— Я все еще молода, — последовало объяснение. — Но мне не всегда будет сорок три. И я больше не люблю тебя.

Мужчина говорил глухо:

— Ты выставляешь себя посмешищем, бросая меня ради кого-то, кто почти на двадцать лет моложе тебя. Пожалуйста, не оставляй меня.

Джессика быстро обернулась, расстроенная из-за них, удивленная тем, что случайно услышала, и ошеломленная, потому что это жена уходила от мужа к более молодому мужчине.

— Джессика? Ты знаешь, что хочешь заказать?

Она посмотрела на Джона. Ему было сорок, и он был очень красив. Искусственное освещение ресторана выгодно оттеняло его рыжеватые волосы.

— Я, м-м… — начала она, открывая меню. Джон повернулся к третьему человеку за их столом, на которого он хотел произвести впечатление из деловых соображений, и сказал ему:

— Моей жене нравится подслушивать частные разговоры?

— Мне интересна человеческая природа, — сказала она, защищаясь.

Джон засмеялся.

— Ты любопытна, Джес. Согласись с этим.

Подошел официант, похожий на серфингиста в гавайской рубашке и облегающих шортах, и улыбнулся Джессике кокетливой улыбкой.

— Что будете заказывать?

«Он мог бы работать в „Бабочке“, — подумала она. — Он был бы совершенен».

— Джессика? — обратился к ней Джон. — Мы ждем. Чего ты хочешь?

Она опустила глаза на меню.

— Я буду ребрышко, пожалуйста, мелко нарежьте с печеным картофелем.

— Вы хотите чем-нибудь полить картофель, мэм? Масло, сметана, сырный соус?

Джон вмешался и сказал:

— Замените картофель на дольки помидора для леди. — Он улыбнулся ей.

Ее лицо горело. Она смотрела вдаль, притворяясь, что заинтересована лодками на воде.

«Бабочка»…

Она туда больше не возвращалась. После того дикого вечера с ее ковбойской фантазией. Частично из-за занятости — с тех пор, как она выиграла дело Латриции Браун, телефоны Джессики и Фреда звонили не переставая; у фирмы «Мортон и Франклин» появилось больше клиентов, чем они могли обслужить, поэтому они проводили собеседования с адвокатами и думали о расширении своих офисов. Но другая причина, по которой она держалась подальше от «Бабочки», заключалась в ее ощущениях после встречи с ковбоем в баре стиля Дикиго Запада.

Ночь с Лонни была сказочной. Это было воплощением ее мечты. И некоторое время после этого она чувствовала себя легкой, воздушной и положительно заряженной. Но затем, когда первичная эйфория начала постепенно проходить и она снова оказалась в реальном мире, ее начали наполнять сомнения и неуверенность. Она испытывала противоречивые чувства и некоторые опасения. Опасение, она знала, было основано на чувстве вины. Ее католическое сознание, внушенное ей с самого раннего детства монахинями и священниками, которые пугали ее видениями ада, внезапно стали возвращаться. Она совершила грех.

И поэтому Джессика не могла вернуться в «Бабочку» и решила не возвращаться, пока не разберется в своих мыслях и чувствах.

— Так вы, должно быть, знаете очень много известных людей, миссис Франклин.

Она посмотрела на человека, сидящего по другую сторону стола. В течение мгновения она не могла вспомнить его имени и запаниковала. Джон был бы разъярен. Он подчеркнул ей важность ужина, важность того, чтобы она произвела хорошее впечатление, потому что этот человек мог принести много денег фирме Джона.

Его имя было скандинавским… Она посмотрела на Джона, прежде чем сказала:

— Боюсь, что большинство из моих клиентов — те, кого бы вы назвали «закулисные люди», мистер… — она подняла свой бокал с «Май-тай» и отпила глоток, — мистер Расмуссен. Сценаристы, агенты, люди, отбирающие актерский состав, — очень немногие из моих клиентов известны публике.

Мужчина засмеялся и сказал:

— Моей жене нравится телешоу «Пятый север». Эта Латриция Браун, конечно, хорошая актриса. Я читал, как вы боролись за то, чтобы она осталась в шоу.

Джессика чувствовала, что недовольство Джона растет. Хотя он уютно расположился на своем стуле и небрежно помешивал коктейль, она ощущала его раздражение.

— Так или иначе, — сказала она, — моя работа не столь гламурна, как думают многие. Конечно же, мы можем поговорить о чем-либо более интересном!

