рукавами и кружевом на декольте и запястьях. Она даже не особенно красива, снова и снова твердил себе Джереми, пытаясь снять тяжесть с сердца, и сегодня взгляд на нее мгновенно подтвердил эту истину. Она даже не такая хорошенькая, как Дейзи Келлоу. Почти прямые волосы, кожа оливкового цвета, лицо слишком круглое. Но это ничего не меняло: она завоевала его сердце. Каждое ее движение и выражение лица казались ему волшебством, заставляя пульс биться быстрее, а язык спотыкаться о простейшую фразу.

Джереми не сидел рядом с ней ни за ужином, ни в театре. Он проклинал свое невезение, что снова ее встретил, но в то же время вновь почувствовал себя живым. Что касается ее брата — они до сих пор успешно избегали друг друга, даже на этом маленьком приеме.

Труппа «Трилистник», то ли связанная с Ирландией, то ли нет, представляла пьесу «Трагедия игрока, или Ложный друг». Они также собирались играть пьесу «Модистки» и фарс под названием «Деревенский адвокат». Сэр Джордж занял одну из двух лож.

Переполненному к началу спектакля театру исполнилось лишь четверть века. Как утверждалось, он был единственным в Англии, построенным с таким расчетом, чтобы использовать его и в качестве зала для балов и торжественных приемов. В нем имелось три небольших галерки, где собирался шумный сброд и, пожирая апельсины, бросал вниз кожуру, чем иногда мешал актерам. Деревянные полы, которые использовали для балов и танцев, для театрального представления снимали и устраивали внизу оркестровую яму. Таким образом, музыканты находились на два фута ниже актеров. Сцена частично состояла из оставшегося деревянного пола, а справа и слева находились две ложи, где на плетеных креслах сидели богачи, способные заплатить три шиллинга, и наслаждались спектаклем с близкого расстояния.

Размер театра составлял примерно шестьдесят футов в длину и в два раза меньше в ширину, поэтому все места находились недалеко от сцены. Когда приезжала какая-нибудь знаменитость вроде миссис Сиддонс, из ямы даже убирали скамейки, и зрители стояли плечом к плечу во время всего представления.

Хотя десять стульев в их ложе стояли близко друг к другу, Джереми снова оказался далеко от Кьюби, между ними сидели Клоуэнс и Валентин. Ранее, при встрече в доме Уорлегганов, она вспыхнула, увидев его; они обменялись неловкими поклонами и несколько раз перед ужином вступали в разговор. Но ничего личного, с глазу на глаз. Они вообще едва взглянули друг на друга. Кьюби, казалось, была готова смотреть куда угодно, только не на Джереми. Она облизнула губы и, временами улыбаясь, небрежно вступила в разговор. Позже, по дороге, как с болью в сердце вспомнил Джереми, недовольные губы изогнулись в очаровательные полумесяцы с едва заметными ямочками, и ее лицо засветилось, как будто под действием электрического заряда.

Когда закончилась половина представления, перед фарсом устроили антракт, и большая часть зрителей вышла в вестибюль, чтобы подышать воздухом и купить лимонад, шербет, а также новомодный напиток — имбирное пиво. К сожалению, вестибюль был крошечным, и толпа настолько переполнила его, что стало практически невозможно двигаться. Пожилые гости остались в ложе, куда им принесли напитки.

Так они оказались рядом, почти прижатыми друг к другу, в то время как Валентин обхаживал Клоуэнс и Клеменс.

— Надеюсь, тебе понравилась пьеса, — сказал Джереми.

Она посмотрела на него, как на неуклюжего незнакомца, который топчется на ее платье.

— Не особо.

— Почему?

— Не очень-то интересно следить за действиями в стиле «Да кто так себя ведет?»

— Ты совсем не следишь за пьесой! Вряд ли ты вообще знаешь, о чем она.

— Прекрасно знаю. Разве она не о...

— О чем?

— Разве она не о юной леди, которая выказывала предпочтение одному молодому человеку, а потом изменила свое отношение по просьбе брата?

— Такая пьеса еще не написана. И тебе стоит посетить такую постановку.

— Возможно, фарс мне больше понравится. Он больше похож на реальную жизнь. — Кьюби посмотрела на стакан лимонада, который Джереми ей предложил. — Спасибо, можешь выпить сам. Я не хочу пить.

