Когда ее начали одолевать периодические боли в суставах, курирующий программу врач подтвердил: чрезмерно перегруженные конечности не в состоянии выдержать интенсивные многочасовые репетиции. Был вынесен жесткий приговор: Ядя должна похудеть. Если для кого-то съесть что-нибудь неполезное и калорийное — единственное в жизни удовольствие, не стоит надеяться, что он отнесется к подобному требованию с пониманием. Ядя мгновенно почувствовала, как у нее засосало под ложечкой, врач еще не договорил, а она ощутила такой голод, что до конца репетиции не могла перестать думать о селедочке с лучком. У нее началось такое сильное слюноотделение, что она быстро и без капризов выполнила все намеченные па и, помчавшись домой, заскочила по дороге в свой районный магазинчик. Стоя под навесом трамвайной остановки в компании местных пьянчуг, она открыла баночку с селедкой по-кашубски, съела все, что там было, слизала с пальцев растительное масло, а затем, счастливая и умиротворенная, решила, что подумать о здоровом питании действительно пора.

После недели репетиций у нее до крови были стерты ноги, растянуто ахиллово сухожилие, и она дважды ушибла щиколотку. Кроме того, Ядя питала откровенную неприязнь к аргентинскому танго — его ритм пульсировал у нее в голове ежевечерней мигренью. Основные шаги, называемые basico, она запомнила лишь потому, что они вызывали ассоциацию с balsamico — любимым ароматным уксусом.

Но хуже всего было то, что она не могла теперь влезть ни в одни туфли. Отвозивший ее домой таксист, каждый раз один и тот же, уже привык, что дамочка выходит из машины босая и, не обращая внимания на осеннюю слякоть, шлепает по асфальту, как аскет. Однажды, массируя ноги, Ядя обнаружила, что от многократного, убийственного повторения танцевальных движений у нее почти стерлись папиллярные линии. Это ее порадовало: теперь она может безнаказанно задушить Циприана ступнями, и ни одна полиция не найдет ее по отпечаткам пальцев.

Готя, гордый мамой, которая в недалеком будущем завладеет воображением масс, следил за ней по утрам не хуже тюремного надзирателя. Он будил Ядю, чтобы она не опаздывала на занятия, а после школы сразу шел к Эде. Они вместе колесили по городу, пополняя запас спичек. Вдохновленные передачей о французской революции (ее показывали на «Discovery»), они решили воссоздать эшафот, на котором казнили Марию-Антуанетту. Правда, после многочасового корпения над макетом в неудобной позе Эдю порой так скручивало от болей в пояснице, что он выпадал на несколько дней. Но Готя не оставался без присмотра. Обычно к нему приезжала Сарра либо его забирали в шумный дом Ули. Для Готи это было наказанием, так вскоре он пришел к выводу: независимые одинокие женщины, равно как и многодетные замужние, просто невыносимы, и жить с ними невозможно, разве что другого выхода нет.

Что и говорить, для Циприана последние три года были трудными. Ему пришлось столкнуться с первой сединой, а также научиться жить без защитного зонта, который обычно раскрывается только над селебрити. Еще ему пришлось продираться сквозь джунгли шоу-бизнеса, где все живое безжалостно вырубается бейсбольными битами, острым мачете или пинцетами для выщипывания бровей — кому, что попадется под руку. Когда он оказался в опале, вытесненный Молодым, то был вынужден бороться за существование, и борьба была отягчена внесением платежей по кредиту. Привыкнув быть привередливым в выборе работы, Циприан вскоре пересмотрел свое отношение к халтуре. У него до сих пор цепенели ягодицы, когда он вспоминал год, проведенный на пароме, курсирующем между Свиноустьем и шведскими портами. Каждый вечер он изображал танец Тарзана на фоне нарисованных джунглей, а пьяные скандинавы бросались в него колбасками-гриль.

Но сейчас у него вновь появилась возможность напомнить публике о себе. Правда, этому сильно поспособствовала тощая попка Верены, но, в конечном счете, после стольких лет совместного каторжного труда, она просто обязана была хоть что-нибудь сделать для него — например, шепнуть словечко в волосатое ухо своего пузатого продюсера. Пустяки, главное, он снова в игре. Достаточно двух эфиров, и он опять завладеет сердцами поляков! Вот если бы ему еще поменяли партнершу… Тетеря каких свет не видывал, к тому же с большими заморочками. Даже прикоснуться, как следует, к себе не дает! Стоило ему протянуть руку, чтобы выполнить несколько положенных темпераментных па, как она отскакивала в ужасе, будто он прокаженный… Положа руку на сердце, ему не очень-то и хотелось ее трогать, потому что он всегда боялся женщин, подавляющих его своим интеллектом. Циприан знал, что Ядя закончила институт, и со своим аттестатом зрелости, полученным в провинциальном лицее, рядом с ней ощущал себя невеждой. В нем по-прежнему сидел комплекс паренька-недоучки, который любит помечтать: «Вот немного подзаработаю и куплю диплом магистра какого-нибудь частного вуза, а что!»

