Внезапно какая-то бурная и протестующая сила вскипела в Вериной душе. «Что ж, – подумала она, – Ольга не теряется. Я теряюсь! Кажется, от всего этого цирка она даже получает удовольствие! Так почему же я должна выглядеть мокрой курицей, всхлипывающей у любовника на плече?! Что я – рохля какая? Или я – женщина, гордая, самостоятельная и несломленная, способная улыбаться жизни в лицо, когда она хлещет меня по щекам?! Поиграй с жизнью, Верка, поскоморошествуй, пусть она тебя не жалеет – и ты себя не жалей!»

Внезапно она услышала где-то в глубине души свой забытый уже – от счастья забытый – внутренний голос, который всегда ее остерегал от безрассудных поступков. Охранял, когда ей хотелось нестись вперед сломя голову, наперекор обстоятельствам и доводам разума… Он спокойно и твердо шепнул ей: «С жизнью играть нельзя! Берегись, Вера! Тебя засасывает страшная темная воронка, из которой можно не выбраться…»

«Ну и пусть!» – ответила она самой себе и, высоко подняв свой бокал, гордо вскинув голову, сказала:

– Приветствую тебя, жизнь! Ольга, приветствую тебя! Я рада тебе!

И когда они выпили, Ольга, легкая как пушинка, порхнула к Вере и, приобняв ее одной рукой, шепнула на ушко:

– Давай сбежим! Надо же нам с тобой наконец познакомиться! А Алешка пускай… вернется и побудет немного один. Ему это очень нужно сейчас. Ну так как? Бежим?

– Бежим! – не раздумывая ответила Вера.

И словно вихрь прошумел по комнате – они сорвались в два счета и через пару минут шагали по мокрой ночной Москве.

Дождь уже перестал.

5

Продрогшая после дождя Москва трепетала листвой. Порывами налетал свежий ветер, казавшийся ледяным тем отважным прохожим, которые не прихватили из дому плащей или курток.

Две путницы, вышедшие по Большой Никитской к Тверскому бульвару, начали замерзать. Они ведь были одеты не по погоде: одна – в полупрозрачном шифоновом платьице, другая – в тонкой блузке и крепдешиновой юбке, в которой приехала с дачи.

Их кураж угасал, настроение падало. Да и ситуация не особенно располагала к веселью… И тогда Ольга, озираясь по сторонам в поисках открытого ночного киоска, предложила:

– Вер, давай возьмем чего-нибудь для сугреву. Ночь впереди длинная, а нам надо быть в форме. Не то, не ровен час, простудимся!

Вера молча кивнула. И решительным шагом направилась к освещенной витрине киоска напротив здания ТАСС у Никитских ворот. С той же решительностью, не допускающей возражений, она отстранила деньги, протянутые Ольгой, и сама купила бутылку бодрящего, сладостно-горьковатого грейпфрутового ликера, два пластиковых стаканчика и пакетик орешков.

С деловитой поспешностью заговорщиков они пересекли улицу на светофоре напротив памятника Тимирязеву и углубились в темные, влажно дышащие аллеи Тверского бульвара.

– Давай к дубу пойдем? – предложила Ольга.

– К какому дубу? – не поняла ее озябшая спутница.

– Ну, к тому, который огорожен цепями. Под ним, может быть, Пушкин не раз сидел!

Туда они и направились. Сели на лавочку под сенью таинственно шелестящей листвы, обдуваемые летучими порывами ветерка, который здесь, в уютной тиши Твербуля, казался ласковым и бодрящим.

Ольга ловко отвинтила пробку и разлила желтоватую жидкость по стаканчикам. Кивнув друг другу, они выпили по чуть-чуть, а потом еще – и сразу почувствовали себя не чужими в этом шелестящем, дышащем мире майской ночи.

– Ты обо мне кое-что знаешь уже, ведь так? – начала Ольга.

Вера кивнула. И сразу в ее памяти встали портреты Ольги, которые сегодня – ах, ирония судьбы, – именно сегодня Алеша снял со стен мастерской. И тот, последний, двойной портрет, где обе они как бы слились в единый образ, проглядывали одна сквозь другую… Да-а-а… Разве все это простая случайность? Разве не похожи мы все на бабочек, нанизанных на жесткий стержень судьбы?.. Ей стало не по себе.

– А вот я про тебя ничего не знаю, – продолжала Ольга. – Расскажи! – Она попросила об этом так естественно, так просто, что Вере не показалось, что за этим кроется высокомерие: мол, как же, я танцевала в Большом, а ты кто такая? Не было в Ольгином интересе и пошловатого бабского любопытства. Ей, похоже, на самом деле было важно понять, чем Вера дышит…

– Сейчас, погоди, – так же просто и естественно сказала Вера и принялась рыться в объемистой кожаной сумке в форме портфеля.

