— Запомни мое имя, — сказал он той тупой сучке Рейчел год назад, перед тем как вышвырнул ее из машины. — Дэнни Маккей, человек, о котором скоро узнает весь мир.

«И, — мысленно добавил он, выходя в объятия теплого вечера, — человек, которого мир будет бояться».

Он направился к Хейзел; несколько одетых в кимоно или детские пижамы девушек крутились возле телевизора и смотрели Милтона Берле. Две сидели с клиентами, занимая их пустой, но очень милой болтовней. Хейзел подавала дрянную выпивку по грабительским ценам, а также огромные сандвичи с ветчиной, приготовленные Элайей. Достав пачку сигарет и закурив, Дэнни направился к двери на кухню. Элайа была там и слушала по радио «Дэйви Крокет», убирая со стола остатки ужина из жареной свинины, картофельного пюре с гарниром и горячего персикового пирога. Иногда Дэнни заходил сюда утром и видел, как на огромных противнях жарятся ломтики бекона, а заодно и кусочки помидоров. В чем Хейзел нельзя было упрекнуть, так это в том, что она плохо кормит своих девочек.

— Здорово, Элайа, — сказал он, прокравшись к холодильнику и достав оттуда ледяной виноградный сок.

— Ну и жарища сегодня, мистер Дэнни, — отозвалась она, вытирая лицо и раскатывая тесто для своего фирменного пирога. К полуночи от него не останется и крошки. То же касалось и ежевичного вина. Старая Элайа знала, что мужчинам требуются также удовольствия для желудка. — Совсем я запарилась.

Он выдвинул стул, развернул его, перекинул ногу и уселся, опершись руками на спинку. В поле его зрения попала лежащая на столе газета — «Сан-Антонио Лайт».

— Что думаешь насчет этих ниггеров из Алабамы, Элайа? — спросил он, покачав головой. — Хотят ездить в автобусах для белых.

— Ничего путного из этого не выйдет, мистер Дэнни. Каждый должен знать свое место. На самом дне находятся негры, дальше — светлые цветные, затем всякий сброд, а на вершине — приличные люди. Так было всегда, так и должно оставаться.

Дэнни ее не слушал. Он знал, в какую категорию она определяет его — «всякий сброд». По убеждению Элайи, приличные люди никогда не переступали порог заведения Хейзел.

Были времена, когда Дэнни не читал газет и не следил за новостями. Но все изменилось, стоило ему вернуться в школу. Сейчас устройство современного мира и происходящие в нем процессы были объектами самого пристального внимания Дэнни. Изучение этих вопросов и четкое знание слабостей своих возможных конкурентов — даже тех, о которых они и сами не подозревают, — вселяли в него уверенность, что ему удастся с лихой наверстать упущенное в юности время.

Родившись в 1933 году, Дэнни был одним из семерых детей переезжающего с места на место издольщика и его болезненной жены. Его детство прошло в нищете, начиная с первых воспоминаний о том, как они с братьями и сестрами выносили кровати на улицу, чтобы было не так жарко, и заканчивая определением в форт Орд в Калифорнии. Они всегда ходили босыми и одевались в просторные балахоны на голое тело. У них никогда не было расчески — приходилось пользоваться гребнем, каким вычесывали животных. Когда они гурьбой шли в соседний городок на занятия в школу, их головы всегда были опущены, потому что дети из семьи Маккей знали — они хуже других детей. А еще они все время переезжали. Стояла Великая депрессия, и, как и тысячи других семей, ищущих работу, Августус Маккей тянул за собой свой выводок оборванцев по просторам Оклахомы, Арканзаса, Техаса, пока не добрался до Хилл Кантри, где ему подворачивались временные подработки на фермах. Им приходилось жить в покосившихся сараях с огромными прорехами в стенах, без электричества и ямой в земле в качестве отхожего места. Если, по мнению землевладельца, Августус Маккей работал плохо, хозяин вызывал шерифа и семью выгоняли, так что им вновь приходилось брести с опущенными головами.

Дэнни не воспитывался на приключенческих рассказах Джека Лондона, как его сверстники из среднего класса, — его уделом были бульварные журналы. А его сестрам никто и вовсе не собирался давать образование, поэтому их поведение обусловливалось животными инстинктами, потому-то их и стали называть «эти грязные девицы».