В придачу Ядя превосходила его своими габаритами, а это уже не шутки! Сам он с упорством маньяка следил за своей фигурой, поскольку в профессии танцора малейшая жировая складочка подобна трагедии. А тут, извольте, он должен поднимать и романтически кружить самочку, килограммов на десять тяжелее себя. Попробовав первый раз, он тут же кувыркнулся. Кроме того, они как-то… совершенно не подходили друг другу. В течение двух недель изнурительных репетиций ни разу, когда соприкасались их бедра, он не испытывал приятного покалывания — ну, не электризовало его это! Талия не на месте, попа висит, сиськи большие… Ей-богу, их хватило бы на всю женскую сборную по волейболу. Да и вообще, попробуй к такой прижмись, если бюст отделяет от партнерши чуть ли не на полметра и вдобавок ко всему упирается тебе в желудок.

И этот ее сынуля… Такого ребенка даже в цирке не сыщешь. Когда он притаскивался с ней, репетиция, считай, проходила впустую. Он вроде бы ничего такого не делал, сидел тихонько в уголке, но поглядывал как-то так исподлобья, что Циприан сбивался с ритма. И хоть бы раз улыбнулся!

Однажды мальчик принес потрепанную книжку и, очень довольный собой, сообщил Циприану, что приготовил для него сюрприз. И ни к селу ни к городу продекламировал:

— Сынок! Отбрось тревогу —

Это спасенья знак;

Плывем! — что бы там ни было —

Смотри, как… все меняется…

И дальше:

Куда ни глянь — и вширь, и ввысь —

Все то же самое.

Куда же делся крест?

Стал нам вратами!

Циприан тогда оторопел. Конечно, он ничегошеньки не понял, только еще больше убедился в том, что оба — и мать, и сын — страдают одной и той же разновидностью умственного помешательства. Но хуже всего на самом деле было то, что этот прибабахнутый щенок обращался к нему… называл его… пан Цыпа!!!

Несмотря на все это, Циприан действительно старался. Он убрал из поля зрения все острые предметы, стискивал зубы и клялся в душе, что у него никогда не будет детей. Он даже забыл об инциденте в самолете! В конце концов, теперь они с Ядькой (черт, имя и то ненормальное!) — пара, и перед ними стоит общая задача: продвинуться как можно дальше.

Однажды он попросил Верену, свою прежнюю партнершу, показать этой идиотке, как должно выглядеть настоящее танго. Когда-то это был любимый его танец (хотя, конечно, ничто не могло сравниться с твистом в исполнении Умы Турман и Джона Траволты в «Криминальном чтиве»). Они встали в позицию, стиснули, чуть ли не до скрипа зубы и начали танцевать. А Ядя… демонстративно отвернулась к окну, достала из сумки котлетку, оставшуюся у нее от вчерашнего обеда, и начала меланхолично жевать ее, лишь изредка бросая взгляд на танцующих. Надо отдать им должное, по паркету буквально летали искры. Циприан даже ощутил внизу живота нечто похожее на возбуждение. На одном из поворотов он посмотрел на Ядю в полной уверенности, что она немеет от восторга… Она и вправду онемела — потому что ее рот был забит котлетой! Проглотив последний кусок, эта курица приняла еще более угрюмый вид. Циприан пришел в бешенство. Ну уж нет! Не для того он несколько лет лежал на дне корзины с бывшими в употреблении вещами, дожидаясь, пока его оттуда выудит какая-нибудь милосердная рука, чтобы теперь все испортить из-за какой-то прожорливой сумасбродки!

— А это наше настоящее сокровище. Наше Диво-дивное… мням, мням, мням…

Главный стилист программы, сама претенциозность Мауриций Тронт, при виде Яди, похоже, испытал оргазм.

— Идем-ка, милочка. — Он вытащил Ядю на середину и, сложив губки клювиком, несколько раз чмокнул ее в щеку. Одновременно он любовно поглаживал свои мастерски выстриженные полукругом бакенбарды.

— Ну, уважаемые господа, это мечта каждого стилиста. Почему? — Мауриций сделал паузу и окинул театральным взглядом немного запаниковавших участников программы.

