Кхмерский чиновник кивнул, но ничего не сказал. Он весь дрожал, а набедренная повязка потемнела между его ногами от влаги.

— Работа ваших предков вдохновляет меня, — сказал Индраварман, указывая на барельеф с изображением «перетягивания каната» между силами добра и зла. — Именно вследствие чего-то подобного кричат ваши соплеменники. Только я использую для этого двух слонов. Человека привязывают между ними, после чего слоны идут в противоположных направлениях. Как видите, боги создают жизнь, а я ее уничтожаю.

— Я… я ничего не знаю, господин, — пробормотал кхмер, и глаза его беспокойно забегали по барельефу. — Я ничего не знаю о том, куда он пропал.

Индраварман почувствовал, как в нем закипает злость, и все остальные сразу заметили это по тому, как он сжал кулаки.

— Джаявар бросил вас. Он вас предал, — сказал он, — а вы все равно защищаете его.

— Я не защ…

— Ты хочешь, чтобы я поверил в то, что у вас не было плана отступления? Никакого перевалочного пункта для сбора сил?

— Я… я не воин, мой господин.

— Но ты имел доступ к королю! И к принцу! Теперь ваш фальшивый король мертв, но жив его сын, и он мне нужен!

— Клянусь вам, господин, я не знаю, где он сейчас находится. Умоляю вас, пожалуйста, поверьте мне! Я бы сказал вам, если бы…

— А теперь скажи мне что-то стоящее, по-настоящему ценное, иначе тебя ждут слоны.

— Я…

— Говори!

Пленник скрючился и в отчаянии начал бить связанными руками себя по лбу. Закрыв глаза, он выл и скулил, продолжая молотить себя, но затем вдруг замер и выпрямился.

— Камни, — сказал он. — Вы должны искать столбики, сложенные из камней.

— Что?

— Принц в джунглях складывал камни в столбики. Я слыхал, что он делал это, приучая себя к терпению. Если ваши люди где-то в лесу найдут такую отметку, вам нужно будет искать его в тех краях.

Индраварман выругался на своем родном языке.

— Мне нужно точно знать место, и ты сам найдешь эти камни.

— Это все, что я знаю, господин. Это…

— Ты бы убил меня, если бы тебе представилась такая возможность? А твой соплеменник, воин, стоящий рядом с тобой, он убил бы меня?

— Что?

— Ты убил бы меня, жалкий трус, если бы мог?

— Нет.

Индраварман презрительно плюнул на пленника. Затем он переключил свое внимание на кхмерского воина, который, как ему сказали, зарубил пятерых чамов, прежде чем его схватили. Индравармана привели в восхищение такая сила и такая смелость. И у него был человек, убивший за один раз столько же кхмеров, — Асал. Внезапно королю надоели все эти допросы, ложь и хныканье. Ему захотелось испытать своего бойца, проверить его преданность и отвагу в битве с лучшим из кхмеров, имевшихся в его распоряжении.

Повернувшись налево, Индраварман взял щит и саблю у одного из стоявших позади него командиров и швырнул их под ноги кхмерскому воину.

— Развяжите его, — приказал Индраварман, не обращаясь к кому-либо конкретно.

Один из чамов развязал кожаные ремни, стягивавшие руки и ноги пленника. Кхмер оставался практически недвижимым, хотя Индраварман заметил, что тот разжал кулаки. Где-то вдали протрубил слон и раздался отчаянный крик очередной жертвы. В неподвижном воздухе повис терпкий запах человеческого пота.

— Сбежал наш пленник, — сказал Индраварман, оборачиваясь к Асалу. — Убей его.

Асал напрягся. Индраварман часто испытывал его в последние месяцы, проверяя преданность и отвагу своего командира. А после успешного прохождения каждого нового испытания Асал все выше продвигался по службе и в конце концов стал одним из тех командиров, которые пользовались наибольшим доверием короля. Асал уже с лихвой отплатил ему за это. Он всегда находился там, где хотел его видеть король. Его предки могли им гордиться. Однако внезапно все переменилось.

Невыполнение приказа означало для него смерть — Асал был в этом уверен. Закрыв глаза, он попытался расслышать пение птиц за гулкими ударами своего сердца, чтобы заставить страх отступить, как будто это был враг, которого он мог растоптать ногами. Открыв глаза, он вынул саблю из ножен, поднял щит и сделал шаг вперед.

