– А я и не просила! – огрызнулась Сара.

– Тогда ладно. Ты не веришь им, когда они говорят, что в будущем смогут тебя принять? Не знаю, может, ты не хочешь попытаться? – (Сара молчала.) – Из-за дедушки? Боишься, что не сможешь ухаживать за лошадью без его помощи? Но мы можем помочь тебе. Я знаю, с самого начала мы с тобой не очень ладили, но это лишь потому, что не были честны друг с другом. Мне кажется, наши отношения можно улучшить.

Наташа ждала. Она понимала, что так говорила с клиентами. Но ничего с этим сделать не могла. Это лучшее, на что я способна, сказала она про себя.

Но Сара просто сидела и молчала.

– Мы можем поехать домой? – спросила она.

Наташа закатила глаза:

– Что? И это все? Ты не собираешься ничего мне сказать?

– Я просто хочу уехать.

Наташа почувствовала, как в ней закипает гнев. Ей хотелось закричать: Сара, почему ты все усложняешь? Почему так хочешь себе навредить? Но вместо этого она сделала глубокий вдох и сказала спокойно:

– Нет. Мы не можем уехать.

– Что?

– Я знаю, когда кто-то лжет, и я знаю, что ты мне лжешь. Поэтому нет, мы никуда не поедем, пока ты не объяснишь мне, что происходит.

– Вы хотите правды?

– Да.

– Вы хотите говорить о правде? – Сара горько усмехнулась.

– Да.

– Потому что вы всегда говорите правду, – с насмешкой бросила Сара.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Да то, что вы все еще влюблены в Мака, но не говорите ему об этом. – Сара кивнула в сторону машины, где Мак, едва различимый из-за льющегося ручьем дождя, склонился над дорожной картой. – Это так очевидно, что смешно. Даже в машине вы не знаете, как себя вести, когда он рядом. Я вижу, как вы украдкой на него смотрите. Как вы будто бы случайно касаетесь его. Но этого вы ему не скажете.

Наташа сглотнула:

– Это сложно.

– Конечно сложно. Все сложно. Потому что вы знаете, как и я… – ее голос сорвался, – вы знаете, как и я, что иногда, если сказать правду, станет еще хуже, а не лучше.

Наташа смотрела на Мака на противоположной стороне улицы.

– Ты права, – наконец согласилась она. – Хорошо. Ты права. Но, как бы я ни относилась к Маку, я могу с этим справиться. Когда я смотрю на тебя, Сара, я вижу человека, который лишается стержня в жизни. Вижу человека, который причиняет себе боль. – Она наклонилась вперед. – Для чего, Сара? Зачем ты это делаешь с собой?

– Потому что так надо.

– Нет, не надо. Тебе сказали, что через несколько лет тебя смогут принять, если ты…

– Через несколько лет.

– Да, через несколько лет. Знаю, кажется, это будет не скоро, когда ты молод, но время летит быстро.

– Почему вам надо вмешиваться? Почему вы не верите, что это правильное решение?

– Потому что это неправильное решение. Ты лишаешь себя будущего.

– Вы ничего не понимаете.

– Я понимаю, что ты не должна исключать всех из своей жизни только потому, что тебе больно.

– Вы не понимаете!

– Понимаю, поверь мне.

– Я должна была его оставить.

– Нет, не должна. Конечно же не должна! Черт! Чего хотел для тебя твой дедушка больше всего? Что бы он сказал, если бы знал, что ты сделала?

Сара повернулась к ней лицом. Она побелела от гнева. Голос сорвался на крик.

– Он бы понял!

– Не уверена.

– Я должна была его оставить. Только так я могла его защитить!

Наступила тишина. Наташа сидела не шевелясь.

– Защитить его?

Девочка сглотнула. И тогда Наташа заметила блеск в глазах Сары, дрожащие побелевшие костяшки пальцев. Когда она снова заговорила, ее голос был мягким.

– Сара, что случилось?

Вдруг девочка зарыдала, тяжело и горько. Наташа сама так плакала тридцать шесть часов назад: это были рыдания, выражающие потерю и одиночество. Наташа заколебалась, потом притянула девочку к себе и крепко прижала, шепча слова успокоения:

– Все хорошо, Сара. Все хорошо…

Рыдания затихли, превратились в всхлипывания. Сара шепотом поведала ей об одиночестве, о тайнах, о долге, о страхе и о темной дороге, на которую едва не встала, и Наташины глаза тоже наполнились слезами.


