— Вот и вы, мисс Джейн, — поприветствовала ее повариха. — В столовой уже накрыт завтрак. Там вас никто не побеспокоит.

— Я бы лучше выпила чаю, — заметила Джейн.

Повариха взглянула на нее с удивлением.

— Я думала, вы уже пили чай. Вы так прижимаете к себе эту кружку, будто это любовный талисман.

Джейн почувствовала, что краснеет.

— Любовный талисман? — повторила она с натянутым смешком. — Странная это должна быть любовь, если символ ее — кружка.

Она чуть ли не бегом покинула кухню. В коридоре было пусто — родные ее еще спали, а Лиззи лежала в постели с простудой. Слуги занимались своими многочисленными обязанностями, так что можно было не опасаться случайной встречи.

Лиззи перевела дыхание, разглядывая обычную кружку, принесенную сюда с конюшни.

А затем без раздумий прильнула губами к тому месту, где кружки касались губы Питера, и замерла с блаженным вздохом.

Глава 8

Время близилось к полудню, а у Габриэля Дарема просто раскалывалась голова. И неудивительно: накануне он умудрился напиться как сапожник. В комнату вошел Питер с охапкой дров, которую он с грохотом бросил у очага, не обращая внимания на взвинченные нервы своего хозяина.

— Черт возьми, Питер, — выдавил из себя Габриэль. — Не мог бы ты делать это чуть потише?

— А с какой стати вы, ваша светлость, топили вчера свои горести в вине? — ответил тот вопросом на вопрос — Неудивительно, что сегодня вы страдаете от похмелья.

Габриэль бросил на него мрачный взгляд.

— К дьяволу «его светлость».

— С чего бы вам туда так торопиться?

Габриэль хрипло хохотнул.

— Ты понял меня слишком буквально, Питер… чему я даже не удивляюсь. Как там, кстати, моя сестра? Ты воспользовался, наконец, вашей вечерней прогулкой и поцеловал ее?

— Нет. У меня не было ни единого шанса, поскольку бедную мисс Пенсхерст, которая шла с нами, еще шатало после встречи с вашей светлостью. — Питер присел у огня. — Я не собираюсь приставать к Джейн, и ты прекрасно об этом знаешь. Она мне доверяет. Видит во мне преданного слугу, и только. И я не собираюсь разубеждать ее.

— На мой взгляд, ты слишком уж преданный слуга, — с недовольной миной заметил Габриэль. — Откуда в тебе эта консервативная жилка?

— От матери.

Габриэль фыркнул.

— Не то чтобы я имел что-то против Элис… но не ей в данном случае учить тебя нравственности.

— Полагаю, ты имеешь в виду мое происхождение? Каждый имеет право на ошибку.

— Вряд ли она считает тебя ошибкой, — с внезапным раскаянием промолвил Габриэль. — Я настоящий ублюдок, раз напоминаю тебе об этом.

— Тоже верно, — сказал Питер без тени гнева. — Про таких, как мы, говорят: два сапога — пара.

— Два настоящих ублюдка. Три, если уж покопать как следует.

— Нет никакой необходимости копать как следует, Габриэль, — произнес Питер с ноткой предостережения в голосе.

Габриэль откинулся на спинку стула и вытянул вперед длинные ноги.

— Нет более жалкого зрелища, чем влюбленный мужчина, — мягко заметил он, глядя на Питера.

— Запомни, я не собираюсь навлекать неприятности на твою сестру. Кстати, тебе понравилось целоваться с мисс Пенсхерст?

— С чего вдруг ты об этом заговорил? — спросил Габриэль.

— Даже не знаю. Просто ты уже несколько месяцев не прикасался к бутылке, и даже чары леди Чилтон не способны были сбить тебя с пути истинного. А мисс Пенсхерст живет тут всего пару дней, и ты уже бродишь по окрестным лесам, напиваешься вдрызг и вообще ведешь себя совершенно немыслимым образом.

— Я бродил по лесам вовсе не в поисках мисс Пенсхерст. Просто боялся, что Чилтоны опять устроят там свой маленький шабаш.

— Тут ты был прав. Я, кстати, закопал тех животных. Других пока не видно, но кто может знать, что там у Чилтонов на уме? Лед и Чилтон не из тех, кто готов удовольствоваться отказом.