Оба мужчины вступили в разговор о марафонском беге, оптимальном минутном объеме сердца и конкурирующей компании, в то время как Джессика сидела молча, делая в точности то, что от нее ожидалось: была доброй и милой женой Джона.

И ей ужасно не хотелось быть здесь.

— Скажите мне, миссис Франклин, — спросил мистер Расмуссен, когда принесли их заказы, — что вы думаете об этом Дэнни Маккее? Как вы считаете, он попадет в Белый дом?

— Я хотел бы видеть его там, — сказал Джон, отвечая за нее. — И я думаю, что его шансы велики. Мы будем, конечно, голосовать за него.

— Я не собираюсь делать этого, — сказала Джессика. — Мне не нравится Дэнни Маккей.

Джон удивленно посмотрел на нее.

— С каких это пор ты интересуешься политикой?

«Я всегда интересовалась ею. Только ты полагаешь, что я не интересуюсь ею».

Возвратился молодой официант, и Джон отказался от десерта для себя и Джессики.

Когда они допивали кофе и Джон оплачивал счет, мистер Расмуссен обратился к Джессике:

— Скажите, как вы думаете, вы могли бы получить автограф Латриции Браун для моей жены?

Позади нее пара, которая спорила, резко поднялась и покинула ресторан. Жена плакала.

— Джон, — проговорила Джессика, когда они ехали по шоссе вдоль Тихоокеанского побережья. — Джон, я думаю, нам нужно поговорить.

— Конечно, дорогая. О чем ты хочешь поговорить?

Она выглянула из окна. Густой туман окутывал шоссе; повороты здесь были опасными, но Джон вел «БМВ» непринужденно. Этот промежуток было особенно известен многочисленными несчастными случаями.

— Джон, я хотела бы, чтобы мы встретились с консультантом по брачно-семейным отношениям.

— Что? — Он мельком взглянул на нее и снова уставился на дорогу. Он засмеялся. — Консультант по брачно-семейным отношениям! Для чего?

— Мне кажется, что наши отношения не в порядке.

— Конечно, в порядке! — Он погладил ее колено. — Просто ты утомлена.

— Я действительно хочу, чтобы мы сходили к кому-нибудь, Джон. Если я договорюсь о встрече, ты пойдешь со мной?

— Нет. Если ты думаешь, что у нас есть проблема, решай ее сама.

По его тону Джессика поняла, что тема закрыта. И она не хотела начинать борьбу на этой опасной дороге. Поэтому они добрались домой в тишине, и она сразу пошла спать, в то время как Джон сидел, занимаясь какими-то бумагами. И теперь, находясь в своем офисе, она задавалась вопросом, почему чувствовала себя как рыба в воде среди законов, судов и предписаний, в то время как в роли жены Джона Франклина она была… женой Джона Франклина.

Кен, ее секретарь, возник с коробкой пончиков. Когда он предложил ей взять один, Джессика подняла руку и сказала:

— Нет, только не я!

Но когда он ушел, чтобы поставить коробку в маленькой кухне, служившей одновременно и комнатой отдыха, Джессика почувствовала внезапное сильное желание съесть пончик.

Она пыталась работать: гоняла ум по логическим юридическим дорожкам, делала телефонные звонки, диктовала письма, что-то искала в библиотеке. Но пончики продолжали возвращаться в ее мысли.

Она была голодна. Вчера вечером она едва прикоснулась к ужину. Сегодня утром ее завтраком был черный кофе. Сейчас уже почти полдень, и она начинала чувствовать головокружение. Она пошла в уборную, закрыла дверь и намочила лицо водой. Затем отступила и осмотрела себя в зеркале. Это был один из наименее подходящих ей костюмов, тот, в котором она, по мнению Джона, выглядела толстой. И это было действительно так.

Но, может, так было потому, что она действительно была толстой.

Джессика внезапно встревожилась. Неужели она опять набирает вес? Когда она последний раз взвешивалась? Она поворачивалась в разные стороны, тщательно исследуя свое отражение, недовольная тем, что видела. Она думала о пончиках, в особенности, о яблочных оладьях, больших, хрустящих и посыпанных сахаром. У нее потекли слюнки. Она очень хотела есть.

Она поспешно вышла из ванной и вошла в крошечную кухню, молясь, чтобы Фред или один из секретарей не забрал все пончики. Джессика увидела коробку на столе, она была открыта. Вокруг нее были крошки. Она быстро подошла к ней и заглянула внутрь.

Чувство облегчения затопило ее. Пончики все еще лежали там.

