— Да нет… что вы, Анастасия Дмитриевна… нет, вовсе нет… — Слыша перешёптывание коллег, старичок суетливо забегал глазами и, стараясь не глядеть докладчице в лицо, заёрзал на стуле.

— Да, успеваемость этой девушки — выше всяких похвал, но до тех пор, пока… был жив… её высокопоставленный родственник, на администрацию института оказывалось постоянное давление!

Выразительная пауза, выдержанная замдекана в классических традициях умелого оратора, оказала своё действие. Вникнув в смысл сказанного и поняв, что высокая карающая длань этого важного родственника уже не в силах до них дотянуться, присутствующие заметно оживились и заговорили все разом.

— Товарищи! Товарищи! Попрошу ещё минуточку внимания! — постучав карандашом по столу, Анастасия Дмитриевна заговорила снова. — В течение пяти лет Мария Кряжина получала от института повышенную стипендию, в которой, к слову сказать, совершенно не нуждалась, — как бы между делом, вскользь, добавила она. — Я полагаю, пришла пора отдавать долг государству, вложившему в её обучение немалые суммы. Безусловно, Мария Николаевна — отличный специалист, и её красный диплом — наша общая гордость, но, мне думается, будет справедливым предоставить ей возможность проявить свои способности самостоятельно, так сказать, без чьего-либо вмешательства со стороны.

— Но испокон веку выпускникам с красным дипломом отдавалось предпочтение перед всеми прочими, — не обращаясь ни к кому конкретно, но так, чтобы услышали все, упрямо пробубнил сухонький старичок.

— Пётр Вениаминович! — произнося имя-отчество своенравного старикашки, Игорь Кузьмич встал в полный рост и выразительно взглянул на Анастасию Дмитриевну. — По большому счёту нам не понятна причина вашего недовольства. Мария Николаевна — большая умница, и, думаю, я не сильно ошибусь, если выражу всеобщее восхищение перед её трудолюбием и настойчивостью, но… — Назидательно подняв указательный палец, он сделал весьма внушительную паузу. — Как нам всем известно, в марте этого года состоялся XXIII съезд Коммунистической Партии, на котором обсуждались важные задачи, стоящие перед нашим обществом. И одной из таких задач является как раз вопрос образования. В наше непростое время, когда весь советский народ, не покладая рук, трудится на благо родной страны, каждый специалист, тем более такого уровня, как… э-э…

— Кряжина, — мгновенно придя на выручку коллеге, негромко подсказала замдекана.

— Да… как Кряжина, — небрежно кивнув головой, поблагодарил Игорь Кузьмич, — каждый толковый специалист должен полностью посвятить себя своей работе, своему делу. И не важно, в какой точке нашей необъятной Родины потребуется его помощь! — в голосе Игоря Кузьмича зазвучала высокая патетика. — Главное — не в этом. Главное — это гордость за свою страну, за то, что тебе доверено такое ответственное дело — воспитание подрастающего поколения! — Услышав аплодисменты, заведующий кафедрой скромно потупился и опустился на стул.

— Позвольте, но я читал опубликованные материалы XXIII съезда, и там ни слова не было сказано о том, чтобы выпускников вузов, окончивших институты с красным дипломом, распределяли против их воли. Помилуйте, на всём курсе у вас только восемь человек имеют красный диплом, и одна из них — Мария Кряжина! — втягивая голову в плечи, совсем тихо пробормотал борец за попранную справедливость.

— Вот ведь упёрся, одна морока с ним! И зачем только из министерства присылают на распределение такое несчастье! — теряя терпение, наклонясь к самому уху Игоря Кузьмича, едва слышно прошептала Анастасия Дмитриевна. — Ну что мне, встать и сказать в открытую, что эта Кряжина со своими выкидонами и высокопоставленными родственничками у меня вот где? — резанув ладонью у горла, она зло поджала губы.

— А чего вы ждёте, всё равно Шевлянскому ничего доказать нельзя, ставьте вопрос на голосование, и дело с концом, — изогнул правую бровь Игорь Кузьмич. — Я надеюсь, место для распределения этого юного дарования подобрано подходящее?

— Да, мною лично, с нежностью и любовью, — хохотнула Анастасия Дмитриевна и, приподняв со стула своё дородное тело, постучала карандашом по пустому стакану, стоящему на загаженном мухами стеклянном подносе рядом с графином. — Товарищи! Поступило предложение решить спорный вопрос распределения студентки методом голосования. Кто за то, чтобы Мария Николаевна была распределена на общих основаниях со всеми студентами курса, прошу поднять руки. Пятеро против одного, — после секундной паузы произнесла она. — Ну что ж, решение принято большинством голосов. Спасибо за поддержку.


