— Зачем тебе Габриэль, дитя мое? — спросил брат Павел с дружелюбной улыбкой. Лицо его сияло чистотой и невинностью, а лысину окружало колечко седых волос.

— Ты слишком невинен, брат, — пробормотал Септимус.

— Тебе должно быть стыдно за себя, — сухо заявил Павел. — Разве не видно, что это хорошая девушка? Она бы ни за что не пришла сюда, если бы не крайняя нужда. Что случилось, дитя мое?

— Джейн, сестра Габриэля… Она исчезла. Я боюсь, что ее могли похитить друиды. — Было чистым безумием признаваться в своих страхах призраку, но Лиззи это не остановило.

— Мы знаем, кто такая Джейн, — снисходительно заметил Септимус — Мы знаем все о Габриэле, а значит, знаем и про тебя. Не нужно беспокоиться за Джейн. Я уверен, она в полном порядке. В отличие от некоторых, ей хорошо известно, что такое приличное поведение.

— Довольно, брат Септимус, — заметил недовольным тоном брат Павел. — Разве не видишь, в каком она расстройстве? Нужно помочь ей найти Габриэля.

— Мы не можем ей в этом помочь, — возразил второй монах. — Габриэль покинул земли аббатства, и мы не в силах последовать за ним.

— Мы знаем, куда он направился, и можем указать ей путь.

— Весьма неразумно с твоей стороны. Ты что, хочешь направить ее в это логово разврата?

— А что ты предлагаешь? Сидеть сложа руки? — с иронией поинтересовался брат Павел.

Брат Септимус испустил тяжкий вздох.

— Мы не сможем пойти с ней, чтобы защитить ее. Девушке предстоит одной сойти в долину соблазнов.

— Там будет Габриэль, — напомнил брат Павел. — Он за ней присмотрит.

— Вряд ли от него будет особый толк, — хмыкнул Септимус.

— Просто скажите мне, где он, — умоляющим тоном заметила Лиззи. — Я сама найду его.

— Боюсь, детка, что он направился в Арундел, — произнес брат Павел с извиняющейся улыбкой. — Я уверен, что он сделал это из лучших побуждений, и все же Арундел — не место для приличной молодой девицы.

— Что такое Арундел? — спросила Лиззи, томимая недобрым предчувствием.

— Жилище лорда и леди Чилтонов. Обитель оргий, разврата, пьянства, лени и зла, — нараспев произнес брат Павел. — По крайней мере, так мне говорили. Сами-то мы не способны покинуть земли аббатства.

Сказано это было с ноткой сожаления, как если бы его огорчал тот факт, что он не может лично понаблюдать за этими нераскаявшимися грешниками.

— Где он находится? Туда нужно ехать верхом? — Лиззи постаралась сдержать дрожь в голосе. Мысль о том, что ей придется вновь карабкаться на спину Мэриголд, не вызвала в ней ничего, кроме отвращения. Но ради Джейн она готова была на все.

— Она может добраться туда и пешком, — с некоторой неохотой произнес брат Септимус. — Как Габриэль.

— Но что, если он… что, если он успел забыться, — с тревогой спросил брат Павел. — Кутит там с дружками и ни о чем уже не думает?

— Мы можем лишь молиться за него, — пробормотал брат Септимус.

Он слегка приблизился к ней, и Лиззи вдруг заметила, что он не шагает, а как бы парит над землей: подол его рясы слегка покачивался в воздухе.

— Брат Павел проводит тебя до границ аббатства. Дальше ты пойдешь сама. Тем временем я постараюсь узнать, что случилось с нашей дорогой Джейн. Это благочестивая, порядочная девушка, и мне нестерпимо думать, что она могла попасть в беду.

Сказано это было тоном, который выдавал сомнения брата Септимуса в безусловной порядочности самой Лиззи, однако она решила, что ей это померещилось.

Спускаться по лестнице вслед за коренастой фигурой брата Павла оказалось гораздо легче, чем нащупывать путь в полной тьме. От светлых одежд монаха исходило еле уловимое свечение, так что Лиззи чувствовала себя вполне уверенно.

Ветер яростно трепал листья у нее над головой, и Лиззи поплотнее закуталась в шаль, следуя за братом Павлом по извилистой тропинке, которая вывела их в конце концов к полю. Монах остановился у невысокой каменной ограды, служившей границей участка. Призрачное лицо его выглядело немного печальным.

— Я был бы рад пойти с тобой дальше, — сказал он, — но мы не в силах покинуть пределов аббатства.

— Почему? Вы наказаны за какой-то грех? — не удержалась от вопроса Лиззи, хоть и знала, что надо спешить.

