— Тогда как же нам с ней быть? — Фокина вопросительно вскинула глаза на всесильного босса. — Что мне ей ответить?

— Знаешь что, давай-ка ты её сюда, я сам с ней поговорю. — Положив заполненную Любаней анкету перед собой, Шалевич поправил воротничок рубашки и, прокашлявшись, принял важную позу. — Отказать ей впрямую мы не имеем права, но попросить её подождать — можем. Месяц без секретаря профком как-нибудь переживёт, а вот у нашей барышни, судя по всему, этого месяца нет, — слова Шалевича сочились сладкой патокой, но по холодному блеску неподвижного взгляда было абсолютно ясно, что ни через месяц, ни через два, ни через год звонка из профкома Люба не дождётся.

* * *

Выйдя из кабинета, Марья заплетающимися шагами дошла до окна в конце полутёмного коридора и тяжело опустилась на край банкетки. Достав из кармана носовой платок, она с силой прижала его к носу и, стараясь удержать наворачивающиеся слёзы, вцепилась зубами в уголок батистовой ткани.

Подводя жирную черту под её дальнейшей жизнью, серо-жёлтый казённый бланк врачебного заключения не оставлял ей никаких надежд, скупо сообщая о том, что на настоящее время, то есть на первое марта тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, у гражданки Кряжиной М.Н. беременности не обнаружено. Неразборчивые буквы громоздились одна на другую, и узкие змейки чернильных строк, переплетаясь, покрывали лежалый бланк завитушками, похожими на неумелые детские каракули. Расползаясь по грубой шершавости листа осьминожьими щупальцами, чернильная капля поставила последнюю точку, лишая Машу надежды и выворачивая жизнь с лица на изнанку.

И отчего все врачи пишут как курица лапой? Бессмысленно глядя в окно, Марья представила, как, смотав строчки, словно шерстяную нитку в один пухлый клубок, она укладывает аккуратные буковки ровным рядком, и они, прижимаясь одна к одной, складываются совсем в другие слова. Переливаясь на солнце шёлковой серебристой материей, снег отбрасывал яркие блики, и от пронзительных лучей света, отражённых снегом, перед глазами Маши плыли беспорядочные разноцветные круги. Зажмурившись, она почувствовала, как, прокатившись горячей волной под веками, в голову ударила острая боль. Разбиваясь о невидимую преграду, круги распадались на несколько частей и, обращаясь в колючие кристаллики соли, растворялись в её горьких слезах.

Со времени болезни Марьи прошло почти два месяца, промелькнувших цепочкой однообразных, блёклых дней. Каждый вечер Кирилл приходил домой заполночь; видя в окнах квартиры свет, он настраивался на решительный разговор с женой, но, открывая дверь, каждый раз обнаруживал, что в доме абсолютно темно.

Убегая от самой себя, Марья не хотела выходить на прямое выяснение отношений, предпочитая недоговоренность официальному разрыву, но теперь заключение врача перечеркнуло жизнь Марьи крест-накрест, поставит всё точки над «i». Тянуть время до бесконечности ей всё равно не удастся: через месяц, самое позднее через два, собрав вещи, Кирилл уйдёт от неё к Шелестовой, и никакая земная сила не удержит его рядом с ней, если только… Если только…

Отняв платок от заплаканного лица, Марья выпрямилась, и черты её лица приняли выражение какой-то напряжённой торжественности. Как же она сразу не догадалась? Удержать Кирюшу около себя, особенно теперь, она не сможет ни за что, но, если его оттолкнёт от себя та, другая, ему не останется ничего, кроме как покориться неизбежному. И пусть ей придётся опуститься до лжи, её совести придётся пережить это, но никогда она не позволит этой стерве разрушить своё счастье. Настороженно всматриваясь в мерцающие кристаллики снега и не замечая режущей боли в глазах, Марья напряжённо раздумывала, и уголки её губ, выписывая плавную кривую, медленно ползли кверху. Конечно, план её был уязвим, но в случае, если всё пройдёт удачно, дорога к этой мерзавке закроется для Кирочки на веки вечные…

Последний раз всхлипнув, Марья промокнула глаза краем носового платка и, прижав к груди дамскую сумочку, направилась обратно в кабинет врача.