Поднявшийся на ноги кхмер вначале покачивался, и Асал дал ему время освоиться с обретенной свободой, чтобы никто потом не сказал, что их схватка была нечестной, а сам тем временем подумал о том, как скоро его ждет перерождение в новой жизни. Закусив губу, он смирился со своей судьбой, испытывая все же некоторое разочарование: выходит, он взобрался так высоко лишь для того, чтобы увидеть, как глубока открывшаяся перед ним бездна. Жену он пока не нашел, детей у него не было. И хотя большую часть своей жизни он был один, умирать в одиночестве ему не хотелось.

Кхмерский воин поднял саблю и щит, издал воинственный клич и бросился на Асала. Их клинки встретились, и Асал почувствовал силу удара своего соперника. Отскочив, он поднял щит и увернулся от следующего выпада. В ушах его до сих пор звучал свист сабли, которая рассекла воздух на расстоянии, как он понял, в ширину ладони от его шеи.

Чамы окружили их плотным кольцом, хотя Асал этого не видел. Все, кроме Индравармана и По Рейма, подбадривали его. Индраварман хотел в очередной раз убедиться в его искусстве владеть саблей в бою. А По Рейм жаждал увидеть, как его убьют.

Сабли поднимались и с ритмичным свистом обрушивались на врага по замысловатым траекториям. Соперники оказались хорошо подготовленными и достойными друг друга. Асал подставил щит под очередной удар, но тот оказался настолько сильным, что тиковый щит раскололся, словно это был просто очень большой листок, а его металлическая окантовка разлетелась. Асал швырнул остатки щита в кхмера и без промедления атаковал его, отбив следующий удар противника и ударив того кулаком в челюсть. Вражеский воин только зарычал на это, но в глазах его появились слезы, и Асал продолжил свою атаку, попеременно рубя и уворачиваясь. Его сабля казалась живой, она была органичным продолжением его руки, тем мостиком, что вел его в будущее, которого он так страстно желал. И хотя кхмер был большим и опытным воином, хотя у него в руках были щит и сабля, все же наступил момент, когда всем зрителям стало ясно, что он вскоре умрет. Асал просто был слишком быстр для него. Он напоминал мангуста, танцующего вокруг кобры, кусая и кружа, делая ложные выпады и атакуя по-настоящему и все время ища брешь в его обороне. Наконец его сабля пробила защиту кхмера и тот, смертельно раненный, упал. Все еще находясь в запале битвы, Асал резко развернулся в поисках следующего врага. Не найдя никого подходящего, он забрал жизнь поверженного кхмера и сделал это быстро, дав тому возможность умереть достойной мужчины смертью.

Грудь Асала тяжело вздымалась, в горле пересохло. Ничего не говоря, он просто стоял на месте; ему хотелось, чтобы толпа, собравшаяся вокруг него, рассеялась, хотелось скрыться от посторонних глаз. Он чувствовал слабость, хотя слабости этой не видел никто — как никто не мог ощутить его страха. Он знал, что Индраварман сейчас наблюдает за ним, и поза Асала, стоявшего, широко расставив ноги, свидетельствовала о силе, хотя впечатление это было обманчиво.

Когда Воисанна увидела, как чамский король обернулся и жестом позвал ее, она осталась стоять на месте, уверенная, что неправильно поняла его намерения. Однако он что-то крикнул, и внезапно к ней бросились несколько воинов, которые потащили ее за собой и бросили к ногам чама, который только что убил ее соотечественника. Она видела кровь на его руках и надеялась, что он сейчас убьет и ее тоже. Но он даже не пошевелился, и своей недвижностью напоминал богов и демонов на барельефе.

— Ты принадлежишь ему, — сказал ей король на ее родном языке. — И только ему одному. Ублажай его, иначе умрешь.

Воисанна молча смотрела на ноги воина. Король пнул ее, и тогда она кивнула.

Индраварман сказал несколько слов чамскому воину, после чего ушел, что-то громко крикнув остальным своим людям. Визжащего кхмерского чиновника унесли в сторону невидимых отсюда зловещих слонов. Оставшиеся чамы постепенно начали расходиться. Они шли по земле предков Воисанны, ступая там, где должны были ступать ноги любимых ею людей. Воисанне очень хотелось ненавидеть чамов, хотелось начать составлять план отмщения. Однако ее охватили такая глубокая всеобъемлющая усталость и безразличие, что сил не было даже на ненависть.

