— Не думай об этом как о борделе, Джесс, — сказала тихо Труди. — Подумай об этом как о месте, где сбываются мечты, где фантазии воплощаются в жизнь.

— Поэтому клуб называется «Бабочка»?

— Я не знаю, почему он называется «Бабочка».

— Кто люди, которые основали его?

— Не имею понятия.

— О, Труди, — Джессика покачала головой. — Это звучит опасно.

— А водить незнакомца из «Пеппис» домой по ночам не опасно?

— Я этого не делала. У меня есть Джон.

— Нет. Это ты есть у Джона. Это разные вещи.

Джессика посмотрела на часы и взяла счет. Но Труди выхватила его, сказав:

— Сегодня плачу я, Джесс. Я хочу, чтобы ты просто подумала о моем предложении, хорошо? Если я завтра же запишу твое имя, через пару недель ты получишь браслет члена клуба.

— Нет, — сказала Джессика, убрав свой кошелек и отодвинув стул. — Это просто не для меня, Тру. Ты не замужем. Это не одно и то же.

Они вместе подошли к двери и остановились, чтобы надеть пиджаки. На улице потемнело и похолодало. Час пик превратил движение в пробку.

— И последнее, — сказала Труди, после того как они обнялись и собрались расходиться. — «Бабочка» располагает всеми комнатками наверху, не только столовыми. Там есть спальни, отлично оборудованные ванные комнаты… — Она подняла воротник своего пальто. — И западный бар с настоящей пылью на полу и Кенни Роджерсом на стойке. — Она посмотрела на Джессику и улыбнулась. — Просто подумай об этом. Это все, что я хотела сказать.

Джессика только об этом и думала. «Бабочка». Она приехала домой такая рассеянная, что не услышала, как муж зовет ее. Он вышел в прихожую, сняв очки.

— Дорогая? Ты в порядке?

Она обернулась.

— Что? А, да.

Он подошел к ней с распростертыми объятиями.

— На улице, должно быть, холодно. Ты такая румяная.

Джессике нравилось, когда Джон так ее встречал, тепло и грубо в одно и то же время. В доме вкусно пахло; прислуга готовила обед. Джессика решила выкинуть из головы эту глупую чушь о «Бабочке».

— Как прошел твой ланч с Труди? — спросил он, когда они шли рука об руку в свое гнездышко.

— Неплохо. Мы просто поболтали. — Джессика высвободилась из его рук и взяла почту. Первый конверт содержал приглашение на благотворительный вечер, который должен состояться в доме Беверли Хайленд.

Джессика и Джон уже были там; Беверли Хайленд ставила перед собой цель повысить денежный уровень разнообразных пожертвований и привлечь внимание людей к важным проблемам. Этот благотворительный праздник был организован для телеевангелиста, который хотел баллотироваться на пост президента.

— Я думаю, мы должны туда пойти, Джесс, — сказал Джон, увидев, что она читает. — Преподобный — хороший человек. Я бы хотел видеть его в Белом доме.

— Да, — ответила она машинально, когда услышала, что Джон включил телевизор. Джессика смотрела на приглашение, но мысленно была не здесь. Беверли Хайленд известна своими твердыми моральными принципами и публичным благочестием. «Что, — думала Джессика, — она бы сделала, если бы обнаружила секретный бизнес над „Фанелли“?»

«Бабочка»…

«Где ты можешь воплотить в реальность все мечты».

«Это дорого, — говорила Труди, — но ты ведь можешь себе это позволить, Джесс. Это стоит столько же, сколько вступительный взнос в эксклюзивный городской клуб. Очень высокий уровень, очень надежно. Ты надеваешь специальный браслет в зале магазина, и представители клуба определяют тебя. Ты выбираешь модель, решаешь, с кем ты хочешь быть, записываешь его данные на листке бумаги вместе со сценарием, который ты хочешь разыграть — например, одеться в кринолин или быть обласканной Дон Жуаном, — и они придут и сделают все так, как ты заказала».

Джессика покачала головой и начала просматривать остальные письма, когда услышала, что телеведущий упомянул ее имя.

