— Что с тобой такое? — Ощутив, как по позвоночнику побежали холодные лапки необъяснимого страха, Крамская посмотрела Нине в лицо и подумала о том, что именно сейчас, в эту минуту, ей бы не хотелось, чтобы Нина пустилась в объяснения. Всего на какой-то неуловимо-краткий миг, Наталье вдруг показалось, что, начни Нина говорить, и случится что-то страшное, огромное и непоправимое, способное перевернуть всю её жизнь вверх ногами.

— Там… — протяжно, будто в замедленной съёмке, Нина обернулась к кухне и, не в силах вымолвить ни слова, поднесла руки к лицу. Скрестив ладони, она плотно прижала их ко рту и, словно стараясь удержать рвущийся наружу вопль, закричала одними глазами.

— Что — «там»? — слыша, как в груди, ударяясь о стенки, сердце выделывает акробатические номера, Крамская зло сверкнула глазами. — Что — «там»?! Ты в состоянии ответить что-нибудь толком или так и будешь стоять столбом? — Гробовое молчание, повисшее в комнате, начинало действовать Наталье на нервы.

— Только что… звонили… из горкома… — Не зная, с чего начать, Нина замялась и, словно ища поддержки, перевела взгляд на маникюршу.

— Что ты блеешь, будто объявили конец света? — Глядя в подёргивающееся от напряжения лицо Нины, Наталья почувствовала, как ладони её сами собой сжимаются в кулаки: ещё минута, и она удавит эту трясущуюся овцу своими собственными руками.

— Там…там… — задохнувшись от волнения, Нина с силой замотала головой из стороны в сторону. — И-и-и!!! Кончилась наша жизнь! — вдруг надрывно взвыла она, и по щекам домработницы потекли слёзы. Не в состоянии сказать ни единого слова, Нина закрыла лицо руками и заревела во весь голос.

Поняв, что в горкоме произошло что-то неладное и что сейчас от Нины ничего толкового добиться невозможно, Наталья рванулась в кухню и, судорожно цепляясь за круглые прорези, стала с силой накручивать диск телефона. От волнения руки дрожали, и, срываясь с нужного отверстия, раз за разом пальцы набирали неправильную комбинацию. Наконец, после нескольких неудачных попыток, ей удалось набрать номер, и, застыв у аппарата, она стала вслушиваться в протяжные тоскливые гудки.

— Семнадцатого октября, на субботнем пленуме Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза было принято единогласное решение об освобождении Никиты Сергеевича Хрущева от занимаемой должности Генерального секретаря Коммунистической Партии Советского Союза и Председателя Президиума Верховного Совета СССР в связи с возрастом и состоянием здоровья… — В мёртвой тишине квартиры, нарушаемой только приглушённым прерывистым всхлипыванием Нины, слова диктора произвели эффект разорвавшейся бомбы.

— Как? Что он такое говорит? Что всё это значит?.. — Ничего не понимая, Наталья наморщила лоб, но переварить эту новость так и не успела, потому что после тихого щелчка в трубке произошло долгожданное соединение. — Алло, горком? Беспокоит Крамская, — напрягая голосовые связки, резко произнесла Наталья. Ошеломленно вслушиваясь в незнакомый мужской голос, она несколько секунд молчала, потом вдруг лицо её, превратившись в искривлённую подрагивающую маску, пошло красными пятнами. — Как это — умер? Что значит, умер? — скулы Натальи мелко затряслись. — Вы что, с ума сошли, какой сердечный приступ? Где Крамской? Я вас не понимаю… — не желая поверить в произошедшее, в замешательстве проговорила она. — Господи!!! — вылетев откуда-то из глубины, сдавленный крик Натальи ударился о потолок и, так и не долетев до неба, разбился вдребезги. Кувыркнувшись, земля уехала у неё из-под ног, и, выпустив телефонную трубку из рук, зашатавшись на ватных ногах, Наталья стала медленно оседать на пол.

* * *

Хоронили Михаила 22 октября 1964 года, в четверг. Над алым и чёрным крепом горкомовского зала заседаний плыла торжественно-печальная, траурная мелодия реквиема, накрывая собой море красных гвоздик и непокрытые головы пришедших проститься со своим бывшим.

Стоя у гроба мужа, Наталья смотрела в строгое восковое лицо покойного и не могла поверить в то, что эта неживая маска принадлежит её Михаилу.

Заострившись и напоминая хрящеватый клюв хищной птицы, нос Крамского высоко выступал над его белыми скулами и сложенными в тонкую прямую линию обескровленными нитками губ. Серые ввалившиеся ямы щек разрезали лицо надвое, подчёркивая уродливую линию нависающего угловатого подбородка. При жизни необыкновенно яркий и эффектный, после смерти Михаил выглядел поистине чудовищно. Чужой, незнакомый, он казался намного старше своих пятидесяти, и, глядя в прикрытые тонким, полупрозрачным пергаментом век глаза мужа, Наталья не могла отогнать от себя мысли, что на алой атласной подушке гроба лежит кто-то другой.