Слыша, как в ушах шумит кровь, Марья сжала кулаки и медленно двинулась вдоль коридора по направлению к Самсоновой.

— Машенька, не надо! — соскользнув со щёк, ладони Нины молитвенно сомкнулись под подбородком. — Я прошу тебя, слышишь, не связывайся. Ещё несколько дней, и мы с ней больше никогда не встретимся!

— Да что мне твоя Кряжина сделает? — Высокомерно вскинув подбородок, Юля насмешливо смерила дрожащую Нину презрительным взглядом, но, увидев выражение лица Марьи, невольно отступила назад и почувствовала, как по спине побежали мурашки.

— Как же ты мне надоела, Самсонова! — Сузив глаза, Марья с ненавистью взглянула в лицо старосты. — И что тебе неймётся, что ты ко всем цепляешься?! Какое тебе дело, куда делся мой муж и чем зарабатывает на жизнь семья Нины! И что ты людям нервы треплешь, дрянь ты эдакая!

— Замолчи! — Глядя в расширившиеся, горящие зрачки Марьи, Юля испуганно вздрогнула и отступила на два шага назад, к широким фигурным перилам, идущим по периметру всего этажа.

— Я пять лет молчала, хватит! — отрезала Марья и, приблизившись к Юле вплотную, впилась в неё ненавидящим взглядом. — Какая же ты гадина, вздорная и пошлая кукла!

Подходя с каждым словом всё ближе и ближе, она наступала на ноги вконец опешившей от неожиданного напора Самсоновой, и та, зажатая между Марьей и парапетом, вынуждена была отклоняться назад.

— Ты что, с ума сошла?! — Коснувшись спиной камня, Юля уронила сумку, схватилась руками за витые столбики перил, взвизгнула, и на глазах её проступили слёзы. — Уберите её, кто-нибудь! Она же меня убьёт!

— Кряжина, пройдите!

Голос Анастасии Дмитриевны заставил Марью прийти в себя.

— Мы с тобой ещё поговорим, — выдохнув Самсоновой прямо в лицо, Марья помедлила, но потом всё-таки выпустила свою жертву и, развернувшись, пошла к дверям аудитории.

— Ненормальная! — От пережитого волнения Юля всхлипнула и, скривив губы, хотела добавить что-нибудь ещё, но побоялась: стоящая рядом Нина могла передать её слова этому чудовищу в юбке.


— Итак, Мария Николаевна, мы все, весь наш преподавательский состав, поздравляем вас с успешным окончанием института и хотим сообщить, что вам выпала честь представлять наш областной педагогический институт в славном городе Мурманске, — широко улыбаясь, замдекана с чувством пожала Марье руку и, искренне счастливая всем происходящим, просияла.

— В Мурманске? — не поверив своим ушам, старенький профессор вскинул на Анастасию Дмитриевну удивлённый взгляд, но его восклицание потонуло в громких аплодисментах присутствующих.

— Надеюсь, три года обязательной отработки станут для вас успешными, и вы вернётесь в Москву с незабываемыми впечатлениями. — Замдекана наслаждалась своей местью и внимательно следила за выражением лица ненавистной выскочки, но в глазах Марьи светилась неподдельная радость. — От всей души желаю вам успеха в нашем нелёгком труде педагога и… ещё раз поздравляю!

— Спасибо вам всем! — Марья выглядела самой счастливой на свете и, прижимая бланк с распределением к груди, просто сияла от счастья. — Если бы вы только знали, как я вам благодарна!

Поражённая до глубины души таким неожиданным поворотом, Анастасия Дмитриевна во все глаза смотрела на умственно неполноценную личность, с любовью прижимавшую открепление к груди и, похоже, совершенно не удручённую своим скверным распределением, и чувствовала, что по какой-то неизвестной ей причине большего подарка для этой особы она сделать просто не могла. С досадой закусив губу, вынужденная сохранять хорошую мину при плохой игре, она через силу улыбалась. А в душе Марьи, звеня серебряными колокольчиками, переливалось волшебное слово, от которого её душа готова была взлететь в синюю высь июньского неба: Мурманск.