— Ты ведь просила лимонад? Или твои чувства снова переменились? Но твой брат нас не слышит.

Она хотела было повернуться и уйти прочь, но толпа напирала.

— Не думала, что ты можешь так оскорблять без причины.

— Без причины? Считаешь, у меня нет на то причин?

Кьюби хотела уже ответить, но чей-то голос совсем рядом громко рявкнул:

— Может, нам откроют двери, Генри? Еще не стемнело.

Другой крикнул в ответ:

— Нельзя, слышь ты. Их не откроют, потому что за это не платят!

— Скажи тогда, почему мне не следует злиться? — настаивал Джереми.

— Потому что ты смотришь слишком однобоко.

— А как мне понять, когда ты даже не потрудилась объяснить?

— Я думала, что всё это тебя мало волнует и скоро забудется.

— Но не забылось.

— Да, теперь я это понимаю...

— Ты поняла только это?

— Ты же не думаешь, что я буду обсуждать это при всем честном народе?

— Почему бы и нет? Никто не слушает.

Кьюби глубоко вздохнула. Джереми снова протянул ей стакан.

— Расскажи мне свою точку зрения, — настаивал Джереми. — Хотелось бы ее понять. Просвети меня.

Она взяла у него стакан и отпила глоток, будто из чаши с ядом.

— Ты обвиняешь меня — оскорбительно — будто мои чувства изменились по приказу брата. Откуда тебе знать мои чувства? И кто говорит, что они изменились?

— Тогда что мне думать?

— Думай... верь в то, что я сказала тебе на прощанье в Каэрхейсе. Не думай обо мне плохо — вот и всё.

— Я думаю, ты прекрасна.

И оба поняли, что душевная рана снова открылась.

— Нет! — тихо, но очень сердито сказала Кьюби. — Нет, это не то! Так ты ничего не поймешь. Я не слабая, я сильная! Я не легкомысленное существо. Я... — Она откинула голову назад. — Я просто собираюсь выйти замуж ради денег.

— Так мне и сказали.

Она остановилась.

— Ты знаешь?

— Мне так сказали.

— Что ж, это правда. Кто тебе сказал?

— Какая разница, кто сказал, ведь это правда.

— Кто тебе сказал?

— Тот же человек, который сказал, что твоя семья близка к банкротству из-за этого дурацкого замка майора Тревэниона и надеется с твоей помощью восстановить состояние.

Кьюби повернулась к нему.

— И если это правда, то кто виноват? Вина лежит не только на моем брате! С шестнадцати лет, еще когда замок только замыслили, я тоже о нем мечтала. Стоило мне увидеть чертежи и эскизы, и я была очарована. Как и моя мать, Огастес, Клеменс и Шарлотта. Мы все несем ответственность! Стоимость оказалась гораздо выше наших ожиданий. Я рассказывала об оползнях. И было еще много неудач. Мы все виновны.

— Но пожертвовать собой ради денег должна ты.

— Ох, — она холодно пожала плечами со странным безразличием. — Кто говорит о жертве? Я еще могу найти какого-нибудь привлекательного и состоятельного мужчину, который мне будет куда дороже, чем его кошелек.

— Как когда-то был дорог я?

— Ты... — она презрительно засмеялась. — Ты просто Джереми и к тому времени давно обо всем забудешь.

— Ты заставляешь меня забыть. Но неужели ты думаешь, что я смогу? Я влюблен в тебя. Я люблю тебя. Люблю тебя, Кьюби. Это совсем ничего для тебя не значит?

— Хватит об этом, говорю же. Успокойся. Тише!

Толпа влекла их обратно в зал.

Она посмотрела ему в лицо.

— Я сожалею, Джереми.

— Только из-за меня или за нас обоих?

— Я сожалею, что позволила себе слишком сильно тобой увлечься.

В этом он увидел луч надежды среди всей этой горечи, ревности и страданий.

— Значит, я по-прежнему тебе дорог.

— Об этом не стоит больше говорить.

— Что это значит?

— Это может означать что угодно. Давай вернемся обратно. Я всё еще хочу посмотреть пьесу.

— Кьюби...

— Хватит, прошу...

— Кьюби, ведь тебе не всё равно. Будешь и дальше отрицать?