Вера знала, что к Алеше она больше не вернется… по крайней мере, сегодня. Она собиралась после их ночного шатания пойти в Трехпрудный. И потому взяла то единственное, без чего не могла уйти – рукопись своего романа. Он был почти завершен, не хватало лишь трех-четырех страниц финала. И Вера знала: главное, что предстояло ей сделать завтра, – это их дописать! А там… Нет, об этом лучше не думать!

Наконец она извлекла рукопись в картонной папке с завязками и протянула Ольге:

– На, читай, – и, налив себе и Ольге по полстаканчика, разом выпила свою порцию.

– Это что? – не поняла Ольга, с удивлением взирая на увесистую папку, лежащую у нее на коленях.

– Это мой роман. По профессии я журналистка, вернее, театральный критик, вот здесь неподалеку училась, – махнула она рукой в сторону театра Маяковского, – в ГИТИСе. А сейчас все бросила ради… Не знаю, что это – настоящее или так… блажь пустая. Сама понимаешь, как трудно профессиональному критику решиться на такое: призрак графоманства мерещится… А это страшно.

– «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма…» – процитировала Ольга знакомую всем студентам шутливую прибаутку.

И у Веры слегка отлегло от сердца. Все же они принадлежали к одному миру…

– Ага! – оживилась Ольга. – Так ты, значит, чукча, который писатель!

– Вот-вот, – подхватила Вера, смеясь, – в самую точку – чукча!

Ольга с каким-то новым и даже несколько восхищенным выражением на нее посмотрела и принялась развязывать тесемки папки.

– Как интересно-то, Господи! Только вот света тут маловато. А, придумала!

И она с легкостью стрекозы сорвалась с места и мигом оказалась возле ближайшего к ним фонаря, стоявшего у низкой чугунной ограды, обрамлявшей бульвар.

– Ты что, думаешь стоя тут все прочесть? – весело крикнула Вера, когда Ольга начала перелистывать страницы одну за другой, буквально поедая глазами написанное.

Но Ольга только отмахнулась в ответ. И эта ее готовность вот так, посреди ночи, посреди спящей Москвы читать рукопись незнакомой женщины, которая к тому же является ее соперницей, поразила Веру. И тончайшая вибрирующая невидимая ниточка, которая, похоже, уже связала их друг с другом, стала крепнуть.

Ольга читала долго. Может быть, час, а может, и больше. Вера не смотрела на часы. Она погрузилась в тайную прелесть ночи, прислушиваясь к шорохам, отдаленным взрывам хохота запоздалых гуляк, вглядываясь, врастая, вживаясь в ночной город. Она запретила себе о чем-либо думать. Она только судорожно вздохнула, представив себе, что это, скорее всего, последняя ночь, которая еще связывает ее с Алешей.

Алешка! Как жить без тебя?

Она запретила себе эти мысли, лишь только представила, как он вернулся домой, в Хлебный, вернулся, исполнив то, что ему было велено, и не обнаружил дома ни одну из них… Каково ему? Что сейчас у него на сердце? Как ему-то справиться со всем этим?

Ночь. Бульвар. Полнолуние.

Может быть, последняя шальная ночь в ее жизни… Без него она ни на что подобное уж не будет способна. Она сделается рассудительной пресной женщиной. Она станет старой! Так пусть эта ночь окажется достойной воспоминаний!

Вера потягивала ликер из стаканчика, Ольга подобралась к ней неслышно, как кошка. И обняла. Крепко-крепко. И поцеловала в теплый, растрепавшийся под ветром затылок.

– Ты… Это удивительно! Верушка! Милая моя! Господи! Поздравляю… Поздравляю тебя. Это настоящее – ты не думай, даже мысли не допускай, что там что-то не так… Это то, чего ждет от нас жизнь и те, кто впустил нас сюда… Это боль, это радость – живая радость! Господи! Я уж боялась, что здесь все вымерли… А нет, оказывается! Вы есть. Настоящие. Живые!

– Ох! – Вера совершенно растерялась от таких похвал. И это растопило ее сердце. Она вскочила со скамейки и кинулась Ольге в объятия. Она не знала, почему сделала так, это было немыслимо, нелепо, глупо, но она не могла иначе. Они стали родными в этот миг. И их родство ничто не могло омрачить. Даже Алешка!