Единственной вещью, которая его радовала, была рогатка — он смастерил ее из раздвоенной палки и двух резинок, вырезанных из старой камеры от шины. И он на многие часы убегал от нищеты и отсутствия перспектив, посвящая это время охоте на ни в чем не повинных птиц. Тогда он понял, что в одиночестве ему проще, ведь никто не бросал на него осуждающие взгляды сверху вниз. В этом мире не было социального деления, не было ни сброда, ни приличных людей, не требовалось думать о том, как к тебе относятся другие. А было там только бесконечное техасское небо, в котором постоянно дули неутомимые ветры, и обиженный маленький мальчик. Но тем не менее в этом исполненном одиночеством существовании был еще один человек, имеющий для Дэнни огромное значение.

И он любил ее отчаянно, чувство это граничило с одержимостью.

— Угощайтесь пирогом, мистер Дэнни, — сказала Элайа, засовывая в духовку противень. — Яблоки были такие сладкие, что я даже не стала добавлять сахар.

Дэнни выбрал себе большой треугольный кусок. Во всем Сан-Антонио не было женщины, которая готовила бы пироги лучше, чем старая Элайа.

Дэнни начал читать в газете о сердечном приступе Эйзенхауэра, когда из приемника донеслись звуки песни «Желтая роза Техаса».

Нельзя было сказать, что Дэнни волновало здоровье президента. Его мысли занимал совершенно другой аспект, и не просто занимал, а приводил в восторг. Само понятие президентства. Вот это была настоящая власть. Оказавшись в умелых руках, президентская власть могла предоставить своему обладателю невероятные возможности. Дэнни считал, что лично он для этой роли сгодился бы на сто процентов.

Но песня нарушила приятный ход его мыслей.

Мелодия не была грустной, однако напоминание о розе Техаса заставило Дэнни забыть о зажатой в руках вилке с кусочком пирога; его взгляд застыл на противоположной стене.

Он называл так ее. Свою розу Техаса.

Когда же он обратил внимание, что его мать была самой прекрасной женщиной на свете? В каком возрасте впервые поднял голову от пустого кухонного стола и увидел, что перед ним не просто мама, но нежный, увядающий цветок, роза среди одуванчиков? Его посетило смутное воспоминание, как он сидел в холодном сарае, деревянные стены которого готовы были сложиться от очередного порыва ветра; двое его младших братьев плакали, а трое старших ребят ютились под штопаным одеялом, стараясь согреться теплом собственных тел. А мама склонилась над еле работающей плитой, пытаясь что-то приготовить, и ее лицо озарилось каким-то внутренним светом. Через несколько лет он узнал, что ее лицо просто налилось румянцем. А появился он вовсе не по сверхъестественным причинам, и не от избытка здоровья — виной всему был жар, ведь мама болела туберкулезом. Но к тому моменту Дэнни Маккей был уже так сильно в нее влюблен, что замечал только красоту, которую она несла через всю свою насыщенную испытаниями жизнь.

Да, в ней было что-то особенное. Какая-то гордость, теплящаяся в глубине ее души, которую не могли погасить техасские ветер, пыль и жара. Она молча терпела боль, переносила голод без единой жалобы, принимала пожертвования с достоинством и учила своего сына гордиться собой и не ходить с опущенной головой. «Ты должен сделать себя сам, сын, — любила говорить она. — Твой папа не умеет читать, и поэтому мы бедны. Но для тебя и малышей я желаю большего. Я знаю, ты не любишь ходить в школу, но именно там начинается твоя жизненная тропа, и ты должен отнестись к этому ответственно. Если ты образован, никто не будет относиться к тебе пренебрежительно». Вне зависимости от того, чем она занималась, будь то починка их одежды или приготовление обеда из сала и патоки, в каждом жесте ее изящных рук, в грациозном изгибе шеи угадывалось благородство, присущее настоящей леди. Она вообще не делила людей на сброд и приличных, ей это было чуждо.

«Все люди — дети Господа, Дэнни, — говорила она своим мягким, мелодичным голосом. — Каждый отвечает перед самим собой».

Дэнни посещал школу только ради нее, а ведь для него это было связано с пешими прогулками босиком за много миль, да и то только ради того, чтобы просиживать штаны в душном классе и быть мишенью для насмешек других ребят. По ее воле он терпел все тяготы, связанные с получением образования, старался держаться подальше от неприятностей и заставил себя мечтать о том, что она пыталась до него донести. Однажды он поклялся себе, что добьется многого, приедет и заберет ее от ставшего слабосильным и бестолковым Августуса, а потом отвезет в огромный дом с садом и прислугой.