* * *

— Любовь Григорьевна, эта пятница — последний день работы нашего садика, на июль и август мы закрываемся. — Сняв с бокового крючка шкафчика тряпочный мешок с детскими вещами, воспитательница протянула его Любе. — Если Мишенька летом будет в Москве, дежурный сад готов его зачислить в наборную группу с теми детишками, которых родителям некуда пристроить. Я вам сейчас напишу адрес этого садика. — Повернувшись, воспитательница хотела пойти в группу за листком и карандашом, уверенная в том, что уж кому-кому, а Шелестовой, воспитывающей сына одной, этот адрес пригодится наверняка.

— Не стоит беспокойства, Зоя Евдокимовна, Миши летом в Москве не будет.

— Вот как? — остановившись в дверях, воспитательница посмотрела на Любу с нескрываемым любопытством. — А где же он будет?

— Он на два месяца поедет к бабушке с дедушкой в деревню. — Стараясь не обращать внимания на любопытный взгляд педагога, Люба свернула мешок с пижамой и сандаликами вдвое и, положив его в сумку, сделала шаг по направлению к группе.

По всем правилам хорошего тона, на этой фразе Зоя Евдокимовна должна была бы окончить расспросы и, вызвав мальчика из игровой, попрощаться с Шелестовыми до следующего утра, но, не в силах побороть искушение, застыв в проёме двери, она округлила глаза и, удивлённо глядя в лицо молодой мамочки, возбуждённо произнесла:

— Как, разве у Миши есть дедушка? Странно… он никогда об этом не говорил. Обычно дети делятся с воспитателями всем, даже тем, что порой родителям хотелось бы утаить… Ну вы меня понимаете… — замявшись, Зоя Евдокимовна усмехнулась и сделала в воздухе неопределённый жест рукой.

Видя, что Любовь Григорьевна не расположена к откровенности, воспитательница огорчённо вздохнула. Надо же, какой интересный поворот событий, а она не в курсе. О том, что погибший отец Миши — детдомовец, в саду стало известно ещё в феврале, когда заведующая определяла ребёночка в младшую группу, но в том, что у Любови Григорьевны нет отца, она была уверена полностью. В самом деле, не мог же мальчик за полгода посещения сада так часто рассказывать о бабушке и ни разу не упомянуть о своём дедушке.

— А что, бабушка с дедушкой берут к себе Мишеньку впервые? — понимая, что она совершает бестактность, Зоя Евдокимовна слегка смутилась, но любопытство было слишком сильно.

— Да, — односложно ответив на вопрос, Люба заглянула в группу, но любопытство воспитательницы было не только не удовлетворено, напротив, заинтригованная до крайней степени, Зоя Евдокимовна горела желанием прояснить ситуацию до конца.

— А вы не боитесь отпускать от себя сынишку так надолго? — осторожно прозондировала почву она. — Я бы на вашем месте поостереглась сразу отказываться от дежурного садика. Мало ли что… Люди пожилые, дедушка, по всей видимости, мальчика никогда не видел, можно сказать, совсем чужой ребёнку человек, ведь так?

— Зоя Евдокимовна, я очень благодарна вам за заботу о моём ребёнке, вы замечательный воспитатель, и Миша всегда говорит о вас только хорошее, — подсластив пилюлю, Люба собралась с духом, — но есть некоторые вопросы, которые касаются только нашей семьи. Если ваши расспросы продиктованы единственно заботой о ребёнке, то могу вам сообщить, что июль и август, до первого сентября включительно, Миша будет находиться в деревне Озерки Московской области. Если же — нет…

— Да будет вам известно, что одной из обязанностей воспитателя является владение полной информацией о местонахождении каждого ребёнка группы в летний период, — переходя на официальный тон, но, не снимая с лица приветливой улыбки, перебила Любу Зоя Евдокимовна, — так что будет лучше, если свои домыслы о причинах, заставляющих меня интересоваться вашими семейными делами, вы, Любовь Григорьевна, оставите при себе. Мишенька, за тобой мама! — прекращая неприятный разговор, воспитательница прошла в игровую, переключив своё драгоценное внимание с ребёнка погибшего героя на детей простых смертных.

Выйдя из метро, Люба решила не садиться на троллейбус, а, воспользовавшись чудесной летней погодой, дойти до дому пешком. Миновав площадь перед Киевским вокзалом, Шелестовы свернули вправо и, оказавшись на набережной, неторопливо пошли вдоль Москвы-реки.

— Ты знаешь, Миш, воспитательница на тебя жаловалась, — держа в одной руке сумку, а в другой — руку сынишки, Люба сверху посмотрела на тёмную макушку Мини.

— Опять? — вскинув голову, Мишаня недовольно надул щёки. — Вот бывают же такие ябеды!