Восьмого Марья сделала прическу, надела парадное платье, но потом, передумав, переоделась в обычную одежду и, вынув шпильки, распустила волосы по плечам. Ни одним жестом, ни одним словом она не даст ему повода думать, что ради него делалось что-то из ряда вон выходящее. Если он объявится, а в том, что он объявится, Марья не сомневалась ни на секунду, пусть видит, что в этом доме его никто особенно не ждал и что своим приходом он осчастливил только одного человека — себя.

В честь праздника институтские подружки Марьи достали билеты на ледовое представление цирка. Выступление грозило вылиться в неповторимое, потрясающе зрелище, но, занятая более важными делами, Марья составить компанию подружкам отказалась. Конечно, пропускать шикарное шоу было немножко обидно, но овчинка выделки стоила. Упоительное чувство долгожданной победы было настолько приятным, что сумело затмить собой остальные переживания. В конце концов, купить билеты на ледовую постановку было делом запредельно сложным, но всё-таки возможным. Что ни говори, а заставить ползти Кряжина на коленях было намного сложнее.

Ждать появления раскаявшегося благоверного можно было и час, и два, поэтому, решив не терять времени понапрасну, Марья разложила на столе словари и учебники и, углубившись в английский, в который раз принялась выверять текст дипломной работы. Сначала, прислушиваясь к звукам на лестничной площадке, она едва улавливала смысл прочитанного, но потом, увлекшись, ушла в работу с головой и потеряла счёт времени. Шурша страницами, она внимательно вчитывалась в текст, стараясь не пропустить ничего важного, и оторвалась от работы только тогда, когда поняла, что в комнате стало почти темно.

Распрямившись на стуле, Маша шевельнула затекшими плечами и перевела удивлённый взгляд на часы. Провисеть над бумагами почти пять часов кряду Марья, несомненно, была в состоянии. Иногда, засиживаясь за переводами до самого рассвета, она не разгибала спины значительно дольше, но сейчас она не верила своим глазам. По всем мыслимым и немыслимым меркам к шести вечера Кряжин должен был бы появиться в доме с повинной, и если этого до сих пор не произошло, то возможны только два варианта: либо врут часы, либо… Боясь облечь действительность в слова, Марья застыла на месте. Конечно, ошибиться может каждый, но восьмое — самый поздний срок, и если Кирилл не вернётся домой сегодня, то скорее всего он нашёл какой-то другой выход и тогда… тогда, возможно, он не вернётся к ней совсем.

Прижавшись к спинке стула, Марья застыла каменным изваянием и помертвевшими глазами уставилась на часы. Этого просто не могло быть. Обычно неподвижная, сейчас минутная стрелка двигалась буквально на глазах. Плавно заваливаясь набок, она тянулась к тоненькой отсечке и, преодолевая преграду, в знак своей победы, оповещала оцепеневшую Марью сухим щелчком.

Заливая город тёмным тягучим гудроном, на дома опускалась длинная мартовская ночь, а Марья, прижавшись лбом к холодному стеклу окна, прислушивалась к редким сухим щелчкам секундной стрелки и, силилась пробиться сквозь ватную пустоту безнадёжного одиночества, никак не могла поверить в то, что последняя точка была поставлена не ей.

* * *

— Дарья Еремеевна, мы с Ириной Павловной вынуждены пробыть несколько дней в отъезде. — Не доходя двух шагов до дворничихи в замызганном фартуке, невысокий пожилой мужчина в светлом плаще остановился и натянуто улыбнулся. — У меня будет к вам небольшая просьба. Пока нас нет, вы уж не сочтите за труд проследить за квартирой, чтоб, не дай бог, чего не случилось! — Символически сплюнув через левое плечо, мужчина переложил шикарные кожаные перчатки из одной руки в другую, и его вымученная улыбка стала чуть шире.

— Отчего ж не приглянуть? — Тяжело повиснув на черенке внушительной метлы, Гранина доброжелательно улыбнулась, и, растопырившись в разные стороны, прочные берёзовые прутья шаркнули по асфальту. — Я, Пал Саныч, всех туточки знаю, чай, не первый год за здешними жильцами прибираю, так что уж вы не волнуйтесь, всё будет в порядочке.

Скривившись, как от горькой пилюли, Лорх с негодованием поджал уголки губ. Его благородные, можно сказать, царские имя и отчество, панибратски урезанные этим пугалом в заляпанной одежде чуть ли не вдвое, прозвучали как кличка, которая была бы под стать какому-нибудь работяге из-за станка, а не второму секретарю горкома партии. Приподняв свой узенький лисий подбородок, Павел Александрович выдержал паузу, давая понять, что бестактность обслуги не осталась незамеченной, почти не разжимая губ, высокомерно процедил:

— Да уж, уважаемая, займитесь, поддерживать порядок — ваша прямая обязанность. Вам за это государство платит деньги.