Через залитое дождем ветровое стекло Мак видел, что Наташа сжимает Сару в объятиях, пожалуй слишком сильно. Наташа что-то говорила, девочка согласно кивала. Он не знал, что делать, но было видно, что у Наташи созрел какой-то план. Он не хотел мешать, если ей удалось получить хоть какое-то объяснение последних событий.

Он сидел в машине, смотрел, ждал и надеялся, что ей удастся хоть как-то улучшить положение.

К столику подошла женщина, вероятно хозяйка заведения. Наташа что-то заказала, потом посмотрела в его сторону. Они встретились взглядами, ее глаза сияли. Она знаком позвала его.

Он вышел из машины, закрыл дверцу и направился к ним под навес. Обе смущенно улыбались, будто стеснялись, что их застали врасплох. Он отметил с болью, что его жена, почти бывшая жена, очень красива. Она сияла.

– Мак! Наши планы меняются.

Он посмотрел на Сару, которая с интересом изучала содержимое хлебной корзинки.

– Перемена касается лошади? – спросил он, держась за спинку стула.

– Конечно.

Мак сел. Небо над ними расчищалось.

– Слава богу!


По пути в Англию Наташа и Сара устроились на заднем сиденье. Они о чем-то шептались, иногда включая Мака в разговор. Они не будут возвращаться в Сомюр. Сара сказала, что знает одного человека, которому полностью доверяет доставку Бо. Они позвонили в Кадр-Нуар, где, к счастью Сары, ожидали их звонка. С лошадью все было хорошо. Она будет там в безопасности, пока ее не заберут. Наташа сказала, что сама Сара не приедет.

– Нам нужно заняться похоронами, – сказала она мягко.

Время от времени Мак оглядывался и видел две склонившиеся головы: они что-то планировали, обсуждали. Казалось, между ними было полное взаимопонимание. Сара останется с Наташей. Они рассматривали разные варианты: интернаты – Наташа позвонила сестре, которая сказала, что слышала, есть школы, в которые принимали с лошадью, – или платные конюшни в другом районе Лондона. Наташа сказала, что проблем с Салем больше не будет. Без подписи Сары условия и положения договора, а также его притязания на лошадь были беспочвенны. Она пошлет ему официальное письмо с объяснением всего этого и предложением держаться подальше. И Бо будет в безопасности. Они устроят для него лучшую жизнь. Где-нибудь, где он сможет бегать по зеленым лугам.

Наташа, подумал Мак, занималась тем, что у нее лучше всего получалось: решала чужие проблемы. Время от времени, когда упоминалось имя Анри Лашапеля, лицо Сары кривилось от боли. Тогда Наташа сжимала ее руку или поглаживала по плечу. Показывая снова и снова, что рядом.

Мак наблюдал за всем этим в зеркале заднего вида, испытывая благодарность, но чувствуя себя лишним. Он знал, Наташа не намеренно исключила его и Сара навсегда останется в его жизни тоже, что бы ни произошло между ними двоими. Возможно, так Наташа дипломатично говорит ему, что проведенная вместе ночь была ошибкой, а теперь, когда напряжение поисков закончилось, она бы хотела вернуться к более стабильной жизни с Конором. Что же все-таки это было? Лебединая песня? Прощание? Он не отваживался спросить. Твердил себе, что иногда поступки говорят больше слов, и с этой точки зрения все было ясно.

Когда они добрались до Кале, Сара наконец позвонила человеку, который, по ее словам, мог бы доставить Бо в Англию. Она взяла Наташин телефон и отошла подальше, словно не хотела, чтобы ее слышали. Мак был поражен, с какой легкостью она решила оставить Бо в другой стране. Потом подумал и понял, что ей было все равно, где он будет, если не с ней.

– Ты тихий какой-то, – заметила Наташа, когда Сара отошла на значительное расстояние.

Прижав телефон к уху, Сара шла между автомобилями, стоящими в очереди на паром.

– Наверное, мне нечего сказать. Вы все решили без меня.

Она посмотрела на него с удивлением, уловив обиду в голосе.

– Вот. – Сара вернулась, не дав им времени больше ничего сказать друг другу. – Том хочет с вами поговорить.

Наташа взяла телефон, Сара стояла совсем близко, будто расстояние между ними сократилось.

Мак смотрел на Наташу, пока она разговаривала. Бешеный поток путаных мыслей почти заглушал ее речь. Что-то в ней изменилось: лицо смягчилось и посветлело. Ей не суждено было материнство, но, казалось, она обрела новую цель в жизни. Он отвернулся, поняв, что не может скрыть свои чувства.