— Это верно. — Габриэль рассеянно смотрел на огонь. — Будь я человеком благородным и склонным к самопожертвованию, мог бы подыграть этим мерзавцам и возглавить их непотребную компанию. Не сомневаюсь, что мне без труда удалось бы отвлечь их от кровавых обрядов. По крайней мере, я мог бы настоять на том, чтобы они переключились на домашнюю скотину, которая и так обречена на убой. Но по какой-то причине мне претит связываться с этими людьми. Должно быть, становлюсь с возрастом слишком щепетильным.

— Ты никогда не отличался особым благородством, — заметил Питер.

— А в тебе, мой друг, этого проклятого благородства слишком много, из-за чего моя сестра вынуждена страдать.

— Я не сделаю ничего, что заставило бы ее страдать, — мрачно бросил Питер.

— Даже если будешь и впредь пренебрегать ею? — мягко заметил Габриэль.

— Да заткнись ты!

— Ты уже второй раз за эти сутки предлагаешь мне заткнуться. Неужели наша дружба, дорогой Питер, начала трещать по швам?

Питер встал и направился к двери.

— Ты делаешь все, чтобы оттолкнуть от себя людей, Габриэль.

— Обычно это не требует особых усилий. Ты оказался особенно упрям.

— Просто я — глупец.

— Но преданный. Я не заслуживаю такого друга, как ты, — пробормотал Габриэль, не отрывая взгляда от каменного пола.

— Истинная правда. Подумай об этом, когда будешь оплакивать свои грехи.

Габриэль промолчал, хотя у него было искушение окликнуть Питера за мгновение до того, как тот захлопнул за собой дверь. Беда в том, что Питер знал его слишком хорошо. Габриэль предпочитал держать свои секреты при себе. Его забавлял тот образ, какой он представил на обозрение всему миру, — образ умного, циничного, замкнутого, но при этом весьма очаровательного джентльмена. Для окружающих он был человеком, который не дорожил абсолютно ничем, за исключением разве что своих занятий и собственного благополучия.

Однако Питер знал его слишком хорошо, чтобы попасться на эту удочку. Все его печальное детство Питер был для Габриэля скорее братом, нежели другом. То было единственное светлое пятно, озарившее эти долгие, мрачные годы.

Даремам и в голову не приходило выказать ему хоть капельку человеческого тепла и участия. Они обращались с ним как с богатым, но нежеланным гостем Причину этого он понял много позже — когда ему исполнилось тринадцать и в поместье появилась Джейн.

Подобное отношение со стороны родителей Габриэль воспринимал со стоическим молчанием, однако все изменилось с приездом Джейн. Ей было тогда четыре года — тихое, робкое, испуганное дитя. Даремы даже не моргнув глазом объявили, что Джейн — их дочь и сестра Габриэля. И эти их уверения заставили мальчика обратить внимание на абсурдность собственной ситуации. Что бы они там ни говорили, Джейн не была их дочерью. Как и он, к счастью, не был их ребенком.

Они с Питером начали приглядывать за Джейн. Питер учил ее обращаться с лошадьми, а Габриэль знакомил с жизнью леса. Он же, к величайшему недовольству Джейн, наставлял ее в латыни, греческом и французском. С появлением в семье близнецов леди Джейн вовсе перестала обращать внимание на подкидышей. Никто даже не позаботился о том, чтобы обучить Джейн всему тому, что потребуется ей для достойного замужества.

Она не умела вести хозяйство, не разбиралась ни в моде, ни в музыке, ни в искусстве — хотя и любила их всей душой. Мать Питера, Элис, взяла Джейн под свое крыло и научила ее основам домоводства, хотя ее представления о рукоделии и кулинарии больше подходили жене фермера, а не леди.

Габриэль со вздохом откинулся на спинку стула. Питер, этот упрямый глупец, просто не понимал, как сильно была влюблена в него Джейн. Он намеревался до конца оставаться благородным, но его благородство не сулило им ничего, кроме боли. Лучшее, на что могла рассчитывать при таком раскладе Джейн, — на приличный брак с каким-нибудь скучным вдовцом. Будущее не сулило ей ни страсти, ни любви, только боль и пустоту — разве что Питер догадался бы предложить ей руку.

Или Габриэль подтолкнул бы их в нужном направлении.

Все его тонкие намеки встречали каменное неприятие, а явные подначки воспринимались с нескрываемой враждебностью. Если бы не Чилтоны с их кровожадной сворой так называемых друидов, он бы уже давно постарался устроить счастье своей сестры. Все только усложнилось после того, как в поместье приехала Элизабет Пенсхерст.