Крамская глядела на беспрестанно хлюпающую покрасневшим от слёз носом Марью, и неприязненно морщилась. Кривя лицо, словно от зубной боли, она бросила на племянницу короткий косой взгляд. Слёзы этой худенькой девочки, изо всех сил вцепившейся в локоть Кирилла, Наталью растрогать не могли. Напротив, наблюдая за её судорожными всхлипываниями, она чувствовала, как капля за каплей её душа постепенно переполняется злостью и ожесточением.

Вглядываясь в осунувшееся личико в обрамлении дорогого чёрного гипюра, Наталья испытывала желание подойти к племяннице и, надавав пощёчин, заставить её молчать. Что могла знать эта молоденькая глупенькая кукла о том, что на самом деле означала смерть Михаила для неё, Наташи, бывшей жены бывшего первого заместителя? Ничего, ровным счётом ничего. Наталья была уверена: оплакивая богатого и влиятельного дядьку, племянница могла думать только о себе, а не о нём, и уж тем более не о тётке, как, впрочем, и все собравшиеся сегодня в этом зале.

Скорбно сдвинув брови, знакомые и незнакомые мужчины в чёрных костюмах выражали искреннее сочувствие и скупо роняли прочувствованные, патетически-бессмысленные слова о невосполнимой утрате. Но она прекрасно видела, как, наскоро исполнив обязательный обряд соболезнования вдове, они с болью в глазах и радостным вздохом облегчения на устах уступали место вновь пришедшим и, торопливо отойдя в сторону, старались больше не встречаться с ней глазами.

— Михаил Викторович был верным сыном своей Родины, одним из лучших в рядах нашей коммунистической партии. Не щадя сил и времени, отдавая всю свою жизнь борьбе за счастье советского народа…

Глядя в чёрную дыру рта пожилого партийного работника, Наталья вдруг подумала о том, что ходящие со стороны на сторону челюсти с белоснежными искусственными зубами слово за словом, планомерно и неумолимо отгрызают от её собственной жизни куски прошлого и будущего, не оставляя ей, кроме настоящего, ничего. Как глупо и эгоистично было со стороны Михаила умереть и бросить её одну, в этом ужасном, ненадёжном мире, где теперь она никому не нужна и никто не нужен ей…

— Смерть Михаила Викторовича — тяжёлая, невосполнимая утрата не только для каждого из нас, но и для всей партии в целом, и мы глубоко скорбим и оплакиваем надёжного товарища и верного соратника…

— Наташа! — Встав у Крамской за спиной, Берестов низко опустил голову и зашептал почти беззвучно, одними губами: — После того, как всё окончится, не спеши уходить, нужно поговорить.

— О чём? — Предчувствуя очередную неприятность, не отрывая глаз от алого атласа наградных подушечек, Наташа с силой сдавила стебли гвоздик и отчётливо услышала сухие щелчки под своими пальцами.

— Потом, — уронив слово в подмороженные шапки цветов, Берестов сделал полшага назад.

— У Михаила Викторовича было слабое сердце, но, не жалея себя, он щедро отдавал людям тепло своей души, потому что знал, зачем жил и для чего жил…

Красивые фразы медленно перетекали из пустого в порожнее, и, потеряв счёт времени, Крамская устало смотрела на вытертые дощечки старого паркета под сапогами. Одетая в длинную искусственную шубу — дань капризной моде, — Наталья держалась на ногах из последних сил, ощущая, как по спине стекают крупные капли пота. Не пропуская воздуха, шуба служила паровой баней в миниатюре и, даже расстёгнутая донизу, обжигала лопатки и заставляла работать сердце в учащённом ритме.

Меховая шапка плотно сидела на светлых посечённых завитках перманентной прически, и, нагревшись от жары и пота, кожа головы нестерпимо зудела. Наверное, в зале можно было обойтись без шапки, но, не подумав об этом сразу, Наталья упустила нужный момент, и теперь, представив слипшиеся от жары и влаги перепутанные лохмы кудряшек, сожалела о своём промахе, но шапки снять уже не могла.

В жарко натопленном зале горкома было до того душно, что на лицах присутствующих выступала липкая испарина, а нейлон модных рубашек прилипал к влажным спинам мягкой стеклянной обёрткой. Ощущая себя тающими на жаре карамельками, завёрнутыми в шуршащие фантики, мужчины промокали лбы носовыми платками и, отдуваясь, терпеливо ожидали конца наскучившей процедуры.