– Нет, ну что вы… Вы уверены? – сказала она, а потом после паузы: – Да, да. Я знаю.

– Он не хочет брать денег. – Закончив разговор, она обернулась, посмотрела на Сару. – И слушать не желает. Сказал, что будет в тех краях в середине недели и привезет Бо.

Удивленная, Сара улыбнулась: как и Наташу, ее застала врасплох такая неожиданная щедрость.

– Но есть условие, – добавила Наташа. – Он сказал, что взамен ты пригласишь его на свое первое выступление.

Молодым проще, подумал Мак позже, их надежда может еще возродиться. Иногда всего пара ободряющих слов способна вселить уверенность в прекрасное будущее, которое сменит бесконечную череду препятствий и разочарований.

– По-моему, условие справедливое, – заметила Наташа.

Сара кивнула.

Вот если бы у взрослых тоже так было, подумал Мак, возвращаясь к машине.


Повозившись с ключом, Наташа открыла входную дверь и вошла в темную прихожую. Зажгла свет. Был второй час ночи. Сонная Сара привычно поднялась наверх, как будто у себя дома. Наташа прошла за ней, поправила постель, протянула чистое полотенце. Удостоверившись, что девочка легла спать, медленно спустилась по лестнице.

Впервые за сорок восемь часов она была уверена, что Сара не исчезнет снова. Что-то изменилось между ними, будто сдвинулись тектонические плиты. Только что она взяла на себя громадную ответственность, зная, что подписывается на долгосрочные серьезные финансовые обязательства, что впереди ее ожидают эмоциональные американские горки. И тем не менее в глубине души Наташа ощущала радость, неведомую много лет.

Мак развалился на диване в гостиной, вытянув длинные ноги и положив их на пуфик. В руке зажаты ключи от машины, глаза закрыты. Она позволила себе осмотреть его долгим взглядом: мятая одежда, настоящий мужчина. Наташа принудила себя отвернуться. Смотреть на него было сродни мазохизму.

Он зевнул и выпрямился. Наташа поспешно отвела глаза, пока он не заметил. На полу были разложены фотографии: ряды снимков десять на двенадцать покрывали полированный паркет. Должно быть, он оставил их несколько дней назад, когда обнаружилось исчезновение Сары. Лошади в движении, сияющее умное старое лицо Ковбоя Джона – черно-белые образы, вдохновившие Мака на новые достижения в том, что он делал лучше всего. Ее внимание особенно привлек один снимок.

На нем женщина говорила по телефону. Улыбалась, не видя камеры. Ее окружали голые ветки сада. Свет за ней низкий и мягкий. Она была красива: зимнее солнце отражалось на коже, глаза смягчились от неведомого удовольствия. Камера не просто холодно отражала отдаленный образ. В нем было что-то интимное, тайный сговор между камерой и моделью.

Наташа не сразу поняла, что женщина на снимке – это она сама. Идеализированная версия ее самой, человека, которого она не помнила, который, как ей казалось, растворился в желчности развода. Внутри что-то напряглось и сломалось.

– Когда ты это снял?

Мак открыл глаза:

– Несколько недель назад. В Кенте.

– Мак… – Она не могла оторваться от фотографии. – Ты меня видишь такой?

Она отважилась посмотреть на него. На лице появились новые горестные морщины, кожа посерела от усталости, губы плотно сжаты, будто он заранее готов к разочарованию. Он кивнул.

У нее учащенно забилось сердце. Она подумала об Анри, о Флоренс, о Саре, которая смело сказала правду под дождем, не ведая, к чему это приведет.

– Мак… – Она не отрывала взгляда от фотографии. – Я должна тебе кое-что сказать. Я должна это сказать, даже если это будет самым глупым и унизительным поступком в моей жизни. – Она глубоко вдохнула. – Я люблю тебя. Всегда тебя любила, и даже если уже слишком поздно, я хочу, чтобы ты знал, что я сожалею. Хочу, чтобы ты знал, что самой большой ошибкой в моей жизни было позволить тебе уйти. – У нее задрожал голос, дыхание прерывалось. Руки, державшие фотографию, дрожали. – Ну вот, теперь ты знаешь. Если ты не любишь меня, ничего страшного. Потому что я сказала правду. Я буду знать, я сделала все, что могла, и если ты не любишь меня, это ничего не изменит, – закончила она торопливо, а потом добавила: – Если честно, неправда, что в этом нет ничего страшного. На самом деле это меня, вероятно, убьет. Но я все равно должна была сказать.