Коснувшись перчатками края шляпы, не дожидаясь реакции на свои слова, Лорх развернулся на каблуках и быстрыми шагами направился к служебной «Волге».

— Пфуй! — возмущённо выпустив через щёки воздух, Гранина с силой надавила на метлу, и та громко хрустнула.

Что ни говори, а прежние жильцы были не чета нынешним. Бывало, праздник не праздник, а не обидят: то денег дадут, то какое пальтишко или плащик с барского плеча кинут, да и вещи-то все были, почитай что, новёхонькие, таких в магазинах не сыщешь…

— Что, Еремеевна, новые-то тебя не сильно жалуют? — дышавшая воздухом у дверей своего подъезда, слышавшая весь разговор до единого слова, Тамара Капитоновна подошла к Граниной и, не отрывая глаз от отъезжающей чёрной «Волги», неодобрительно выдохнула.

— Куда уж нам, — голос Еремеевны обиженно надломился, — нача-а-альство! Деньгами попрекает, а сам сроду ни копейки не дал. Зарплату тебе, говорит, государство положило приличную…

— Да, Мишка-покойник, который в этой квартире до них жил, тот проще был. — Причмокнув, Тамара Капитоновна достала из-за отворота плаща отутюженный носовой платочек и, прикладывая его к слезящимся от ветра глазам, несколько раз едва слышно шмыгнула носом.

— Хороший Михаил Виктории человек был, справедливый, никогда зазря не обидит, не то что эти, — Гранина с обидой мотнула головой в том направлении, куда уехала служебная «Волга».

— Он-то — ничего, а вот его Наташка — штучка ещё та была, прямо, куда деться, дворянских кровей, да и только, — строго прервала причитания Граниной Тамара Капитоновна. — Бывало, идёт, в твою сторону головы не повернёт. Нос задерёт, глаза закатит — аж распирает её от важности, словно опару в кастрюле.

— Она своё получила. — Махнув рукой в брезентовой рукавице, Дарья Еремеевна провела сверху вниз по отполированной за многие годы ручке метлы. — Как Викторыча не стало, так с неё гонор-то быстро сполз. Когда ей велели выкатываться из казённой кватеры, с ней чуть удар не приключился. Сначала всё кипятилась, руками размахивала, обещала нажалиться куда следует, а потом — ничего, поутихла. А когда дело до переезда дошло, и вовсе хвост поджала.

— Ну да, она же думала, что её в память о Михаиле пальцем тронуть не посмеют, — едко прибавила Тамара.

— Как же, как же, помню я эту историю, всё у меня на глазах вышло. — При воспоминании о чудесном событии полуторагодовалой давности Гранина довольно улыбнулась, и от уголков её глаз поползли тонкие лучики частых морщинок. — Ей тогда предлагали одну кватеру за другой, а она, как королевишна, всё ковырялась, думала, как бы не продешевить: то метро далеко, то соседи — рвань подзаборная, то районишко захудалый, то под самыми окнами — дорога.

— И что бабе бы остановиться! — с пониманием поддакнула Тамара.

— Вот именно! — по мере приближения к развязке распаляясь всё больше и больше, входила в азарт Еремеевна. — Довыбиралась на свою голову, чуть в коммуналку не угодила. Хорошо ещё, что вовремя одумалась и на подселение согласилась, оно, вроде как и коммуналка, но всё ж не обчая.

— А она думала, за ней до конца жизни бегать станут. Больно она кому нужна! — Злорадно пожевав губами, Капитоновна убрала под платок выбившиеся на висках пряди. — Ничего, ей и этого за глаза хватит. Все они одним миром мазаны, эти-то. — Закатив глаза к небу, она глубокомысленно повела бровями. — Небось Крамской не сиротой её оставил, проживёт как-нибудь, почище нас всех.

— Говорят, она на работу устроилась, — прищурилась Гранина и, помедлив, словно оставляя на десерт самое вкусное, сладко протянула: — Вахтёршей.

— Кем? — от удивления Тамара Капитоновна чуть не поперхнулась.

— Вахтёршей, в ентом самом горкоме, где наш Викторыч заседал. Говорят, видели её там — у дверей сидит, рта не разевает, прямая, как палка, худющая, злющая. Я сама-то её не видала, — опережая готовый сорваться вопрос, зачастила она, — но Чистовы со второго парадного, которые с ними всё дружили, видели её там своими глазами. Татьяна Фёдоровна говорила, бывший начальник Наташкиного мужа за неё лично хлопотал. Что уж там между ними произошло — не знаю, Чистова говорила, он сперва никак не хотел её брать, но потом, видно, передумал.