Ядя пожала плечами. Она уже неоднократно была мишенью эпатажных выходок этого чудаковатого типа, одержимого манией величия, который одним только словом умел низвергнуть человека в пропасть отчаяния. И вот опять… От страха у нее мурашки забегали по спине.

— Ну разве можно так выглядеть? Не отвечайте, пожалуйста, это был риторический вопрос. Ха, ха, ха! И что же мы имеем? — Резким движением, как фокусник, Мауриций приподнял юбку Яди. — Небритые ноги… ладно, оставим без комментариев. — Подол юбки опустился. — Идемте дальше… Маленькие глазки, волосы цвета мышиного помета, торчащие неровные брови… Короче: поле непаханое. Це-ли-на.

Он все больше входил в раж, и Ядя дала бы голову на отсечение, что от звука собственного голоса у него, как у Гитлера, возникала эрекция. Своим неестественно хрупким туловищем Мауриций выделывал немыслимые выкрутасы, позвякивая восточной бижутерией, украшавшей все его части тела — видимые и невидимые.

— Вот смотрю я — и что же вижу? — Он вперил в Ядю осуждающий взгляд.

— Ыыы… — отозвалась толпа.

— Так вот… я ничего не вижу! Я вижу мрачность, вижу серость, вижу безликость! Тебя нет, дорогуша, ты для чего-то замоталась в это тряпье. Закуталась, спряталась, а я хочу знать, где у тебя талия, какие у тебя ноги. Скажи — кто ты?

— «Маленький поляк», — вспомнил кто-то в задних рядах строчку из детского стихотворения.

Стилист окинул собравшихся гневным взглядом и эффектно закончил:

— А теперь посмотрите на меня. Кто я? Предположить никто не осмелился.

— Мужчина! — гордо сказал Мауриций.

Из всех возможных вариантов этот ответ был наименее очевидный, однако все дружно закивали.

Перед Маурицем стояла сложная задача: каким-то образом привести в цивильный вид всю эту запущенную, полудикую в дизайнерском плане банду.

Труднее всего дело обстояло с Яденькой. Она не шла на сотрудничество, настаивая, что и так все хорошо. Для Мауриция было делом чести содрать с нее все эти серо-буро-малиновые тряпки и, кропотливо ваяя, как Пигмалион свою Галатею, придать ей новую форму. У Яденьки был избыточный вес, это факт, но Мауриций твердо знал, что любой может хорошо выглядеть, в конце концов, ему уже не раз приходилось прятать под жакетом какой-нибудь дамочки валики сверхпрограммного жира. В его послужном списке были звезды и звездочки всех калибров. К счастью, Мауриций был отличным психологом и умел справляться с неподатливой материей. Его метод состоял в том, чтобы устроить клиенту основательную головомойку, поизмываться над ним вовсю, чтобы потом жертва покорно подчинилась всем его стилистическим процедурам. Он с удовольствием наблюдал, как Ядя, поначалу принимавшая его в штыки, теперь послушно участвовала в процессе превращения ее в женщину. Причем после каждой его консультации она становилась все более податливой.

В один из дней в их отношениях произошел неожиданный перелом. Ядя сидела с краской на волосах, ожидая своей очереди к маникюрше, а у Мауриция был получасовой перерыв между примерками. Он мог выпить кофе и наконец затянуться сигаретой. Стилист вошел в VIP-комнату и застал там свою кошмарную «модель». Ядя смотрела фильм Майка Николса тридцатилетней давности под названием «Ревность». В нем играла Мерил Стрип, любимица Мауриция. Как раз шла сцена, когда Мерил окончательно уходит от Джека Николсона. Вот она идет, идет, и-и-и-идет… по летному полю прямо на камеру. Но как идет, люди! Прижимает к себе крохотное дитя, будто несет всю свою несчастливую любовь, всю ложь и все слезы этого мира. Одинокая, обманутая Мерил… Прекрасное, харизматичное лицо… Ну, все бы ничего, если бы не этот чертов мотив, который, неизвестно почему, всегда приводил Мауриция в волнение. Как только он слышал: «I believe in your…», что-то действительно хватало за сердце. Он стоял с комком в горле, не сводя глаз с экрана, а через минуту его ухо уловило тихий плач, доносящийся из кресла, где сидела Ядя. Когда шли титры, они уже оба обливались слезами, протягивая друг другу носовые платки и подпевая Карли Саймон «Coming around again…». Именно тогда их связала тонкая нить душевной близости. Ядя стала больше доверять Маурицию, а он обнаружил, что под неказистой оболочкой скрывается тонкая, легко ранимая натура.