Она обернулась как раз в тот момент, когда ее показывали на ступеньках зала суда, окруженную репортерами и прохожими зеваками, говорящую о своей победе над Лесом Уолкером. Каким-то образом камеры были наведены на нее так, что Джессика казалась высокой. И со стороны можно было подумать, что она на вершине победы. Посторонние, глядя на Джессику Франклин, могли предположить, что она очень эгоистична и самоуверенна. И вдруг на экране появилась фотография: Микки Шеннон целует своего адвоката в зале суда. «Сегодня миссис Франклин, — говорил телеведущий, — несомненно, завидуют миллионы девушек, для которых Микки Шеннон является рок-звездой…»

Телевизор замолчал, и Джон резко встал, отбросив в сторону пульт. Он обернулся и посмотрел на Джессику. Она почувствовала, как холод пробежал по ее спине.

— Не могу поверить, что ты допустила такое, — сказал он. — Это позор для нас обоих.

— Джон, я…

Он выбежал из комнаты.

Джессика последовала за ним.

— Стой. Я ничего не могла сделать. Микки поцеловал меня неожиданно. Мы были так довольны, что суд вынес решение в нашу пользу…

Он обернулся и проговорил ей в лицо:

— Я не одобрял то, что ты ставишь Шеннона в качестве клиента на первое место. Наперекор моим строжайшим запретам, Джессика, ты продолжаешь быть его представителем. Тебе не хватает судебных разбирательств.

— В Микки нет ничего плохого.

— О, ради бога, посмотри на меня. Он панк-рокер, Джессика. И, без сомнения, наркоман.

«Микки не наркоман, — возразила она про себя. — Он даже снимает телевизионные ролики против наркотиков».

— Если ты думаешь, что это продвинет ваш с Фредом бизнес, то глубоко ошибаешься. Все, к чему это приведет, это к тому, что к вам начнут ходить всякие типы, делая вас хуже, чем вы уже есть.

— У всех есть право на защиту, — сказала она.

— Но не с помощью моей жены. Это обстоятельство не устраивает меня, Джессика. Если тебе все равно, то я пообедаю сегодня один.

Когда он собрался уходить, она поймала его за руку.

— Джон! Пожалуйста, не будь таким.

— А как ты хочешь, чтобы я себя вел, когда я прихожу домой и вижу это, — он указал на телевизор. — Завтра утром у меня очень важная встреча, Джессика. А теперь меня будут осуждать за дела, публично совершенные моей женой.

Она попыталась сказать что-то, что убедило бы его, что там не случилось ничего противозаконного, что он был неправ насчет Микки Шеннона и ее работы в защите. Но Джессика не могла справиться с голосом. От бессилия на глазах появились слезы.

— Прости, — бормотала она. — Я не хотела, чтобы так получилось. Ты прав, мне следовало быть строже. Я больше не допущу этого. Обещаю.

Он смотрел на нее некоторое время, потом смягчился.

— Узнаю свою девочку, — сказал он. — Эй, меня не было целую неделю. Давай же не будем ссориться, хорошо?

Она почувствовала облегчение и засмеялась.

Джон нежно обнял ее.

— Какая все-таки ерунда творится, — сказал он. — Семь лет назад Микки Шеннон был никем, а теперь ему не дают прохода фотографы. Наглый маленький ублюдок.

«Но все в этой отрасли знают, что настоящим ублюдком был Лес Уолкер!» — хотела поправить его Джессика. Кому бы понравилось, чтобы его снимали день и ночь и совали свою камеру прямо в лицо, каждый раз, когда ты поворачиваешься?

— Вот что я тебе скажу, — проговорил Джон, нагнувшись, чтобы поцеловать ее. — Почему бы нам не отложить обед и не забраться в нашу спальню?

Так всегда заканчивались их ссоры. В постели, когда Джон обо всем забывал — секс означал, что он забыл ссору, что она прощена. Но Джессика, лежа в темноте, чувствовала, что ничего не было решено, что проблемы все давили. И поэтому, как обычно в такие моменты, она успокаивала себя своей фантазией: безымянным ковбоем в баре.

И когда она шла по воображаемому пыльному полу и приближалась к своему воображаемому любовнику, новая пугающая ее мысль образовалась в мозгу: «Сколько еще она будет ждать, чтобы это оставалось фантазией?»

8

Сан-Антонио, Техас, 1952.


— Видишь? — сказала Кармелита, держа бумагу перед Рейчел. — Вот как можно сделать восемь восьмерок равными тысяче. Это просто. Когда ты пишешь числа так, то они ничего не значат. Но если ты запишешь их вот так, — она указала своим коротким тупо заточенным карандашом, — пять восьмерок в эту колонку, потом две в одну, они дополнят друг друга до тысячи.

Рейчел уставилась на кусок бумаги, вырванной из дешевого старого блокнота, и слабо улыбнулась.