— Да уж, конечно, рука руку моет, — понижая голос, как будто их мог услышать кто-то посторонний, почти шёпотом ответила Гвоздева. — Они друг друга не бросят, это мы — живи, как знаешь, а они, — она снова завела глаза наверх, — они один за другого горой стоять будут, хоть и съесть готовы друг друга живьём.

— Оно, конечно, всё так, — переложив ручку метлы на другое плечо, Гранина согласно кивнула, — только я не могу себе представить, как она ладит с той, другой.

— С какой другой? — широко раскрыла глаза Капитоновна, и, поняв, что Гвоздева ничегошеньки не знает о самом интересном, Гранина заметно оживилась.

— Пока Михаил Викторыч был жив, помимо его кикиморы, у него другая баба была, молодая, красивая… — сообщая страшную военную тайну, Гранина приняла важный вид и, напыжившись, стала похожа на куклу, надетую на заварочный чайник.

— Да что ты! — прикрывая рукой рот, изумлённо ахнула Гвоздева.

— Побожиться могу, чистая правда! Если бы сама не знала! — горячо подтвердила Еремеевна.

— И давно он так? — Лицо Капитоновны, вытянувшись, стало напоминать грушу дюшес.

— Точно тебе сказать не могу, наверное, года за полтора-два до того, как его ударом хватило. Откудова эта краля взялась, мне тоже неведомо, но живёт она где-то совсем близко. Когда Викторыч к ней уходил, он никогда служебной машины не вызывал, а поскольку общественного транспорта он на нюх переносить не мог — значит, думай сама, — качнув метлой, резюмировала Гранина.

— И что же с этой… — видимо, захотев ввернуть неприличное словцо, Гвоздева на миг запнулась, и, проглотив слюни, попыталась подобрать слова поприличнее, — …с этой девкой сталося, после Мишкиной-то смерти?

— Кто его знает, — шумно втянула воздух ноздрями Гранина. — Наталья-то, по сравнению с прежними своими хоромами, почитай что, в углу ютиться, а эту я вижу часто, значит, никто её никуда с кватеры не турнул.

— Это как же понимать? Неужто эта краля новому горкомовскому начальнику по наследству от Мишки перешла?

— Да пёс их всех разберёт, у них там такой собачник! Кто кому роднёй приходится, а кто — так, лишний пришей-пристебай, лучше в ихние дела не влезать, — деловито посоветовала Гранина. — Ты сама посуди, оне все партейные, где уж нам с тобой с рязанской моськой в калашный ряд!

— И то правда. — Налетевший порыв ветра выжал из Гвоздевой две скупые слезинки, и, прищурившись, Тамара Капитоновна вновь прижала к глазам носовой платок.

— Не знаю, врёт Чистова или нет, да только как-то обмолвилась она, будто бы однажды видела она эту кралю у дверей горкома под руку с мужем родной Мишкиной племянницы, — потоптавшись на месте, Дарья Еремеевна привычно взяла метлу наперевес. — Чистова говорила, сбежал потом этот парень от Машки на Север: не то в Мурманск, не то в Архангельск, а может, ещё куда… — неуверенно проговорила она и, бубня себе под нос что-то нечленораздельное, неспешно двинулась вдоль дома.

* * *

— Ну что?

— Как?

Обступив Геннадия со всех сторон, девчонки наперебой забрасывали его вопросами и нетерпеливо дёргали за рукава рубашки. Насупленный, с опущенными плечами, красный, как варёный рак, Генка сердито озирался по сторонам и, похлопывая себя по карманам, никак не мог нащупать открытую пачку «Астры».

— Ген, о чём они с тобой так долго говорили?

— А скажи, ведомость с оценками у них на столе, да?

— Да отстаньте вы все, расшумелись, как сороки! — Не выдержав взволнованной трескотни девчоночьих голосов, Генка попытался раздвинуть локтями толпу, собравшуюся у дверей аудитории, где заседала комиссия по распределению.

— Подожди же, ну, Геночка! Успеешь ты ещё покурить. Расскажи, как всё было! — Перекрыв пути к отступлению, девушки окружили Гену, и, зажатый со всех сторон, Карамышев сдался.

— Да чего рассказывать-то, рассказывать-то особо и нечего, — с досадой проговорил он и, затолкав папиросу обратно, переложил пачку в нагрудный карман рубашки. — Ну что… Назвали мою фамилию, вошёл я в класс — там комиссия, столы — вот так вот, вдоль доски. — Представив расположение парт в аудитории, Карамышев развернулся боком ко входу в учебную комнату и, выставив впереди себя руку, резко полоснул ей по воздуху. — За столами — шестеро, только я, кроме двоих — Анастасии Дмитриевны и Игоря Кузьмича, — никого из них не знаю, наверное, начальство какое, — выдвинул предположение он.