– А разве вы не планируете отправить меня домой первым же рейсом? Как только мне дадут нужные справки? – подала голос я. Андре и Марко, не сговариваясь, повернулись ко мне и посмотрели взглядом, каким смотрят водители на бездомную собаку, безрассудно выбежавшую на большое шоссе.

– Даша, мы обо всем позаботимся, – сказал мне Андре. – Я не могу просто посадить тебя в самолет и оставить одну. Мы со всем разберемся, обещаю тебе.

– И пусть она выключит телефон, – добавил Марко, предположив, что по его цифровому следу меня легко вычислить.

– Да, ты прав. Это возможно, как я не подумал! – Андре тут же посмотрел на меня так зло, словно это я была причиной, из-за которой он не подумал, и вообще корнем всех его ошибок. – Даша, дай мне, пожалуйста, телефон.

– Пожалуй, мне нужно выпить еще, – сказала я, протягивая ему свой разнесчастный аппарат, а заодно пытаясь прикинуть, как мне не спиться до того момента, когда я все же смогу добраться домой.

* * *

И снова отель. Не могу поверить, что позволила уговорить себя на это – прятаться от всех и бояться собственной тени – до тех пор, пока все не выяснится. Или пока убийца не найдет меня здесь раньше. Я стою у входа в высокое, этажей в двадцать пять, здание из стекла и бетона – ничего и близко не напоминает о том, что я все еще в центре Парижа. Хищные когти поклонников современного дизайна содрали исторический слой с улицы, как кожу, и приклеили на оголенные нервы города доспехи робота. В двух шагах от Pullman Hotel – нежно-бежевая, украшенная колоннами по кругу площадь Каталонии, тесная улочка Шато, но тут, на Командан Рене Мушот, тебя швыряют в современность, как в ледяную воду, а с металлического моста на тебя с насмешкой смотрят уставшие за день клерки, пришедшие сюда, чтобы забрать свои авто с весьма дорогой, даже по парижским меркам, парковки.

– Ты уверен, что хочешь оставить меня здесь? Что может грозить мне у тебя дома? – спросила я спокойным, даже равнодушным тоном, не желая признаваться Андре, как не хочется мне заходить в чрево этого стеклянного монстра. Андре был возмутительно жесток в своем желании меня защитить. Он только сжал мою руку, и на его лице мелькнуло это новое для меня выражение, будто он невольно и не желая того коснулся воспоминаний о чем-то ужасном, как чья-то болезнь или смерть, в которой он был виновен. Я понятия не имела, на какую тревожную кнопку нажала, но Андре явно не собирался делиться со мной своими переживаниями. Он только нервно сглотнул, отчего скулы на лице напряглись, а весь его облик стал жестче. Бросив на меня свой выразительный, коронный взгляд, обозначающий: «не советую тебе перечить мне, дорогая», он втащил меня сквозь крутящиеся стеклянные двери, как упирающуюся корову на веревке, внутрь шумного, заполненного людьми здания.


– Добрый вечер! – встретила нас местная администраторша, источая мед соответственно нашему внешнему виду. Ее улыбка была нам ровно впору, как сшитый на заказ костюм. Женщина была в возрасте и чересчур ярко накрашена для той должности, которую занимала. Ее лицо, словно зазывная неоновая вывеска, сияла ярче электрических букв, горящих прямо за ее спиной: надпись на стене отеля гласила «Welcome».


Андре ослабил свою хватку, улыбнувшись раскрашенной администраторше-матрешке в ответ, и я услышала ставшее уже привычным для моего слуха имя мадам Немуа. Та посмотрела на меня с подозрением и скрытым сомнением. Я ее понимала: моя одежда была пыльной и несвежей. Джинсы и извечная футболка, в которой я мерзла под кондиционерами, безотчетно обнимая себя за плечи, чтобы согреться. Я не тянула даже на одноразовую мадам Немуа, а Андре снимал номер на несколько дней, оплачивал депозит, размахивая своей золотой картой. Матрешка разглядывала меня с интересом, наверняка, пытаясь угадать, какие именно «таланты» помогли мне подцепить этого породистого красавца. В моей крови еще пульсировал страх, подогретый при помощи виски с колой. Я отвернулась и принялась рассматривать картинки на стенах и на корпусах стоек. Вдали, в глубине просторного лобби мелькали черно-белые кадры на огромном, встроенном в стену экране. Это походило на экранизацию мира Брэдбери.

– Завтрак начинается в шесть утра, – услышала я. Фразу произнесли громче, чем все другие до этого. Разговор заканчивался, и мое место жительства на ближайшие дни явно было определено. Отель был похож на муравейник.

– Тут ты найдешь все необходимое, – сказал мне Андре.