— О, бедняжка, — сказала Кармелита, отложив карандаш и бумагу, и обхватила плечо подруги рукой, — не волнуйся, он придет в следующий раз. Я знаю. Мне приснилось это во сне, понимаешь?

Но Рейчел убрала ее руку и подошла к окну. Было так пасмурно, что едва можно было что-то разглядеть. Но подъезжающую машину она бы рассмотрела — «форд» Дэнни…

Она делает это уже четвертый вторник подряд. Столько времени прошло с тех пор, как Дэнни оставил Рейчел у Хейзел.

— Почему он не приходит, Кармелита? Почему он даже не звонит? Похоже, он забыл меня!

Мексиканка посмотрела на свою соседку с сожалением. За месяц, в течение которого они живут в одной комнате, девочки стали близкими подругами, потому что были самыми молоденькими в доме. Кармелите недавно исполнилось пятнадцать, и обе жили в надежде, что их заберут любимые мужчины. Она не видела Мануэля четыре месяца, но верила, что он не забыл ее и все еще находится в Сан-Антонио, — ведь он регулярно забирает ее зарплату у Хейзел.

— Я не знаю, amiga. Они заняты, мужчины, ты же знаешь. У них много дел. Эй, может, он приходил, когда ты была с клиентом? Рейчел?

Девочка продолжала смотреть в окно. Она была очень худой. И если четыре недели назад Хейзел жаловалась на ее детскую костлявость, то теперь угловатость почти исчезла. Тем не менее это не вредило бизнесу. Рейчел поняла, что некоторым мужчинам нравятся такие девочки, как она.

Тонкие руки и ноги и угловатые коленки делали ее моложе четырнадцати лет. Вот почему Хейзел настаивала на том, чтобы Рейчел заплетала волосы в косички, и запрещала пользоваться губной помадой.

«Если он не придет сегодня, — решила Рейчел, — я убью себя».

— Смотри, — сказала Кармелита, подняв магазинный буклет и развернув его на новой странице, — это поразит тебя!

Рейчел пристально смотрела на лист бумаги, в то время как смуглые руки ее подруги писали все новые цифры. Она понимала, что Кармелита пытается отвлечь ее и избавить ее мысли от Дэнни.

Рейчел знала, что Кармелите знакома боль, от которой она страдает; они разделяли эту боль. В мире, который, видимо, не нуждался в них, две брошенные на произвол судьбы девочки нашли способ успокаивать самих себя и друг друга.

Для Кармелиты, как обнаружила Рейчел в первый же день их знакомства, это были числа.

В то первое утро Рейчел пришла на кухню и увидела Кармелиту, сидящую за столом с несколькими девочками в кимоно и просто в нижнем белье вокруг нее. Рейчел присоединилась к ним посмотреть, что делает ее новая соседка, и она была поражена, как и остальные девочки, увидев, что Кармелита проделывает магические трюки с числами.

Мне кажется, я родилась с этим, — объясняла Кармелита Рейчел позднее за горячими пирожными. — Моя тетя, с которой я жила, говорила, что я играла с числами, когда все маленькие девочки играли с куклами. Это сидит у меня в голове, понимаешь? Я вижу их в уме, числа. Я чувствую их. Как будто я знаю числа и знаю, что они делают.

— Это надо видеть, как она составляет колонку чисел, — сказала одна из девочек. На манер Дэнни ее голос повысился в конце предложения. — Мы делаем ставки на то, как быстро она сможет сделать это. Я пишу, например, двадцать чисел в четыре колонки, и, пока подвожу черту, Кармелита уже пишет сумму. Она поражает нас каждый раз.

— Я думаю, ты не пропадешь с таким даром, — сказала Рейчел своей новой подруге.

Она не спала: провела ночь, ворочаясь, мечтая, что Дэнни вернется за ней. Но тут, в свете утра, в присутствии других девочек, живущих в доме Хейзел, девушек с бледным цветом и лица и отрешенным взглядом, Рейчел осознала весь ужас своего положения. И поняла, что благодарна Кармелите и другим девочкам за то, что на мгновение забыла о себе и своей безысходной ситуации.

— Ты сумеешь работать в офисе, — сказала она мексиканской девочке. — Ты можешь стать бухгалтером.

Но Кармелита покачала головой и закрыла свой блокнот.

— Я необразованная. Что я могу? Я могу складывать колонки быстрее, чем счетная машинка, но едва пишу собственное имя. Нет, amiga, числа — это просто выход, игра, которая помогает забыться на время. Я там, где должна быть. Я это знаю.