— Грех? Господь с тобой! Думаю, брат Септимус и вовсе безгрешен, если не считать непомерной гордыни. Да еще привычки осуждать всех и вся. Не говоря уже о такой малоприятной черте, как… — Он оборвал себя на полуслове. — Словом, кто из нас без греха? Мы были не хуже прочих и лучше многих. Не наша вина, что мы попали сюда. Но раз уж мы здесь, нужно исполнять свой долг. Вряд ли тебе доведется еще раз увидеть нас.

— Почему?

— Точно не знаю. И без того странно, что ты смогла пообщаться с нами. Большинству людей это недоступно. Габриэль был первым за сотню с лишним лет, кому удалось поговорить с нами. Поверь, общаться сто лет с одним только братом Септимусом — весьма утомительное занятие.

— Могу себе представить.

— Ступай по этой тропе. Минуешь еще два поля, после чего повернешь у изгороди направо. Дальше путь идет по склону холма. Иди осторожно — обрыв там крутой. Если упадешь, можешь разбиться до смерти. Ну а дальше находится сам Арундел. Думаю, ты сразу узнаешь его, ведь раньше он тоже принадлежал аббатству. Его не разрушили до основания, как наш монастырь, а приспособили под жилье. Теперь это настоящее гнездо порока. Ступай, а я буду молиться за тебя.

— И за Джейн, — вставила Лиззи.

— Само собой.

Перекрестив Лиззи, он легонько коснулся ее лба в знак благословения. Сама она не ощутила ничего, кроме слабого дуновения воздуха.

— Ступай, дитя. И да пребудет с тобой Господь.

В следующее мгновение он исчез, оставив ее одну на краю пустынного поля.

* * *

Джейн любила помечтать о том, что Питер может прийти к ней, пока она спит. Что она откроет глаза, а он будет стоять у ее постели, и ей останется только протянуть руки, чтобы он скользнул к ней под теплое одеяло.

Она уже и не помнила, когда впервые начала мечтать о нем. В то время она была еще девочкой. Неуклюжая, долговязая Джейн Дарем влюбилась в Питера, когда ей было только одиннадцать. За эти годы ее страсть только окрепла. Хорошо хоть сам он ничего не знал об этом. Джейн могла грезить о Питере днями и ночами, представляя, как он касается ее и разговаривает с ней, а сам он и понятия не имел о ее греховных желаниях.

Джейн открыла глаза и тут же увидела Питера, озаренного пламенем камина. Улыбнувшись, она едва не протянула к нему руки, но Питер заговорил, и ей ничего не оставалось, как вернуться в реальность.

— Пенелопа вот-вот начнет жеребиться, — произнес он хриплым голосом. — Я знал, что вы ни за что не решитесь пропустить это.

Джейн, отбросив одеяло, стремительно выбралась из постели. Она напрочь забыла, что на ней нет ничего, кроме тонкой ночной рубашки. Единственно, о чем она могла сейчас думать, — о своей любимой кобыле. Она бросилась к двери, но Питер удержал ее, ухватив за талию — совсем как в детстве, когда оба они были еще маленькими и невинными.

— На улице холодно, — заметил он. — Одевайтесь, а я пока подожду за дверью.

— Нет! Возвращайся к Пенелопе. Я сейчас приду. — В нетерпении она рванула пуговицы, поднимавшиеся к самому вороту рубашки.

Питер отвернулся, и только туг она поняла, что собиралась раздеться прямо перед ним.

— Если на вас не будет теплого платья и туфель, я оттащу вас назад, и Пенелопа останется одна, — предупредил Питер.

— Обещаю тебе, я оденусь как можно теплее.

Не успела за ним закрыться дверь, а Джейн уже срывала с себя ночную рубашку. Дальше все было просто: нижняя юбка, старое шерстяное платье, толстые чулки и кожаные туфли. Натянув все это, она тут же устремилась за Питером, оскальзываясь на узких ступенях. Луна ярко сияла на небе, и Джейн не стала искать фонарь. До стойла Пенелопы она могла добраться с закрытыми глазами, а потому не было смысла тратить время на пустяки.

Пенелопа лежала на соломе. Раздутый живот ее тяжело вздымался, голова бессильно поникла. Питер, стоявший рядом на коленях, бросил на Джейн быстрый взгляд, словно желая убедиться, что она и правда тепло оделась. Сам он был в одной рубашке с закатанными до локтей рукавами. Джейн, терзаемая тревогой, присела рядом.

— Как думаешь, она не умрет? — Это было сказано шепотом. В душе она боялась ответа, поскольку знала, что Питер не станет скрывать от нее правду.