Цветы, речи, шуршание ботинок по паркету, цепочка незнакомых скорбных фигур, — смешавшись в одно большое пятно, все звуки и цвета слились воедино и замелькали перед глазами Натальи кадрами немого старого кинофильма. Особенно не вслушиваясь в смысл произносимых слов, она стояла в центре огромной сцены, до краёв наполненной народом. Проплывая бессмысленными обрывками, перед её мысленным взором проходили лица каких-то людей, имён которых она не могла и не хотела помнить, и картинки тех мест, где она, по всей видимости, бывала, но названия которых так и не смогли отложиться у неё в памяти…

На какое-то время Крамская отключилась от того, что творилось в зале, и очнулась только в тот момент, когда поняла, что вокруг неё воцарилась мёртвая тишина. Боясь пошевелить головой, Наталья обвела присутствующих одними глазами и, изумленно глядя на застывшие, словно восковые, фигуры окружающих, почувствовала, как по всему телу побежали цепкие мурашки страха. Бросив через плечо вопросительный взгляд, Крамская нащупала боковым зрением Берестова.

— Ваня, что случилось, почему они все молчат?

— Мишка плачет, — тихий шёпот Берестова прокатился горячей колючей волной по всему телу Натальи и, оттолкнувшись вверх от лодыжек, запульсировал у горла кислой саднящей болью.

— Что? — Не веря своим ушам, Крамская подняла глаза от пола и, подавшись всем корпусом вперёд, вгляделась в лицо Михаила.

Раскиснув в духоте горкомовского зала, Крамской медленно таял, и из-под его ресниц катились настоящие крупные слёзы. Ощутив острый приступ тошноты, Наталья увидела, как перед её глазами запрыгали цветные мушки, и, завертевшись, стены комнаты стали уходить куда-то в сторону. Запрокинув голову назад, она попыталась ухватиться за что-нибудь твёрдое, но, не найдя опоры, Крамская потеряла равновесие и полетела в пустоту…


Открыв глаза, Наталья не сразу поняла, где находится, но портрет Анастаса Микояна на стене быстро вернул её к действительности.

— Тебе лучше? — затушив сигарету, Берестов прикрыл фрамугу окна и, сделав несколько шагов по направлению к дивану, остановился перед Натальей. — Может, воды?

— Не нужно. — Качнув головой, она провела рукой по щеке, как бы проверяя, реально ли всё произошедшее с ней или это дурной сон. Глухо всхлипнув, она наморщила лоб и, ухватившись рукой за кожаные перетяжки дивана, с трудом приподняла своё грузное тело. — И давно я тут?

— Минут десять-пятнадцать. — Опустившись в своё рабочее кресло, Иван Ильич отодвинул прибор с перьевой ручкой с центра стола на край и с интересом посмотрел на взъерошенную Наталью.

Накрученная на бигуди, надушенная и накрашенная, обычно Крамская выглядела по-королевски. Подтихую сравнивая видную жену заместителя со своей серенькой мышкой-норушкой, Берестов склонялся к тому, что судьба обошлась с ним не совсем справедливо. Но сейчас, бледная, с расширенными от пережитого потрясения глазами, Наталья утратила свой былой лоск. Проводя дрожащей ладонью по слипшимся завиткам жидких волос, она то и дело вздрагивала и, перебегая глазами с предмета на предмет, беспокойно поводила смазавшимися стрелками нарисованных бровей.

— Где все? — с видимым усилием произнесла она.

— Внизу. Ждут, когда ты придёшь в себя, — голос Берестова эхом разносился по огромному помещению рабочего кабинета, и Наталье казалось, что это говорит не Иван Ильич, а кто-то ещё, незримо пребывающий рядом.

— Тогда нужно идти. — Поправив волосы, Наталья потянулась за лежащей рядом шапкой. — Пойдём, нас ждут.

— Подождут, — односложно отрезал он и, вытащив ручку из прибора, застучал ею по столу.

— В чём дело, Вань? — Заправив волосы под шапку, Крамская устало уронила руки вдоль тела и ощутила под своими ладонями скрипучую кожу горкомовского дивана. — У тебя что-то случилось?

— Мне сложно об этом говорить, Наташа, Михаил был моим другом, и его тело ещё не предано земле, но другого времени для разговора у нас, вероятнее всего, не будет, — стараясь подбирать слова помягче, медленно заговорил Берестов. — Ты должна знать, вчера подписан указ о твоём выселении из квартиры, по причине несоответствия установленной норме жилой площади. Я п-понимаю, — запнулся он, — тебе сейчас не до этого, поэтому не стану углубляться во все нюансы этого постановления, скажу лишь одно: как вдове, потерявшей кормильца, тебе положена в лучшем случае двухкомнатная квартира в хрущевском доме… с подселением. — Как и все, присутствовавшие на гражданской панихиде, Берестов отвёл глаза и, стараясь не встречаться взглядом с Натальей, посмотрел в окно. — А в худшем, если не удастся подыскать ничего подходящего — комната в коммуналке.