– А мне кажется, что все необходимое здесь с легкостью можно потерять.

Андре нахмурился и сжал губы.

– Ты, кажется, все еще пьяна.

– Я недостаточно пьяна, – парировала я, покорно направляясь к лифту мимо большого белоснежного шара, служившим в холле ключевым элементом дизайна – абсурдный футуризм, окончательно уничтожающий связь с городом за стенами отеля. Мрамор, бетон и стекло – современные атрибуты надежности и прочности, но я никак не могла справиться с собой и все думала, что будет, если эти стекла разобьются. Титаник тоже отплывал от берега, излучая уверенность в собственной непотопляемости. А потом, видите ли, не хватило лодок.


Нет, мне не нравился отель, не нравилась его безликая роскошь, вид из огромных, пугающе чистых окон. Когда я смотрела в них, у меня появлялся страх высоты. Я вся была – страх, он стал моим основным инстинктом, путеводной нитью, критерием. Андре видел в окнах мерцающие огни Парижа, я – себя, свое летящее вниз тело. Конечно, я не сказала об этом Андре. Напротив, я приложила все силы, чтобы выглядеть спокойной, даже довольной жизнью, старательно повторяя себе, что Андре заслуживает чего-то лучшего, чем мои пьяные выходки.

– Как тебе? – спросил он, плюхаясь в морковно-красное кресло. Я продолжала стоять около окна, словно издеваясь над собой. Мне хотелось закричать, забиться куда-нибудь в дальний угол, забраться в шкаф и сидеть там, закрыв за собою створку, как это делают наивные, обреченные на смерть герои фильмов ужасов. Никогда не ходите в подвал в три часа ночи. Я смотрела на ошеломительно прекрасный вечерний город. Что, если, превратившись в кровавое пятно на асфальте, я стану призраком, застрявшим здесь навечно?

– Я… тут очень красиво, – выдавила я, и Андре рассмеялся.

– Ты ненавидишь каждую минуту, проведенную в этих стенах, верно? Ты совершенно не умеешь скрывать своих чувств.

– Это очень неудобно, верно? – моя улыбка – жалкая пародия его улыбки.

– Чего ты хочешь на ужин? – спросил Андре, перелистывая страницы красочного меню. Я сглотнула, чувствуя легкую тошноту, подступающую к горлу. Я вовсе не хотела есть. Только прилечь, выпить чего-нибудь сильнодействующего и уснуть, если, конечно, получится.

Человек во сне совершенно беспомощен, и, как только я вспомнила об этом, потеряла всякое желание спать.

– У меня болит голова, Андре. Я не хочу есть, честно. Я бы выпила чего-нибудь.

– Только не спиртного, ладно? – попросил он.

– Почему? – удивилась я, а затем – из чистого чувства противоречия – подошла к темной дверце шкафа, в котором, я знала, кроется местный мини-бар. Забавно, какой я стала – настоящий профи в вопросах обустройства гостиничных номеров в дорогих отелях. Я распахнула дверцу и бросила на Андре выразительный взгляд, но он не двинулся с места, только сжал кулаки. Я заметила это движение, и он проследил за моим взглядом, но ни один из нас не стал комментировать. Я достала маленькую бутылочку чайного цвета, содержимое которой казалось крепче остальных, свернула ей маленькую жестяную головку и жадно припала к горлышку. Андре снова улыбнулся, на этот раз какой-то усталой отеческой улыбкой.

– Ты хочешь забыться? Чтобы выскользнуть из моих цепких рук? Полагаешь, я специально удерживаю тебя в Париже? Тут прекрасная охрана, видеонаблюдение, регистрация всех, кто вошел в здание. Но ты не согласна с моими доводами и все равно хочешь сбежать отсюда, не так ли?

– Боже, столько вопросов! – хихикнула я, наклоняясь к мини-бару во второй раз. – И ни на один не нужно давать ответа, ведь это все равно ничего не изменит, верно?

– Хватит, Даша! – воскликнул Андре и попытался – ни дать ни взять школьная учительница, поймавшая учеников в туалете за курением – вырвать у меня из рук бутылочку.

– Скажи, Андре, отчего ты решил, что вправе принимать за меня все решения? – спросила я, как ни в чем не бывало, допивая вторую порцию чего-то очаровательно обжигающего мое небо. – Неужели это все из-за маленького, коротенького «да», которое я сказала? Из-за него я сижу здесь взаперти без документов, даже без телефона, и не могу позвонить в Москву чтобы, узнать о том, каково состояние моей матери? Я забыла лица своих друзей, потеряла работу, потеряла себя – где-то по дороге в Авиньон. Зачем мы здесь, Андре? Ты хочешь, чтобы я пережила эту ночь? Тогда закажи мне еще виски в номер.