Взяв бумажное полотенце, она тщательно обернула пончик и понесла к своему столу, где он будет лежать, в то время как она будет работать и предвкушать, как она будет есть его, откладывая этот момент до полудня, когда она действительно насладится им…

Джессика обмерла. Она в ужасе смотрела на сверток из бумажного полотенца.

Это происходило снова!

Тринадцать лет назад, будучи первокурсницей в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре, Джессика Маллигэн, голодная и тощая, создала абсурдный ритуал вокруг пончиков.

Она могла не есть в течение нескольких дней, затем мчаться к Студенческому союзу, как только были готовы свежие пончики, торопиться назад к общежитию, запирать дверь и поедать все быстро, подобно преступнику, боящемуся быть пойманным. Тогда она избавлялась от салфетки, убирала крошки с пола, мыла руки и лицо и проводила следующие несколько дней, голодая, наказывая себя за разгул.

Год терапии, после того как ее госпитализировали с диагнозом анорексия — где им приходилось заставлять ее есть, — помог Джессике справиться с проблемой и научиться себя контролировать.

Теперь, много лет спустя, она переживала рецидив.

Она внезапно очень испугалась.

— Фред, — сказала она, входя в его офис, — кое-что обнаружилось, я возьму выходной. Как ты думаешь, ты сможешь справиться один?

— Конечно, Джес, — сказал он, глядя на нее долгим взглядом. — Ты в порядке? Ты не очень хорошо выглядишь.

— Все будет хорошо. Если кто-нибудь позвонит по срочному делу, тогда… меня нет.

Она ехала гораздо быстрее обычного, остановилась у первой попавшейся бензоколонки и набрала номер «Бабочки». Ее сообщение было кратким.

— Это Джессика Франклин. Я хотела бы то же самое, как в прошлый раз. Через час, начиная с этого момента, будет нормально?

Затем она поехала к Малибу, где провела полчаса, бродя босиком по линии прибоя, пытаясь прийти в себя.

Разумом она понимала, что не была толстой. При росте метр шестьдесят восемь Джессика весила всего около пятидесяти килограмм. И все же, глядя на себя в зеркале или на фотографиях, она видела толстую женщину. Она болезненно боялась потолстеть. Теперь, зарывая пальцы ног во влажный песок, она поняла, что пришло время избавиться от этого страха.

Джессика повернула свое лицо к огромному Тихому океану и, прищурившись, смотрела на горизонт.

Много лет назад в университете ее соседка по комнате Труди изобрела своего рода игру, чтобы вытянуть страхи из Джессики и заставить ее увидеть их, противостоять им и таким образом найти способ избавиться от них.

— Что значит толстый? — спрашивала Труди. Они сидели в их крошечной комнате в общежитии, отгородившись дверью от звуков жизни и смеха в коридоре, и дождь стучал в их окно. — Скажи мне, Джес, как ты понимаешь жир. Что он значит для тебя?

И Джессика удивила сама себя длинным перечнем, который она внезапно выдала.

— Жир — потворство своим желаниям, недостаток контроля, недостаток образованности. Жир неприличен, он неудача. — Она разразилась плачем. — Жир — потеря чьего-то уважения, потеря любви, унижение твоей семьи. Жир…

— Ты действительно веришь всему этому? — спросила Труди.

— Я не знаю! Мой врач говорит, что меня заставляет так поступать опасение успеха. Но на самом деле все наоборот. Я до смерти боюсь неудачи.

Джессика не думала, что вернется в «Бабочку», чувствовала себя слишком виноватой, слишком коварной и боялась, что Джон узнает. Но теперь, следуя за сопровождающим «Бабочки» по коридору, она думала, что они никогда не дойдут до комнаты в конце холла. Она была невероятно возбуждена и взволнованна, отчаянно хотела, чтобы с ней занялся любовью человек, который не отказывал ей в сексе в наказание и не давал ей его как награду. Другими словами, человек, который не был Джоном.

Джессику ошеломили собственные мысли, когда она оказалась в объятиях Лонни и позволила увлечь себя в танце. Почему она не понимала этого прежде? Джон использовал секс как инструмент власти — и теперь она делала то же самое. Их поединки всегда заканчивались одинаково: он ломал ее, уничтожал, лишал индивидуальности и чувства собственного достоинства, а затем, когда она была полностью опустошена, раскаивалась и была в его власти, он вознаграждал ее своей любовью. Если она не сдавалась, он поворачивался к ней спиной в постели. Никогда, казалось теперь Джессике, за все их совместные годы, любовные ласки не имели ничего общего с доверием и заботой.