* * *

Сверившись с адресом на листочке, Марья обернулась по сторонам, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, неторопливо перешла через дорогу и направилась к подъезду красивого восьмиэтажного дома на набережной. Гулкие удары в ушах напоминали шум морского прибоя и, мешая сосредоточиться, перекрывали почти все звуки внешнего мира. Чувствуя, как по спине скатываются ледяные капли пота, Марья сжалась в комок от напряжения и, стиснув зубы, постаралась унять бьющую тело дрожь. С трудом поднимая негнущиеся, ставшие неподъёмными ноги, она дрожала осиновым листом на ветру. Разбредаясь, словно пьяные, в разные стороны, её мысли беспорядочно цеплялись одна за другую и, зацепившись, неслись на предельной скорости, мелькая разрозненными кадрами прошлой жизни и оставляя после себя на языке горьковато-кислый привкус страха.

Коснувшись ручки подъезда, Марья почувствовала, как, рванувшись что есть силы, сердце больно ударило между лопаток, и, задохнувшись от этой внезапной боли, она торопливо, почти прыжком, переступила через порог.

— Вы к кому, гражданочка? — поправив очки на мясистой переносице, Роза Руфимовна Райх, вахтёр в доме, где жили Шелестовы, цепко окинула взглядом незнакомую подозрительную личность.

— Я в двадцать шестую.

Не останавливаясь, Марья хотела проскользнуть мимо, но, несмотря на внушительное телосложение, Роза Руфимовна прытко выскочила из дверей вахтёрской каптерки и, опередив замешкавшуюся у лифта гостью, нависла над ней гранитной скалой.

— А кто вы такая будете? — Дрогнув студнем тела, Роза Руфимовна начальственно задрала тройной подбородок, и круглые толстые стёкла её очков блеснули в свете пропылённой лампочки коридора.

— Я к Любе, — пытаясь избежать неприятного объяснения с настырной вахтёршей, Марья протянула руку к кнопке лифта.

— Нет уж, милочка, извините, — перехватив кисть Марьи на лету, Райх отвела её руку в сторону, — пока я не разберусь, кто вы такая, никуда вы не пойдёте.

Решительно поджав губы и подрагивая студенистыми складками обрюзгшего лица, Райх выставила вперёд необъёмную грудь и, используя её, как таран, стала теснить Марью обратно к ступеням.

— Будьте любезны, милая, предъявите ваши документики. — Облизнув губы, официальное лицо протянуло вперёд увесистую длань, и, повинуясь нажиму живого пресса, Марье пришлось отступить на несколько шагов назад.

— Я же вам сообщила, что иду к Шелестовым, в двадцать шестую квартиру. — Огорчённая непредвиденным осложнением, Марья с неприязнью взглянула на бдительную блюстительницу порядка и почувствовала, что страх, испытываемый ею по дороге к дому Любы, постепенно сходит на «нет».

— То, что вы сказали, я уже слышала, я не глухая. — Напирая природным «интеллектом», Райх медленно, но планомерно оттесняла Марью к входной двери. — Я не обязана верить всему, что мне скажет каждый встречный. Вы пришли в дом, я — официальное лицо, отвечающее за порядок и спокойствие на вверенной мне территории, и имею право знать, кто сюда приходит и с какой целью. Попрошу документики, или ступайте вон, пока я не позвонила в милицию. — Указав на дверь рукой, унизанной массивными серебряными перстнями, Райх дёрнула уголком рта, и, перекосившись на правую сторону, торжественная маска стала асимметрично-устрашающей.

Кипя от негодования, Марья хотела сказать что-то резкое, но, удержавшись, заставила себя промолчать и, щёлкнув никелированным замком сумки, полезла за паспортом.

— Вот так-то оно будет лучше, — тоном победителя констатировала Райх и, встряхнув студенистыми складками, ещё выше задрала начальственный подбородок. — А то ходят тут всякие, а жильцы страдают. Третьего дня, не успела оглянуться, — коврик от дверей увели.

— Мне ваш коврик ни к чему, — продолжая рыться в сумке, сердито огрызнулась Марья.

— Может, конкретно вам и ни к чему, но ведь кто-то же позарился? — сверкнула стеклами Райх.

— Да кому он нужен?

— Если бы никому, так лежал бы он себе у двери до сих пор и лежал, слава богу, каши не просил, — не желая оставить последнее слово за Марьей, злая вахтёрша смерила худенькую фигурку цепким взглядом с ног до головы. — А ты мне зубы-то не заговаривай, — вдруг неожиданно переходя на «ты», громко бросила она, — чего тянешь с документами?

— У меня с собой только студенческий. — Твёрдо посмотрев ненавистной вахтёрше в лицо, Марья протянула тёмно-коричневую книжечку и, не давая заглянуть в свою сумку, громко щёлкнула замком перед самым носом недоверчиво прищурившей поросячьи глазки Розы Руфимовны.