– Я тебя услышал, дорогая, – Андре поднял вверх руки, как делают полицейские, когда хотят показать террористам, что не собираются применять оружие. – Ты хочешь уйти?

– Да. Хочу. Но не уйти, нет, а чего-то другого. Не знаю, чего именно, но точно не этого роскошного номера, чтобы в нем меня похоронить! В номере с прекрасной охраной! – я громко кричала и вдруг с силой стукнула кулаком по стене. Костяшки пальцев тут же отозвались болью, и я моментально почувствовала себя полнейшей дурой. Андре бросился ко мне и, взяв за плечи, развернул к себе лицом, завораживая меня своим взглядом. Я выдохнула и всхлипнула. – Почему наша жизнь не может течь без происшествий? Твоя мать, она никогда, никогда не примет такую, как я. Тебе нужна другая женщина. Такая, как эта ваша длинноногая Одри – невеста твоего безупречного брата.

– Безупречного, ого! Так вот что тебя беспокоит! – в голосе Андре я услышала радость. – Интересно, чем тебе не угодил Марко? Он-то в чем виноват?

– В том, что ходит по квартире, не разуваясь – прямо в ботинках, – ответила я, и наградой мне был взрыв хохота. Я пыталась сопротивляться, пыталась отвести взгляд в сторону, не дать губам растянуться в ответной улыбке – в общем, остаться букой до конца, но Андре не позволил мне. Он взял мое лицо в ладони и приблизил к своему. Андре смотрел на меня, не мигая, и только легкий прищур хитреца-лиса выдавал его настроение. Затем он чуть склонил голову и почти прикоснулся своими губами к моим. Я вдруг подумала, что мы не целовались ни разу с того момента, как женщина в черном перешла нам дорогу. В этом было что-то неприятное, словно она уже одержала маленькую победу: не уничтожив меня, она все же разрушила мое спокойствие, инфицировала меня страхом, заставив забыть обо всем остальном.


Я сделала последний шаг сама, нежно сжав нижнюю губу моего Андре своими губами. Мне ужасно хотелось закрыть глаза, но я не давала себе этого сделать. Осознавать все свои действия было роскошью, которую я хотела себе позволить. Мне нужно было, чтобы это чувство заполнило пустоту, вытеснило боль от ожогов на моих руках. Ощутив темные жесткие волосы под своими ладонями, я вгляделась в упрямые, напряженные скулы, темные медовые глаза. Боль и слезы, появляющиеся в них, никогда не выходили наружу.

Андре – ящик Пандоры, и кто его знает, что еще таится внутри.


– Я так боюсь тебя потерять, – прошептал он, не отводя губ. Его шепот становился прикосновением, слова превращались в ощущения. Что-то вспыхнуло между нами, как случалось всегда, стоило нам только прикоснуться друг к другу. В такие моменты будто поджигали бикфордов шнур, и все дальнейшее становилось лишь вопросом времени.

– Я так боюсь потеряться здесь, – я продолжала целовать его упрямые губы.

– Я не уверен, что тебе нужно уезжать. Это опасно, – бросил он, и его слова прозвучали как обвинение.

– А оставаться не опасно? – грустно ухмыльнулась я. Руки Андре нежно скользили по моей спине, но его глаза спрашивали: «Ты нужна мне, почему тебе так сложно меня понять?». Вместо ответа я прикоснулась кончиками пальцев к впадинке на его шее – ворот футболки-поло был расстегнут. Мне хотелось поцеловать его туда, но Андре остановил меня, отвел мою руку в сторону.

– Давай поиграем в игру, – заговорил он. В его голосе плескалось обещание. – Ты когда-нибудь читала книгу «Девять с половиной недель»? Я не хочу, чтобы ты шевелилась. Ты должна быть очень смирной, совершенно неподвижной. Я буду делать все за тебя. Я давно уже этого хотел.

– Игра? А я игрушка? – уточнила я, стараясь говорить ровно, преодолевая сбившееся от волнения дыхание. Чувство – точь-в-точь как когда сидишь в громыхающей тележке «американской горки», и вдруг она трогается с места. Ты знаешь, что остановить падение уже нельзя, но это тебе и не нужно. Между взлетом и падением такая маленькая, в сущности, разница.

– Ш-ш-ш. Игрушки не разговаривают, – Андре покачал головой, уже разочарованный моим поведением. Сердце стучало, как сумасшедшее. Андре отпустил мои руки и отошел на несколько шагов, осмотрев меня так, словно был художником перед необработанным мрамором, вознамерившимся отсечь все лишнее. Я ничего не могла поделать, губы мои приоткрылись, и я глубоко вдохнула, пытаясь успокоить сердцебиение. Андре пригрозил мне пальцем.