В то время Дэнни не знал ничего о новых делах, о правительственных программах, призванных обеспечить медицинской помощью страдающие от безработицы сельские районы страны. Он не знал, что доктора, разъезжающие на «шевроле», получают субсидии от государства и что его семья была просто еще одной цифрой, из которых формировалась статистика. Зато он знал, что эти люди в черных костюмах со стетоскопами ничем не могли помочь его матери, и потому, что Августус Маккей не мог заплатить им даже свою незначительную часть гонорара, они перестали приезжать и матери пришлось обратиться к местным целителям, которые лечили ее настоями и кровопусканием. Эти методы также ей не помогали.

В ту ночь, когда она лежала и умирала, шел снег, и Дэнни сидел возле ее постели совсем один.

Младшие дети спали вповалку на огромной железной кровати, прислоненной к стене, оклеенной желтыми газетными листами там, где были щели. Папа и двое старших сыновей (Бекки уже убежала от них с продавцом сельской утвари) отправились в путь, в конце которого, на расстоянии трех миль, их ждал дом землевладельца. Они надеялись уговорить его позволить им остаться на зиму. Жена больна, сказал бы Августус этому человеку, детям нечего есть. Не самое лучшее время, чтобы собирать вещи и грузиться в телегу.

В ту ночь Дэнни было страшно. Раньше он такого страха не испытывал никогда. Мать лежала на соседней кровати, заходилась приступами кашля и мучилась от жара.

А он сидел рядом, держа ее трясущуюся в лихорадке руку и вслушиваясь в пугающий бред о белой лайке, выскочившей из пригоршни, чтобы рассказать людям о местах пострашнее преисподней.

Юный Дэнни крепче сжал ее руку и стал умолять не умирать. Он взмолился Господу, теряясь в догадках, способно ли непостижимое человеческому разуму высшее существо услышать его призыв сквозь завывания ветра за стеной.

А потом он решил не уповать на Господа, а взять все в свои руки.

— Я ненадолго выйду, мам, и скоро вернусь, — прошептал он ей. А потом он выскочил в захлебывающуюся бурей ночь и что есть сил побежал по засыпанной снегом дороге. До дома доктора он добрался через час; окна красивого здания, стоящего на отшибе, отбрасывали на покрытые белизной поля разноцветные рождественские узоры. Горел свет, изнутри доносилась приятная музыка. Дэнни добежал до двери, в изнеможении привалился к ней и, собрав последние силы, постучал.

Доктор Саймон Вэделл лично вышел открыть незваному гостю; его объемистый живот покрывала салфетка.

— В чем дело? — осведомился он у оборванца, стоящего на пороге его дома.

— Маме очень плохо! — выпалил Дэнни, всем сердцем желая оказаться внутри, где было так тепло, играла музыка и вкусно пахло едой.

— Извини, сынок, — сказал доктор Вэделл, — но я не могу ничего для нее сделать.

— Вы должны пойти со мной! — крикнул Дэнни.

— Иди домой, — сказал доктор закрывая дверь.

— Ей нужна ваша помощь!

Глядя, как перед его носом исчезает последняя надежда на спасение, Дэнни расслышал, как доктор, обратился к своему незримому гостю:

— Как же я жалею, что уехал из Нового Орлеана…

Дэнни буквально потерял рассудок. Он продолжал барабанить в дверь и звать доктора Вэделла по имени. Он обежал дом, пытался открыть окна, заглянуть сквозь плотно сомкнутые занавески. Стучал в заднюю дверь, затем вернулся к парадной.

Запыхавшись, он тяжело задышал, и морозный воздух, казалось, наполнял его легкие битым стеклом. Его руки и ноги окоченели; лицо горело от холодного ветра. Он уселся на ступеньках и заплакал. А потом в доме раздался телефонный звонок. Дэнни обежал здание и прильнул к окну. Доктор Вэделл разговаривал с кем-то. Прижав к ухо к стеклу, он услышал, как доктор говорит преподобному Джошуа Биллингсу, что скоро будет.

— Держите ее в тепле, — посоветовал доктор. — Судя по всему, ничего страшного. Но я в любом случае к вам приеду.

Дэнни стоял, прижавшись спиной к стене, и смотрел, как доктор торопится к своей машине, повязывая на ходу шарф; в руках у него была медицинская сумка. Когда машина исчезла в снежной мгле, Дэнни почувствовал, как зимний буран проникает в его тело и концентрируется ледяным комком где-то в области живота, причиняя ужасную боль.