— Что же это вы не носите с собой паспорта? Это же официальный государственный документ, удостоверяющий личность каждого советского гражданина… — Приблизив удостоверение Марьи к самым очкам, чуть ли не надев его себе на переносицу, Райх беззвучно пошевелила толстыми вишнёвыми губами и, закрывая маленькую книжечку, на всякий случай осмотрела обложку с обратной стороны.

— Это всё? — протянув руку за удостоверением, Марья нетерпеливо дрогнула губами.

— Нет, милочка, это только начало.

Несмотря на все старания Марьи, волнение девушки не укрылось от придирчивого взгляда вахтёрши, и, задержав студенческую книжечку в руках, Райх буквально впилась взглядом в её лицо. Бог знает, почему, но пропускать эту особу в подъезд Розе Руфимовне не хотелось. За много лет службы она научилась доверять своему предчувствию, и это самое предчувствие сейчас ей шептало на ухо, что странная худосочная особа с пуховым платком на голове пришла в этот дом не с добром.

— Так к кому, вы говорите, идёте? — перестроившись на официальное «вы», Райх сдвинула брови и, застыв в позе сфинкса, принялась изучать Машин студенческий.

— Я иду в двадцать шестую, к Шелестовой. — Еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться в обрюзгшие студенистые брыли, Марья заставила просчитать себя до пяти и обратно.

— А кто вы ей будете? — Важно поведя бровями, Райх слегка отклонилась назад, демонстративно сравнивая фотографию в документе со стоящим напротив неё оригиналом.

— Я её подруга детства, — произнесла Марья, прислушиваясь к звукам, доносящимся от входных дверей со стороны улицы и отчаянно желая, чтобы внимание занудливой вахтёрши отвлёк на себя кто-то ещё.

— Что-то я вас, дорогая подруга детства, ни разу здесь не видела, — скептически усмехнувшись, Райх сложила книжечку и с неохотой протянула её обратно.

— Теперь я, наконец, могу пройти? — не отвечая на коварный выпад, Марья щёлкнула замком и, не глядя, бросив билет в сумку, со злостью взглянула на свою мучительницу.

— Можете, — медленно, с расстановкой, неохотно откликнулась та. — А паспорт я бы посоветовала вам всё-таки носить с собой, — назидательно проговорила она, сверля спину Марьи недобрым взглядом, — а то как бы чего не вышло…

Но Марья её уже не слушала. Не дожидаясь приезда лифта, она открыла дверь на лестницу и, торопливо стуча каблучками, стала подниматься на третий этаж. Миновав лестничные пролёты, Маша остановилась на площадке и, несколько раз глубоко вздохнув, выровняла сбившееся дыхание.

На выкрашенной в белый цвет табличке, напротив кнопки с цифрой «26» крупными буквами было выведено: Шелестова Л.Г. Увидев надпись, Марья почувствовала, как к её горлу подступает горячая волна злости. Растеряв страх в стычке с неприступной блюстительницей при входе, Марья поняла, что она ничего и никого не боится и что сейчас, в эту самую минуту, ей по силам всё, даже спуститься в ад и вернуться оттуда обратно. Требовательно нажав на кнопку, она услышала мелодичную трель звонка и, отступив от дверей на полшага, стала ждать.

— Кто там? — голос за дверью был до боли знакомым, и Марья невольно вздрогнула.

— Принимай гостей, Люба, — громкие слова эхом прокатились по лестничной площадке.

— Ты? — Секунду помедлив, словно раздумывая, стоит ли ей открывать, Люба щёлкнула замком и, со звоном скинув цепочку с предохранителя, распахнула перед Марьей дверь.

— Я уж думала, ты не откроешь. — Шагнув вперёд, Марья заставила Любу отступить внутрь квартиры. — Ну здравствуй, подруга детства.

— Здравствуй. — Ошеломлённая непривычным напором Марьи, Люба отошла в сторону, впуская Кряжину в коридор, и, машинально оправив на своей роскошной груди оборку платья, с любопытством взглянула на Машу.

— Какими судьбами? — придя в себя, Шелестова склонила голову на бок и, с интересом окинув Марью взглядом, слабо усмехнулась.

— Догадайся с трёх раз, — скинув платок с головы, Марья расстегнула верхнюю пуговицу пальто.

— Ну с чем бы ни пришла, раздевайся, — медленно протянула Люба, с удивлением наблюдая за незнакомыми, смелыми до развязности манерами бывшей подруги.

— Раздеваться мне у тебя ни к чему, чаи с тобой гонять я не намерена, — жёстко произнесла Марья и, расстегнув сумку, достала из бокового кармашка какую-то вчетверо сложенную бумагу, — а вот почитать одну бумаженцию, я думаю, тебе будет небезынтересно.