Лиззи, подумал он, прикрыв глаза и прислушиваясь к потрескиванию огня. Ее рот во время поцелуя был таким сладким и свежим — совсем как недавно прошедший дождь. Габриэль успел забыть, что поцелуи могут быть такими приятными и такими волнующими. Он уже давно не придавал поцелуям значения, но было в нежном, неопытном ротике Лиззи нечто такое, что вынуждало его думать о поцелуях без привычной снисходительности.

Ему хотелось целовать ее снова — во тьме, под проливным дождем. Хотелось слизывать капельки дождя с ее век, ощущать тепло ее кожи. Хотелось схватить ее за руки и закружить, увлечь за собой в насквозь промокший лес, хотелось сорвать с нее одежду, опустить на влажный мох и овладеть ею всеми известными ему способами. Желание было таким неистовым, что даже бутылка вина не способна была охладить его пыла.

Ну а Питер — Питер видел его насквозь. Мало ему было испоганить собственную жизнь, так он еще и Габриэля не желал оставить в покое. Вот только вряд ли он понимал, что между его ситуацией и положением Габриэля имелась большая разница Питер и Джейн как нельзя лучше подходили друг другу. Они вполне могли бы наладить счастливую семейную жизнь, если бы Питер перестал беспокоиться об их социальном неравенстве и сосредоточился на чувствах.

А вот Габриэлю не стоило надеяться на счастливое будущее в объятиях возлюбленной. Он был недостоин любви и прекрасно знал об этом. Джейн этого не понимала: во всем, что касалось ее брата, она проявляла завидную слепоту. Ей казалось, что под маской цинизма и безразличия кроется по-настоящему хороший человек.

Габриэль и сам не знал, какой он на самом деле, однако понятие «хороший» точно не относилось к нему. Впрочем, дурным человеком он себя тоже не считал. Будь он таковым, без раздумий лишил бы девственности мисс Элизабет Пенсхерст. Жил бы до сих пор в Лондоне, в бесконечной круговерти пустых развлечений, вместо того чтобы перебираться в глубины Йоркшира в попытке придать хоть какой-то смысл своему существованию.

Но прошлое не отпускало его: грехи молодости продолжали преследовать Габриэля даже здесь. В Йоркшир приехали Чилтоны, сопровождаемые такими же дилетантами и недоумками, жаждавшими продать свои бессмертные души в обмен на большую власть. И Габриэль, к несчастью, знал, что они не остановятся на убийстве беззащитных животных.

Он мог бы остановить их. Пока что, правда, он не предпринял ни единого шага в этом направлении. Причиной тому были лень и эгоизм — нежелание тратить на этих людей свое время. Но с прибытием Лиззи все изменилось. Теперь ему требовалось нечто, что помогло бы отвлечь мысли от этой девушки, и Чилтоны подходили для этой цели как нельзя лучше. До тех пор, пока его родственники будут присматривать за Лиззи, он может считать себя в полной безопасности.

Габриэль не сомневался в благоразумии Лиззи. Наверняка она постарается держаться от него подальше — при условии, что ей позволят обстоятельства. Сам же он без труда мог избежать ее общества.

Другой вопрос, хотелось ли ему этого? Или он желал еще разок искусить судьбу? Не будет вреда, если он еще раз поцелует эти нежные полные губки. Габриэль не знал, существует ли ад на самом деле, но не сомневался, что и так обречен попасть туда за прошлые грехи. Один поцелуй ничего не изменит.

Что касается мисс. Элизабет Пенсхерст, то с ней все будет в полном порядке. Он не собирался губить благовоспитанную молодую девицу, какой бы соблазнительной она ни казалась. К тому же Лиззи была не из тех, кто обречен на погибель: здравый смысл способен был уберечь ее от безжалостного соблазнителя.

Пожалуй, он мог бы поцеловать ее. Познакомить ее с искушением. Может быть, даже лишить ее возможности испытывать в будущем плотские радости с другим, менее опытным и утонченным, чем он, любовником. Без сомнения, он должен был бы устыдиться подобных мыслей, однако совесть его помалкивала. Габриэль хотел, чтобы Лиззи запомнила его на всю жизнь. Пусть даже в почтенном возрасте, в окружении пухленьких внуков, она вспоминает про отшельника из леса, который целовал так, что за всю последующую жизнь ей не удалось испытать ничего подобного.

Да, что бы там ни говорила его сестра Джейн, на порядочного человека он не тянул. Но Габриэля это не волновало. Он очистит окрестности от Чилтонов и шайки их сподвижников. Он приблизится к мисс Элизабет Пенсхерст настолько, насколько сам позволит себе. А затем он отправится в длительное путешествие и не вернется до тех пор, пока все это не изгладится из его памяти.