Вскоре во внутреннем дворе не осталось никого, кроме нее и того воина. Она ожидала, что он будет двигаться стремительно, как в бою. Но он просто стоял на месте и смотрел вверх, а лицо его не выражало никаких чувств. Только сейчас она заметила, что он ранен — на шее стал виден большой темный кровоподтек, вероятно, результат удара рукояткой сабли.

Наконец он опустил свой взгляд на нее. Она думала о том, что надо бы убежать, о том, насколько больно будет ей, когда его сабля пронзит ее тело. Она больше не боялась смерти, но не хотела позорить своих предков. Лучше уж она умрет по-другому, более достойно, так, как от нее требовал голос крови, которая текла в ее жилах.

Поэтому она просто пошла с воином, думая по пути, не он ли убил ее возлюбленного или ее мать, и был ли он там, где свет этого мира для нее померк. Она этого никогда не узнает, но, ступая за ним след в след, она уже решила для себя, что убьет его, а затем покончит и со своей жизнью.

Воисанна поступит так, чтобы ее предки могли гордиться ею. Ничего другого ей не оставалось.

* * *

А вдали от Ангкора, посреди лабиринта озер и проток, ведущих к большому городу, на бревне сидел рыбак со своей семьей и внимательно вглядывался в окрестности. Хотя за три недели после вторжения они не видели здесь ни одного чама, все время оставались настороже — вслушивались в лесные шорохи, принюхивались, высматривали признаки появления захватчиков. Боран и его жена Сория делали все это даже серьезнее, чем их сыновья, которые в последние дни в основном спорили о том, что делать. Вибол хотел мстить за те зверства, свидетелями которых они стали. Он не мог забыть вида горящих домов, плача умирающего мальчика, смрада изуродованных трупов кхмеров, которые проплывали мимо них по реке. Впервые в жизни Вибол завидовал плохо видящему Праку, хотя и понимал, что его брат воспринимал и те запахи и звуки страдания людей, которые были ему недоступны.

Вибол злился на отца из-за того, что тот не позволил ему предупредить их соотечественников, но был благодарен судьбе за то, что их матери удалось ускользнуть от чамов. Она услыхала их приближение и скрылась в джунглях, где спряталась в зарослях гигантского папоротника. Оттуда она видела, как чамы сожгли их дом, забрав те немногочисленные пожитки, которые у них были.

Виболу, Праку и Борану тоже повезло. Чамы уже почти догнали их, но из-за спешки лодка захватчиков перевернулась. И хотя Вибол хотел вернуться и перебить их, оказавшихся в воде, Боран продолжал грести вперед, отчаянно стремясь побыстрее найти Сорию. Встреча их ввиду обстоятельств произошла в полном молчании, и, пока их дом превращался в кучу золы, они стояли, крепко обнявшись.

В последующие дни они перегнали лодку на запад, а сами жили вдали от водных проток. Однажды утром они натолкнулись на кхмерского солдата, ехавшего на боевом слоне. Он умирал, потому что копье попало ему в живот. Они, как могли, утешали его, уверяли, что его близкие остались в живых, и были свидетелями того, как взгляд его в конце концов угас. Пока он умирал, Прак играл ему на бамбуковой флейте, стараясь хотя бы этим облегчить его страдания. Потом они сожгли его тело, так как он их об этом попросил.

У Борана и его сыновей был опыт обращения со слонами, потому что всем кхмерам, живущим не в городе и работающим на свежем воздухе, так или иначе была необходима помощь этих животных. Крестьяне использовали их, расчищая землю под поля, рыбаки — чтобы перетаскивать к воде построенные лодки. Поэтому семейство оставило слона себе; на нем ездил Вибол, он пользовался металлическим крюком, чтобы дергать слона за уши, направляя его в ту или другую сторону. Слон представлял для них опасность из-за своих размеров и неспособности спрятаться в джунглях, поэтому Боран испытал большое облегчение, когда через несколько дней им повстречалась группа кхмерских воинов и они передали животное им. Вибол хотел уйти с этими людьми, которые намеревались собрать отряды и сражаться с захватчиками. Но после долгого обсуждения и яростных споров Боран все же убедил его остаться.

Теперь же, сидя на бревне и лакомясь копченым угрем, они рассуждали о том, будет ли для них лучше присоединиться к какой-нибудь группе уцелевших соотечественников или все-таки предпочтительнее оставаться одним. Боран считал, что им будет лучше одним, потому что у них была быстрая лодка, а сам он хорошо знал все местные протоки. Сория разделяла его мнение, тогда как их сыновья были с ним не согласны.