— Конечно, нет, — ответил он, осторожно поглаживая живот Пенелопы. — Ей сейчас нелегко, но она справится. И с жеребенком тоже все будет в порядке.

— Не надо мне было затевать все это, — горестно заметила Джейн.

— Не стоит вам себя ругать, — покачал головой Питер. — Это риск, с которым сталкивается любой владелец лошади. И не нужно терять надежду. Это сильная, крепкая лошадка. Настоящий боец — совсем как ее хозяйка.

Но Джейн не могла успокоиться. Все, что ей оставалось, — стоять рядом с Питером на коленях и наблюдать за происходящим в тусклом свете фонаря. Наблюдать и молиться.

Ей уже приходилось видеть, как появляются на свет жеребята и как кобылы умирают порой во время родов. Она всегда горько оплакивала их, но ни разу еще не возникало у нее столь явного предчувствия беды. У Джейн было не так уж много вещей, которые она могла бы считать только своими, но Пенелопа принадлежала ей и только ей. Она сама решила подвергнуть кобылу такому испытанию. Что с того, что Питер поддержал ее в этом решении? Это была ее вина. Ее и ничья больше. И вот теперь она сидела рядом с Питером на соломе и плакала горькими слезами.

— Не стоит так рано отчаиваться. Пенелопа еще не сдалась, и вам тоже нужно держаться.

Джейн устало покачала головой.

— Она умирает, я чувствую это. А ведь она — единственное существо, которое позволяло мне любить себя. И что теперь? Она умрет, и я останусь совсем одна.

— Вовсе нет. Ваш брат всегда будет с вами. Вы можете быть уверены в его поддержке.

Джейн подняла голову, даже не позаботившись о том, чтобы отереть с лица слезы. Уже второй раз за последнее время он видел ее плачущей, но Джейн было все равно. Ей хотелось сказать, до чего же глупым он был — глупым слепцом. И ладно, если бы он просто не хотел ее. Но как же он мог не заметить ее чувств?

Джейн в отчаянии закрыла глаза.

— Ты не понимаешь, о чем я, — прошептала она. — А может, так оно и лучше.

Питер хотел что-то возразить, но промолчал, и Джейн была этому несказанно рада. Его присутствие служило ей единственным утешением — все слова оказались бы такими же пустыми, как его сердце. Джейн знала, что она ему не совсем безразлична Он опекал ее с той же заботой, с какой опекал своих лошадей, дворовую кошку с ее бесконечными котятами и старого спаниеля, преданно ходившего за ним по пятам в надежде на ласку. Вот и Джейн была как тот спаниель. И счастье еще, что Питер оставался слеп к ее желаниям. К тому, как сильно она его любила.

— Придется еще подождать какое-то время, мисс, — сказал он, и Джейн захотелось ударить его за это проклятое «мисс». — Почему бы вам не вернуться к себе в комнату? Я позову вас, как только…

— Нет! — воскликнула она с неожиданной яростью. — Я не оставлю ее, даже если придется провести тут всю ночь. Не хочу, чтобы она умерла в одиночестве.

— Джейн, она не умрет, — терпеливо повторил Питер.

— Можешь пообещать мне это?

— Я ничего не могу обещать тебе, — медленно произнес он.

Истина этих слов болью отозвалась в ее сердце.

— Я знаю, — ответила она приглушенным голосом, придвигаясь к стенке стойла. — Я не стану мешать тебе, обещаю. Но мне нужно быть здесь. Прошу тебя, Питер.

Назови он ее еще раз «мисс», и она закричала бы от отчаяния. Но он лишь молча кивнул, и она свернулась в комочек на соломе, в изнеможении закрыв глаза. Пенелопа как раз успокоилась, собираясь с силами, и Джейн улучила минутку, чтобы отдохнуть. В следующее мгновение она почувствовала, что ее накрыли чем-то теплым. Сначала ей показалось, что это одеяло, но затем она ощутила запах Питера — от вещи пахло свежим воздухом, солнцем, лошадьми и кожей. Он укрыл ее, как ребенка, собственной курткой. Джейн знала, что должна скинуть ее, отказаться от этого утешения.

Но сил на это у нее не было. Она свернулась калачиком, представив себе, что это не куртка, а теплые руки Питера обнимают ее. Еще мгновение, и Джейн погрузилась в глубокий сон, предоставив Питеру присматривать за кобылой.

Глава 17

Было во всех оргиях что-то нестерпимо скучное. Так, по крайней мере, думал Габриэль несколько часов спустя. Не то чтобы это стаю для него открытием — подобными развлечениями он пресытился еще в Лондоне. И хотя участники делали вид, будто от души наслаждаются происходящим, было в их веселье что-то лихорадочное, близкое к отчаянию.