Когда они оторвались друг от друга, а потом еще с минуту стояли, глядя друг другу в глаза, полная луна выглянула из-за туч и осветила бульвар неясным томительным светом. И темные бездны Ольгиных глаз засветились мерцающими звездами, и ее пристальный диковатый взор стал похож на тигриный. От немигающего взгляда, устремленного на нее, Вере стало не по себе, и она поспешила заговорить: о чем угодно и как угодно, лишь бы не подпадать под власть этого пронизывающего, гипнотического взгляда…

– Слушай, ты там, под фонарем, наверно, окоченела совсем. А я тут потихонечку чуть ли не целый стакан выдула!

– Вот и хорошо – на здоровье, – улыбнулась Ольга и еще плеснула в стаканчики. – За тебя!

– А я – за тебя!

– Сейчас, – задохнувшись, выпалила Ольга, залпом допив свою порцию, – сейчас ты увидишь… Где тут поблизости киоск с аудиокассетами?

– Что? – не поняла Вера.

– Ну киоск, где продаются кассеты. Там обычно есть магнитофон с динамиками. Вроде бы такой киоск должен быть где-то поближе к Пушкинской…

– Кажется… Да, знаю! Есть такая штука возле «Макдональдса», – все еще не понимая, к чему Ольга клонит, вспомнила Вера.

– Пошли туда, – потребовала Ольга, выбрасывая пустую бутылку в ближайшую урну и прихватывая с собой стаканчики.

Она устремилась вперед как на крыльях. Вера едва за ней поспевала. Они миновали детскую площадку, залитую призрачным лунным светом, где на качелях сидела влюбленная парочка, и, перейдя пустынную в этот глухой час улицу, оказались неподалеку от Пушкинской площади. Здесь, возле стриженой зеленой лужайки, за которой простирались клумбы тюльпанов и бил фонтан, расположилась стайка киосков. Два-три были освещены и работали. Из динамиков одного из них доносилась музыка.

– Ага, вот то, что мне надо! – решительным тоном заявила Ольга. – Но сначала – шампанского!

Она мигом ухватила «Советское полусладкое» в соседнем с музыкальным киоске, увлекла ничего не понимающую Веру на лужайку и расположилась там, прямо на траве, нисколько не задумываясь, как это может отразиться на состоянии ее светлого шифонового платья… Вера в данную минуту ничуть не возражала против роли ведомой и с готовностью уселась на траву рядом с Ольгой. Та, по-видимому, что-то затевала, и Вера предвкушала момент, обещавший нечто незабываемое…

Это была ночь прощания с любовью – Вера знала, что не будет соперничать с Ольгой. Алеша принадлежал той по праву, Ольга любила его – в этом не приходилось сомневаться, достаточно было увидеть, как загорались ее глаза при одном взгляде на него… Нет, Вера не будет им мешать, после их с Ольгой сидения под дубом Твербуля она не сможет причинить ей боль… Они не станут толкаться возле мужчины, отпихивая локтями друг друга, – обе для этого были слишком сильны, независимы и слишком уважали его и самих себя… Хотя какое уж там уважение…

«Да, это слово не то, – думала Вера, пока Ольга, по-прежнему беря на себя мужские обязанности, бегала за шампанским. – Чушь собачья! Просто мы с ней обе по-своему слишком хороши, чтобы хоть в чем-то унизить друг друга…»

– А теперь – смотри! Это для тебя. В твою честь.

Ольга скинула туфли, потом чулки, даже не удосуживаясь взглянуть, наблюдает кто-нибудь за ней или нет…

На полянке перед «Макдональдсом» было порядочно народу – в основном молодежи, гуляющей, пьющей, целующейся… Ночная Москва веселилась!

Выхватив деньги из сумочки, Ольга босиком понеслась к киоску, из которого доносилась музыка, проникла в узенькое окошко с головой, протягивая внутрь свою тонкую, почти прозрачную руку. Кивнула кому-то, сидящему там, внутри, и выбежала на середину лужайки, залитой лунным светом.

Вера вся подобралась, она чувствовала, что Ольгу, что называется, понесло, и была готова к любым неожиданностям – вплоть до драки. Привлекать к себе внимание в центре подвыпившей ночной Москвы – дело нешуточное. Криминогенная обстановка…

А Ольга… Она стояла неподвижно, видимо ожидая чего-то, печальная и торжественная, похожая на деву-птицу, собирающуюся взлететь… Внезапно из динамиков, укрепленных на внешних стенах киоска, полилась громкая музыка, и Ольга… взлетела!

Вспоминая потом об этом чуде преображения, Вера пыталась восстановить в памяти ее позы, движения, повороты, вращения и – не могла. Потому что не было поз и вращений. Был Танец. Танец, подобный чуду. Словно сам дух Красоты, воплощенный в маленькой хрупкой женщине, явился сюда, на сценические подмостки ночной Москвы… Явился из звездного мерцания лунной ночи.